Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша - Андре Кастело

В том же месяце в Париже лейтенант Буонапарте проникается жалостью к женщине, которая, невзирая на холод, «бродит по аллеям» Пале-Рояля.

— Идемте к вам, — предлагает она.

— Что нам там делать?

— Мы согреемся, а вы утолите свои желания.

В тот вечер он впервые познал любовь. Было ему восемнадцать. И когда, по обычаю, женщина спросила, как его зовут, она — здесь мы готовы держать пари — удивилась, услышав от «клиента»:

— Наполеоне.

Через несколько лет это имя удивит куда меньше.

* * *

У Розы очаровательные утешители, но тем не менее остаются серьезные денежные заботы. Содержание, положенное ей от виконта, часто выплачивается с опозданием. У г-на де Богарне крупные личные расходы. Разве он не сделал ребенка некой «молодой хорошенькой барышне из очень достойной семьи»? С полным хладнокровием он вчиняет Розе иск в связи с их неразделенными поместьями на Мартинике. У г-жи де Богарне возникают также трудности с получением средств из Труаз-Иле. Чтобы разжалобить отца, она пишет ему о маленькой Гортензии, которая часто думает о своих дедушке, бабушке и «тете Манетте». «Она спрашивает меня, — сообщает Роза: — „Мама, скоро ли я их увижу?“ Вот как она уже теперь лепечет».

Барон Таше приезжает во Францию и передает племяннице вексель на 27 89 ливров. Это все, что сумел собрать г-н де Ла Пажри. Только и всего? — жалуется Роза. Такой жалкой суммой ей не ублаготворить своих кредиторов! Она пытается добиться выплаты причитающихся ей сумм через королевское казначейство. Получается еще хуже! И будущая императрица делает первые шаги в роли просительницы, роли, которую суровые времена заставят ее частенько играть, пока она не добьется известного — говоря ее словечком — «положения», и мы знаем — какого.

В июне 1788 она решает отправиться с Гортензией на Мартинику. Зачем ей это нескончаемое путешествие, этот дорогостоящий и опасный переезд, тем более что она едет в обществе пятилетней девочки? Да еще когда г-жа де Реноден только что серьезно заболела, а маленький Евгений недавно приехал в Фонтенбло на каникулы? По мнению некоторых историков, это — бегство, продиктованное любовью. Стремилась ли Роза скрыться от любовника? Отправиться к другому? Быть может, причиной всему был Сипион дю Рур, с которым она любезничала до брака и которого надеялась снова встретить в Фор-Руайале? Не пыталась ли Роза скрыть явные и докучные последствия некой связи? Быть может, все объяснялось гораздо проще: бабушка Розы скончалась, отец болел, сестра угасала и, как говорит Гортензия в своих «Мемуарах»: «Положение моей матери, хотя и блестящее, не могло заставить ее забыть о родине и семье, она оставила там престарелую мать, которую хотела еще раз увидеть». «Положение» будущей императрицы было отнюдь не блестящим — мы можем судить об этом по долгам, которые она оставила после отъезда и которые г-жа де Реноден уплатила в ее отсутствие: 103 ливра прачке, 246 ливров 10 солей двум сапожникам и более серьезная сумма в 1630 ливров, взятая у некоего Тардифа (ростовщика?). Однако, чтобы оплатить переезд свой и Гортензии, ей пришлось кое-что продать, в том числе арфу. Понадобилось также подумать об уплате ста луидоров за год вперед на содержание Евгения в «заведении для молодых дворян» на улице Берри, «рядом с садом Божона и заставой Майо», Пансион был не из дешевых.

«Султан», на который Роза, Гортензия и Эфеми сели в Гавре 2 июля 1788, едва не погиб в устье Сены почти сразу после отплытия. Переезд был долгий. Лишь 11 августа корабль достиг рейда Фор-Руайаля. Обняв дядю и тетку Таше, Роза направляется в Труаз-Иле, где обретает родных и свои детские воспоминания. На берегах речки Крок-Сури она возвращается к прежним привычкам — прогулкам, сиесте в гамаке, купаньям. Гортензия счастлива: «Мне было пять лет, — будет она рассказывать позднее, — я еще не пролила ни слезинки, меня все баловали; ни разу ничей окрик, ни даже слово неодобрения не заставили меня подавить в себе движение души или желание. Мы поселились в жилище моей бабушки. Однажды я играла у стола, на котором бабушка считала деньги. Я следила за нею и, если монета падала у старушки из рук, спешила подобрать ее и подать. Я видела, как бабушка сложила большие су в дюжину столбиков; оставила их на стуле и вышла из комнаты, унося с собой остальные деньги. Не знаю уж почему, мне пришло в голову, что она оставила эти деньги мне, но эта мысль так завладела мной, что я спихнула всю эту кучу су в подол платья, как в карман, и убежала с этим сокровищем, не испытывая никаких угрызений совести и в полном убеждении, что эти деньги вправду мои, Я отыскала нашего слугу-мулата и сказала:

— Жан, вот тут у меня куча денег: бабушка дала мне их для бедных негров. Я их раздам, а ты сведи меня в хижины.

Зной стоял невыносимый, солнце палило изо всех сил, но я была так довольна, что не хотела ждать ни минуты.

Мы с Жаном обдумали, как помочь наибольшему числу несчастных. Я обошла все хижины негров, по-прежнему неся деньги в задранном подоле, который крепко держала рукой и приоткрывала лишь затем, чтобы вытащить оттуда столько, сколько Назначит Жан. Кормилица моей матушки получила двойную сумму.

Когда сокровище мое иссякло, я в окружении негров, целовавших мне руки и ноги и благословлявших меня, гордо и радостно направилась домой, где застала полное смятение. Бабушка искала свои деньги. Никто не знал, кого обвинять в их исчезновении, и бедные слуги дрожали от страха, что подозрение падет на них. Правда, словно луч света, осенила меня, и я с отчаянием увидела, что должна признать свою вину. Я немедленно это сделала, но во что мне это стало! Я солгала, украла — я наслушалась упреков!.. Разумеется, причиной всему стало мое воображение. Я увидела, как откладывались в сторону столбики су — наверняка для раздачи бедным, Оставить их на стуле у меня под рукой означало поручить мне их раздачу, Вот что я придумала и вот как претворила выдумку в действительность».

Тем не менее отдаленной меланхолической долине Пажри, слегка придавленной обставшими ее морнами, Роза предпочитает резиденцию губернатора Фор-Руайаля, где ее дядя Робер де Таше по-прежнему состоит капитаном порта. На рейде часто бросают якорь королевские корабли, в интендантстве и губернаторском дворце принимают офицеров, и Роза пишет тетке Реноден, чтобы та прислала ей «кисейное бальное платье с большим декольте» и дюжину вееров. Однажды в Фор-Руайаль причаливает бриг «Левретка», и старший офицер поспешно отправляется с визитом к старым знакомым. Он видит г-жу де Богарне. «Эта женщина, — напишет он позднее, — не будучи хорошенькой в полном смысле слова, пленяла своей манерой держаться, веселостью и сердечной добротой. Больше всего поглощенная мыслью об удовольствиях, на которые ей давали известные права ее возраст и привлекательность, она довольно откровенно пренебрегала более или менее благоприятным общественным мнением, которое могло бы сложиться на ее счет. Но поскольку состояние у нее было более чем скромное, а она была расточительна, ей частенько приходилось черпать из кошелька своих поклонников». Этот текст опубликован Жаком Янсенсом, и мы скажем вместе с ним, что, «зная характер Жозефины и манеру, с которой, не отягощая себя угрызениями совести, она позднее добывала средства к существованию, в этом факте, по правде сказать, нет ничего удивительного».

В Фор-Руайаль часто заходит линейный корабль «Великолепный» под флагом г-на де Понтевес-Жьена, командующего эскадрой Подветренных островов; один из офицеров на нем — Сипион дю Рур, несомненный любовник прелестной виконтессы. Вот почему Розе так нравится в Фор-Руайале! Тем не менее родительская плантация была бы для нее более надежной гаванью, потому что в Фор-Руайале, как и в Сен-Пьере, царит сейчас открытый мятеж — отзвук взятия Бастилии и отмены привилегий. Волнения начинаются с отказа старого г-на де Виомениля, исполняющего обязанности губернатора острова, надеть трехцветную кокарду.

— Я предпочту тысячу раз умереть, — плача отвечает он, — чем опозорить сорок два года честной службы, нося знак неподчинения.

Однако ему пришлось подчиниться и нехотя носить «этот залог мира, единства и согласия».. В церкви пропели Те Deum[41], и все пошло «обычным порядком».

Однако Роза узнала, что муж ее, избранный депутатом от дворянства бальяжа Блуа, одним из первых в своем сословии перешел на сторону третьего сословия. Быть может, его прельстили новые идеи? Наверняка, нет. Прежде всего потому, что вся его родня осталась глубоко роялистской; г-жа де ла Пажри, даже став тещей императора, останется — довольно живописная подробность! — роялисткой и при Империи. Кроме того, на Антилах революция сразу же срослась с проблемой отмены рабства. Поскольку французы в метрополии восторженно встретили свободу, а крупные плантаторы, жившие во Франции, прониклись новыми идеями, мулаты-вольноотпущенники сочли естественным потребовать той же свободы и для себя. Сперва мулатам собирались даровать уравнение в правах с белыми, равно как признание их «гражданами и добрыми слугами короля» и, следовательно, потребовать, чтобы все «общались с ними». Но когда еще сегодня мы видим, что большинство «беке», старинных белых семейств острова, отказываются принимать у себя полукровок и не делают никакого различия между неграми и метисами, нетрудно представить себе реакцию мартиникцев 1789. Свободные мулаты, возликовав, предались излишествам, стали позволять себе «различные выходки», уточняет одно из донесений, например, дали пощечину какому-то гренадеру и вынудили белых взяться за оружие.