Смертельный номер. Гиляровский и Дуров - Андрей Добров

Он ловко соскочил на опилки и начал раскланиваться. Униформисты бегом вынесли изящный лакированный столик, охапку тонких бамбуковых палок и стопку тарелок. Оркестр справа от меня грянул что-то невыразимо китайское, и Му Ди Лао, быстро укрепив вертикально на столике бамбуковые шесты, начал ловко раскручивать на них тарелки.

Я не буду описывать тут все представление – номера были очень интересными, однако всех нас в директорской ложе интересовало совсем другое – черный череп, казалось, витал под самым куполом цирка, наблюдая своими пустыми глазницами за выходящими на арену артистами, и скалился, выжидая, готовясь к удару. Я смотрел больше не на арену, а на ряды публики – стараясь уловить что-нибудь необычное, что могло бы стать зацепкой. Но народу было много, и люди вели себя вполне обычно – смеялись, указывали пальцами на того или иного актера, перешептывались… Только один номер заставил меня смотреть на арену неотрывно, после того, как шпрехшталмейстер объявил:

– А сейчас – несравненная гостья из прекрасной Франции, гибкая как лоза винограда, очаровательная Лили Марсель!

Оркестр грянул вальс. И на середину арены выбежала Лиза Макарова! Сердце мое застучало сильнее большого барабана.

Она была чудо как хороша – в облегающем темно-зеленом трико с небольшой легкой юбочкой на бедрах, которая только подчеркивала стройность ее ножек и тонкость талии. Рыжие волосы были собраны на затылке в узел, и только одна непокорная прядка падала на лоб – уж и не знаю, случайно или так было задумано.

Сделав несколько сальто, Лиза вдруг застыла на месте, подняв руки вверх. Из-под купола спустился канат с петлей, закрепленной на конце. Лиза просунула в петлю руку, и канат пополз вверх, унося ее высоко под купол.

Сейчас я даже не могу вспомнить подробности ее номера. Помню только, что я не отрывал глаз от ее тела, восхищаясь изяществом и даже не вспоминая, сколько силы нужно этой хрупкой на вид девушке, чтобы исполнять все эти элементы, удерживаясь только на руках. Очнулся я только в тот момент, когда девушка уже стояла на песке арены, грациозно раскланиваясь под гром аплодисментов. Саламонский удовлетворенно кивал, но его супруга отчего-то хмурилась.

Воспользовавшись паузой, Дуров поднялся и откланялся – ему пора было идти, готовится к выступлению.

Первое отделение подходило к концу, череп все еще не нанес свой удар. Да и честно сказать, в какой-то момент я расслабился, угроза отошла на второй план, и казалось, что все обойдется.

Последним в отделении выходил Гамбрини.

– Великий маг и иллюзионист из Италии Артуро Гамбрини!

Удивительно, но оглушительный оркестр начал все тот же марш из «Аиды»! Гамбрини появился на арене, одетый во фрак, с белым галстуком. На голове у него был шелковый цилиндр.

Он сделал круг под аплодисменты публики, приветствуя ее поднятием цилиндра, потом снова вышел в центр, остановился…

Оркестр смолк. Потом начал в половину громкости играть «Баркаролу» Чайковского.

Гамбрини снял цилиндр и передал его униформисту. Тот остался стоять, держа цилиндр перед иллюзионистом.

Артур небрежным движением вынул из него огромный платок, причем одновременно из цилиндра вылетело несколько голубей. Взмахнув этим легким платком, Гамбрини продемонстрировал его публике. Вероятно, в следующий момент он собирался вытащить из-под него букетик цветов, но вместо этого он вдруг оступился, взмахнул рукой и, ища опоры, уцепился за плечо опешившего униформиста.

Я услышал резкий звук отодвигаемого кресла – Саламонский вскочил и подался вперед. Лина побледнела.

Гамбрини вдруг застонал и выгнулся дугой, чуть не падая, – удержался он только благодаря униформисту. Другие служители все еще топтались у выхода на арену, не понимая, что происходит. Дирижер, стоящий к арене спиной, продолжал отбивать такт оркестру. Музыканты вполсилы дудели, уставившись в ноты – под красивую медленную музыку Гамбрини застонал сильнее, и теперь судорога резко согнула его тело вперед. Он повалился на песок, увлекая за собой униформиста. Тут очнулся шпрех, который сорвался с места и побежал к Гамбрини. За ним бросились и другие униформисты. Иллюзионист корчился на арене, публика начала роптать, потом несколько дам одновременно закричали, требуя доктора. Саламонский метнулся к выходу из ложи. Лина сидела бледная, кусая кулаки. Наконец дирижер, почувствовав что-то неладное, обернулся и дал знак музыкантам замолчать. В наступившей тишине были слышны только стоны корчившегося на арене Гамбрини и тихий, но все нарастающий гул публики. Наконец иллюзиониста подхватили со всех сторон и бегом унесли с арены. Прошло несколько томительных минут. Гул публики становился все громче, пока не вышел Саламонский собственной персоной. Одним движением руки утихомирив взволнованные ряды, он объявил, что великому Гамбрини стало нехорошо. Сейчас его осматривает доктор. Дирекция театра приносит извинения. Первое отделение закончено, публику просят в буфет. А после антракта представление продолжится.

Лина обернулась ко мне.

– Пойдемте скорей к Гамбрини, – сказала она. – Кажется, произошло самое плохое.

9

Сыщик Архипов

Мы спустились по узкой лестнице и коридором сначала побежали к выходу на арену, но там нам сказали, что Гамбрини унесли в гримерную. Лина спросила шпрехшталмейстера – послали ли за доктором, и тот доложил, что лично позвонил из конторы по телефону. Тогда мы поспешили к Гамбрини.

Его гримуборная была полна народу. Саламонский сидел в кресле, сгорбившись. У его плеча привалилась к стене Лиза – все еще в своем соблазнительном зеленом трико с блестками. Два униформиста – из тех, вероятно, что принесли фокусника, толкались у дверей. Именно из-за их фигур я и увидел самого иллюзиониста, которого положили на кушетку. Я вспомнил, что еще недавно оставил его лежащим именно на ней. Но если тогда тело и лицо его были расслабленны, то сейчас он был скручен страшной судорогой, которую не смогла ослабить и смерть. А в том, что Гамбрини мертв, не было никакого сомнения.

– Полицию вызвали? – спросил я.

– Полицию? – переспросил Саламонский. – А-а-а-а… Лина, вызови полицию.

Супруга директора метнула холодный взгляд в сторону мужа и, круто повернувшись, вышла.

– И вы, ребята, идите, – обратился я к служителям арены, – вас потом как свидетелей вызовут.

Так в помещении стало посвободней. Но меня беспокоило, что Лиза видит эту страшную картину.

– Мадемуазель, – обратился я к ней.

Саламонский вскинул на меня глаза, но потом, поняв мои намерения, махнул гимнастке рукой.

– Иди, иди и ты. Нечего тут смотреть.

Лиза слегка дотронулась до его плеча – в сочувственном жесте, как бы спрашивая – не стоит ли поддержать его в эту минуту, но Саламонский только печально покачал своей большой гривастой головой. Тогда она повернулась (и я снова не смог удержаться и не посмотреть на талию артистки) и ушла.

Зато в дверь заглянул вдруг Ванька. Карлик покосился на Саламонского и исчез – на его месте возник Дуров. Он был одет к представлению – в белую длинную рубаху из шелка с яркими помпонами вместо пуговиц. На голове его была белая же шапочка. Но грим на лицо он еще не клал. Очень странно было видеть его в таком костюме, но без грима.

– Альберт Иванович, – позвал он.

– Что? – обернулся Саламонский.

– Полицию вызвали?

– Да.

Дуров медленно подошел к телу Гамбрини и посмотрел в лицо покойника. Потом снял свою шапочку и перекрестился.

– Бедный Артур…

– Идите, готовьтесь к выходу, – грубо сказал Саламонский, не глядя на Дурова.

Тот взглянул на меня и развел руками. Потом, ни слова не говоря, вышел из двери. Но тут же в дверь протиснулся высокий мужчина в сером костюме и с кожаным саквояжем в руках.

– Добрый вечер, Альберт Иванович, что с Гарибяном?

– Здравствуйте, доктор, – ответил Саламонский, не вставая. – Вот. Умер.

– Как это произошло?

Пока Саламонский рассказывал об обстоятельствах смерти Гамбрини, а доктор приступал к осмотру покойного, я, как можно, огляделся и увидел стакан, из которого иллюзионист пил свое лекарство при нашем прощании.

– Доктор, – сказал я, – посмотрите остатки жидкости в этом стакане. Гамбрини недавно пил из него какой-то препарат от астмы. Может быть, он просто не рассчитал дозу?

Доктор взял у меня стакан и понюхал.

– Вы видели, как он пил лекарство?

– Да.

– Откуда он его наливал? Из бутылки? Из пузырька?

Я припомнил:

– Из какого-то пузырька.

– Думаю, – сказал доктор, – нет, почти уверен, что это экстракт эфедры хвощевой. У Артура была астма, и я лично прописал ему этот препарат. Я помню.

– Не мог он выпить слишком большую дозу?

Доктор пожал плечами.

– Безусловно, это не отравило бы его. Экстракт вовсе не так силен. Увы, я не полицейский врач, моя специализация – это живые, пусть и заболевшие люди. Переломы, ушибы – да. Но тут, – он указал на Гамбрини, – тут не моя специализация. Альберт Иванович, вы полицию вызвали?