Оля - Федор Кнорре

Толстяк, попеременно нежно обзывая своего Куффи чертёнком, уродиком, ангелочком и красавчиком, унёс его.

— У нас новость есть, — сказал Коля Соломахин. — У нас такой следопыт объявился! Знаешь, кто? Сам Федька "пищальный фахт". Подумать только.

— Вот тебе и не «пищальный», а самый интересный! Никто вот не нашёл, а узнал-то кто? — самодовольно отозвался Федька.

— Правда узнали что-нибудь? — насторожилась Оля, и, когда Володя сказал «правда», она вышла через маленькую калиточку в сетчатом загоне к ребятам.

На Зинку она постаралась не смотреть, чтоб её не конфузить. Но Зинка очень даже на неё смотрела. Чтоб её смутить, даже живого слона оказалось мало. Она уже опомнилась от первого изумления и теперь процедила сквозь осуждающе поджатые губы:

— Всё равно так поступать некрасиво! Подумаешь, слон! Ну, так и надо было откровенно поделиться.

Но тут уж общественное мнение её не поддержало. Даже маленький Федя сказал:

— Сама пирожком никогда не поделится!.. А с ней слоном делись! Ишь ты!

И никто больше на неё внимания не обращал.

— Какая же новость? — нарочно не слушая, спросила Оля.

— Отыскался след Пахомова!

— Какого?.. Ах, это Танкреда хозяин? А мы совсем это дело забросили. Неужели нашёлся?

— И всё Федька!

Глава одиннадцатая

У Федьки, оказывается, был дядя Сеня. Этот дядя услышал однажды, как Федька ругается «Пахомкой», и тут выяснилось, что он Пахомова знает и даже Танкреда когда-то знал.

Ребята сейчас же бросились к нему и не застали дома. На другой день собрались все вместе и отправились к дяде Сене опять.

Он показался им толстым и пожилым, но довольно понятливым — всё сразу понял.

Он усадил их на пустые ящики, их много сложено было у него во дворе, кругом ходили куры, и из разных углов выглядывали кролики.

— Вы, значит, болельщики по этому делу, мне Федька рассказывал… Да, был он действительно у Пахомова… — Дядя Сеня покачал головой и закурил. — Очень невезучий он пёс, этот Танкред. Дело в том, что первый его хозяин уж очень дурак был… А пёс, как на грех, умница. И всё-таки он этого дурака своего любил… А что хорошего дураку служить? Он его то на диван спать пускал, то зимой в дырявую будку загонял, воспитывал или закалял, чёрт его знает! Охотник он был исключительно для форсу! "Мне завтра на охоту!", "В тот раз на охоте со мной такой случай!.." Доедет на автобусе до последней остановки и там ловчится, где посуше да поближе, и в конце концов стал на этого же Танкреда валить, что из-за него, дескать, с охотой ничего не получается, и со злости продал его Пахомову, а тот тоже такой же охотовед: по книжке, в своей конторе сидя, поближе к паровому отоплению, сильно увлекался разными снежными просторами да таёжными тропами.

Так вот, дурак-то его продал, а пёс этого не понимает, как это его можно продать, и всей душой стремится обратно к нему вырваться. Прибежит домой, дурак злится, побьёт его, а пёс не обижается, ласкается, старается, значит, объяснить, что он не виноват; его на привязи держали, а он вот уж как старался вырваться, да всё никак не удавалось.

Невезучий пёс. И год прошёл или больше, не помню, и дурак-то его уехал, и дом снесли, а его собачья душа всё тосковала, всё тянуло его к тому месту, даже соседи удивлялись: дома никакого нет и брёвна-то увезли, одни кусты. кусок забора с калиткой, помойка, а он, как вырвется, всё туда прибегает, калитку лапой откроет, хотя с другой стороны и забора-то не осталось, но тут дорожка ему знакомая, и он идёт, озирается, принюхивается: куда же это всё девалось — и дом и люди? И бродит как потерянный, а то вдруг почудится ему что-то, и он со всех ног, опрометью кинется — никак, — идёт кто-то? А никого нет. Он станет и долго стоит оглядывается и раздумывает, куда это всё провалилось, вся окрестность его жизни, даже подвывать начнёт… А что? Тут человек бы, пожалуй, голову задрал да и завыл…

Потом решит, наверное, что главное, надо терпеливо дожидаться. Ляжет посреди пустого места так, чтобы ему на все стороны все подходы были видны, и ждёт, чтоб не упустить, когда эта вся его прежняя жизнь начнёт на пустырь возвращаться… Чуть калитка от ветра стукнет, он встрепенётся, оживёт — не его ли дуралей возлюбленный пришёл за ним?

Потом он в конце концов и к Пахомову привязался, и особенно к старику Пахомову… Уживчивый пёс, а вот невезучий… Так что же вы делать решили?

Ребята всё наперебой выложили: как их возмущает чёрствость и бездушная подлость и что они поставили себе целью найти виновника, ну и, конечно, пристроить Танкреда, не бросить его на произвол судьбы!..

Дядя Сеня почесал в затылке, подумал, пожал плечами и в конце концов сказал:

— Да ладно, пока приводите старика ко мне, я ему из ящика сооружу коттеджик, моих кур и кроликов он не тронет, он разумный старик.

Все тут же условились идти в субботу, но в эту субботу как-то не получилось.

Зато в следующую собрались все до одного и отправились вместе с дядей Сеней.

Шли как на праздник и заранее радовались за Танкреда. Удивительно как хорошо себя человек чувствует, когда ему вот так удаётся провернуть хорошее дело и довести его до конца. Дядя Сеня еле поспевал за ребятами, которые готовы были броситься бежать вприпрыжку и не переставая, наперебой, болтали, вспоминая, как Танкреша любит гулять, какие глаза у него: как синие чернила, если одну каплю капнуть в блюдечко с водой. Нет, не в блюдечко, а в рюмку! Всю дорогу веселились и вспоминали.

Во дворе, как всегда, не было ни души, Танкреда тоже не было видно на обычном месте, и калитка была изнутри заперта на железную петлю, заткнутую деревянным колышком. Володя вытащил колышек, все вошли во двор и стали на все голоса звать Танкреда, но он не показывался.

Ребята разбрелись в разные стороны, стали его искать, а дядя Сеня зашёл в соседний дом и там выяснил, что сонная баба с мужем уехали в деревню. Уже недели две как уехали и, наверное, теперь уже скоро вернутся.

И тут появился Танкред, выполз из узкой щели между сараем и забором, где он почему-то прятался, и медленно подошёл к колодцу. Все ужасно обрадовались, но он ни на кого почему-то не обращал внимания.

— Погодите-ка бесноваться, — сказал дядя Сеня. — Он, кажется, пить хочет.

Мальчишки нашли у сарая жестянку с проволочной дужкой. На дне там запеклось какое-то чёрное варево вроде смолы. Они привязали банку к колодезной верёвке, добыли воды и поднесли Танкреду.

Он сразу стал пить, но очень медленно и будто нехотя.

— Когда вы тут были последний раз? — спросил дядя Сеня.

Ребята даже не сразу поняли: что, что? И вдруг их как кипятком обварило: в самом деле, они как-то не могли припомнить, когда тут были в последний раз. Когда? Кажется, в тот раз, когда сонная баба рассказала про живодёра Капитона и все так возмутились, что сперва фельетон решили писать, а потом стали разыскивать Мыльниковых! Да, наверное, кажется, возможно, что в тот раз! Ведь это как будто недавно, а вроде и давно было… Конечно, ведь никто не мог знать, что она уедет, да ещё запрёт калитку!

Танкред немного попил и остановился, как-то задумчиво глядя на воду — её ещё много осталось в жестянке. Правда, поверху плавала какая-то труха и дохлая сухая бабочка. Эту воду выплеснули и достали свежей, но Танкред вдруг повернулся и пошёл к калитке, не обращая внимания на то, что его гладят, уговаривают и рассказывают, до чего ему теперь будет хорошее житьё.

Он подошёл к калитке, царапнул её лапой, отворил и вышел в переулок.

— Не нравится мне он что-то! — задумчиво сказал дядя Сеня, глядя ему вслед.

Ребята догнали Танкреда, окружили его, уговаривая, чтоб он не обижался, что они его вроде забросили, ведь для него же старались.

Так они все за ним шли и шли, пока он не привёл их на луг, куда его прежде водили гулять, он всё шёл и шёл, как глухой, не оборачиваясь, сколько его ни звали.

Посреди луга, среди маргариток, одуванчиков и травы с султанчиками, он наконец оглянулся, остановился и сел. Оля опустилась на колени с ним рядом, заглядывала ему в глаза, гладила его, и видно было, что он её узнаёт, но как будто все ему мешают и ему хочется от всех отделаться, не обижая. Он нехотя обвёл всех взглядом, точно придумывая, как ему поступить, и наконец придумал: вздохнул, собираясь с силами, и вдруг поднял и протянул Оле свою большую, мохнатую лапу, хотя она его не просила. И позволил её подержать немножко.

Ребята даже не успели этому обрадоваться, как он отдёрнул лапу, встал и опять пошёл от них, не оборачиваясь. Странное дело: он был не грустный, не обиженный, просто как будто у него было неотложное дело где-то в другом месте, а его тут задерживают.

Он уходил сквозь высокую траву, птички выпархивали у него из-под носа, трава на лугу ходила волнами от ветра, а он медленно уходил и уходил от всех через луг, куда-то к оврагу.