Ведьма из прошлого (СИ) - Эл Софья

____

Веды — сборник самых древних священных писаний индуизма на санскрите.

Викарма — грех или преступление, негативная карма, деятельность, противоречащая ведическим предписаниям

Дхарма — совокупность установленных норм и правил, соблюдение которых необходимо для поддержания космического порядка

Карма — вселенский причинно-следственный закон, согласно которому праведные или греховные действия человека определяют его судьбу, испытываемые им страдания или наслаждения

Маленький кусочек про Марка. Если сейчас будет получше, ночью дам еще кусочек из пятнадцатого века.

Спасибо всем за слова поддержки и пожелания выздоровления. Я даже не думала, что у меня так много очень добрых людей. Очень приятно!

Отец настоятель

Франция, Нёшательский феод, деревня Домреми

30 мая 1436 года

Ладан противно лез в нос, заставляя Анну ненароком то и дело прикрывать лицо платком. Воскресная служба уже подходила к концу, но Сибилла желала остаться немного после, чтобы помолиться за здоровье матушки. Конечно, Анна не могла оставить ее одну. Последний год их мать не ходила, оставаясь прикованной к кровати, а отец работал с удвоенной силой, чтобы прокормить семью. На Анне же лежали все домашние дела, здоровье матери и забота о Сибилл.

На стук в дверь она практически не отзывалась почти год. Тот раз, когда позабыв об осторожности перед натиском голода, Анна проклинала каждый день. После встречи с Гилбертом она вздрагивала от любого шороха, готовясь каждый день, что за ней придут. Ожидание убивало, но не долго. Через трое суток вернулся отец. Будучи послушной и честной девушкой, она все тут же ему рассказала. В ту же ночь на стук в дверь поднялся отец. Тогда Анна испытала облегчение, но шло время, а никто не торопился сжигать ведьму. Постепенно она заскучала по опасному, но интересному и такому притягательному ремеслу.

В редкие моменты отдыха, как и раньше, Анна пряла на радость своего отца, но стоило всем в доме уснуть, она убирала пряжу подальше и садилась перебирать свои заговоренные камни и сушеные травы. На деревенском рынке Анна выпросила у отца несколько глиняных горшочков, якобы для побрякушек своих да Сибиллы, а сама тихонько отделяла листья от стеблей и тщательно просушив перемалывала их в почти порошок. Так запасы не занимали много места, но были гораздо ценнее и незаметнее огромных пучков травы, что раньше висели прямо под потолком в доме. Анна варила отвары просто так, некоторые даже приходилось выливать, потому что скопились уже в целые залежи в ее тайничке под половицей.

Но все это было не то. Ей хотелось, чтобы то, что она делает, приносило отдачу, но отец строго запрещал высовывать нос и стабильно преграждал путь к двери, стоило раздаться уже не жуткому, а вожделенному стуку.

Но все же пару раз ей удалось проскочить. Принесенные продукты Анна мудро распределяла так, чтобы отец толком и не заметил изменений. Скорлупу от яиц Анна приспособила к настойкам, что помогают при слабой кости, а крянки из-под молока относила в сарай, смешивая молока с утреннем удоем. Да и на ее счастье Сибилла с удовольствием уплетала двойные порции, так же как и она сама. Почему-то отца Анна стала боятся больше, чем реальной угрозы, но к счастью это мало ее заботило.

Люди потихоньку покидали церковь и дышать тут же становилось легче. Выдохнув, Анна поправила волосы, улыбнувшись застывшей на миг Сибилле. Сестра все поняла без слов. Быстро переместившись поближе к алтарю, Сибилл сложила руки лодочкой почти у самых губ и с силой зажмурившись, активно зашептала.

Если бы молитвы могли спасти их мать, Анна не переставала бы молиться. Если бы они могли спасти хоть кого-нибудь. Но, конечно, Анна могла так думать, но никогда не произносить вслух. Не дома, не тем более, на людях.

— Анна, — Норман остановился около девушки, а та быстро поднялась с места, смиренно склонив голову, — что-то тревожит твою душу?

— Благословите, отец настоятель, — опустив взгляд в пол, привычно уже прошептала Анна, — я стараюсь не впадать в уныние, но простит Господь мою грешную душу, иногда моя ноша кажется мне слишком тяжелой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Мандраж, что практически парализовывал ее в детстве, теперь был редким гостем. Да, ей все еще было жутко от то и дело снующих вокруг церковников, но теперь она видела главное. Они, словно собаки, которых натаскивают выслеживать добычу, чуяли страх. Чем больше боишься, тем сильнее прокалываешься. А Анна, несмотря на весь появившейся в ней скептицизм, все еще была верующим и богобоязненным человеком. Она знала, что не совершает ничего плохого и не лезла туда, где чистая энергия граничит с темной магией. Анна понимала суть и важность течения естественных процессов и не противилась их.

По крайней мере, так считала она сама.

— Как здоровье вашей матери, дитя мое? — вкрадчиво спросил Норман, а Анна улыбнулась, выпрямляясь и находя взглядом Сибилл.

— Сейчас для нас хорошо просто то, что она до сих пор с нами, — сдержанно улыбнулась Анна, — спасибо за беспокойство, отец настоятель.

Сибилла перестала молиться. Сейчас она просто сидела, глядя перед собой, а на ее щеках при свете свечей блестели прозрачные полосы. Сердце Анны сжалось и она тяжело вздохнув, прислоняя ладонь к груди.

— Я молюсь за ее здоровье, дитя мое, — вкрадчиво произнес Норман и Анна замерла, сосредотачиваясь на каждом произнесенном им слове, — и каждый раз спрашиваю себя, что этим хочет сказать нам Господь?

В ушах Анны застучала кровь, заставляя давно забытые страхи всколыхнуться внутри. Сцепив руки в замок, Анна посмотрела прямо в глаза Нормана.

— Я не считаю возможным даже размышлять об этом, отец настоятель. Лишь благодарю Господа, что дарить мне и Сибилл еще один день рядом с нашей матерью, — максимально точно подбирая слова, отчеканила Анна.

Норман вздохнул, отводя взгляд куда-то в сторону, но от этого напряжение лишь усилилось.

— Странно, Анна, — едва слышно прошелестел он, а Анна судорожно сглотнула, — ведь я всегда считал, что твой грех не уныние, а гордыня.

Ладони Анны похолодели, но она послала Норману сдержанную улыбку, контролируя каждое движение на окаменевшем лице.

— Я думаю, что моих грехов гораздо больше, чем просто два, отец настоятель. Поэтому я исправно посещаю церковь и хожу на исповеди, каждый раз искренне моля о прощении. Так же, как мой отец и моя сестра. Мы живем не богато, но всегда рады поддержать дом Господень. Но да, сегодня у меня на душе тяжело.

— Возможно от того, что придерживаясь таких строгих правил, вы не позволяете исповедоваться своей матери, Анна? — Норман продолжал смотреть куда-то вбок, а я нервно облизнула губы, тут же беря себя в руки.

Разговор принимал очень худой оборот. Потерев платком кончик носа, Анна изобразила разочарованный выдох надеясь, что все еще играет правдоподобно.

— Она боится, — слабым шепотом проговорила я прекрасно видя, как ловит каждый звук Норман, — боиться, что ее исповедь будет означать ее уход. Да, мы грешны, отец настоятель, очень грешны, что малодушно придерживаемся воли умирающего, но пока все мы не готовы. Мы все еще молимся за ее выздоровление, тем более, что прогнозы были весьма неутешительными еще год назад, а уже прошло очень много времени.

Норман задумчиво покивал, расправляя полы рясы.

— Конечно я понимаю, дитя мое, кто же не поймет. Несмотря на то, что я глас Божий, я еще и человек, что любит и сочувствует ближнему своему. Вы же не откажете мне в просьбе увидеть вашу матушку, Идонею? Помочь облегчить ей душу, если она сама того пожелает, поддержать ее разговором о жизни вечной, ради которой стоит отпускать земное.

Скулы свело от того, как сильно Анна сжала зубы, в попытках не выпустить рвущийся наружу рык. Норману что-то было нужно. Вряд ли он пропитался духом святой инквизиции, нет. Он и без того, проведя все детство с ними, прекрасно слышал и разговоры про фей, да и воду матери Анны из ключа пил. Нет, ему нужны были факты для чего-то, но не для костра.