Из сборника Смесь - Джон Голсуорси

Однажды вечером, уже перед отъездом, когда в Остенде оставалось не более как человек двадцать туристов, я, как обычно, зашел в кафе, где, кроме общего зала, был и второй. Сюда заходили люди сомнительной репутации: сутенеры, комедианты, шансонетки, женщины легкого поведения, мнимые "турки", "итальянцы", "греки" - словом, все, кто участвует в игре "не зевай". Это был настоящий притон мошенников и проходимцев, - , народ они интересный, и я хорошо их изучил. В тот вечер почти все уже разошлись, только в ресторане было несколько человек и в задней комнате расположились три итальянца. Я присоединился к ним.

Вскоре появился Чак-Чак. В первый раз я увидел его в таком месте, где приходится тратить деньги. Как он был худ! Глядя на него, можно было подумать, что он не ел целую неделю. Неделю? Нет! Год! Он сел за столик, потребовал бутылку вина и сразу же принялся болтать и прищелкивать пальцами.

- Ха-ха! - сказал один из итальянцев. - Взгляните-ка на Чак-Чака! Весел, как птичка. Эй, друг! Ты, видно, разбогател. Угости-ка вином.

Чак-Чак отдал нам свою бутылку и заказал еще одну.

- Что такое? - удивился другой итальянец. - Уж не получил ли ты, приятель, наследство?

Мы все пили, а Чак-Чак усерднее всех. Знакома ли вам та жажда, когда пьешь только затем, чтобы почувствовать, что в жилах твоих течет кровь, а не вода? В таких случаях большинство людей не может остановиться, пока не напьется до бесчувствия. Чак-Чак был человек осторожный. И, как всегда, думал о будущем. Да, он умел держать себя в руках, однако в этих случаях бывает, что невольно заходишь дальше, чем следует... Чак-Чак развеселился. Много ли для этого нужно итальянцу, который месяцами жил на воде и хлебе или горстке макарон? Впрочем, было ясно, что у Чак-Чака есть особые причины для веселья. Он пел и смеялся, и другие итальянцы тоже пели и смеялись. Один из них сказал:

- Видно, наш Чак-Чак хорошо торговал летом. Ну-ка, скажи, Чак-Чак, сколько ты заработал в этом сезоне?

Но Чак-Чак только покачал головой.

- Ну, ну! - продолжал тот же итальянец. - Ишь, какой скрытный! Уж, наверно, отхватил порядочный куш. А вот я, ребята, честное слово, заработал только пятьсот франков, ни сантима больше. И половину заберет хозяин.

Все заговорили о своих доходах. А Чак-Чак только улыбался и молчал.

- Эй, Чак-Чак, - сказал кто-то. - Ты мог бы быть пооткровеннее. Чего скрытничаешь, как разбойник?

- Нечем ему хвастать. Уж, конечно, не заработал, как я, тысячу шестьсот франков! - сказал другой.

- Клянусь всеми святыми, - вдруг выпалил ЧакЧак, - четыре тысячи! Что скажете?

Но мы все засмеялись.

- Ля-ля! - пропел один. - Дурачить нас вздумал!

Чак-Чак расстегнул свой ветхий сюртук.

- Смотрите! - крикнул он и вытащил четыре ассигнации, каждая в тысячу франков. Ну и вытаращили же мы глаза!

- Вот, каждый заработанный цент здесь. Я ничего не тратил. Вот что значит быть бережливым! А теперь я поеду домой... Женюсь на своей девушке. Пожелайте мне доброго пути. - И он опять принялся щелкать пальцами.

Мы посидели еще немного, распили третью бутылку. Платил Чак-Чак. При расставании никто не был пьян, все еще крепко держались на ногах. Только Чак-Чака здорово развезло. Он был на седьмом небе, впрочем, так и полагается после шестимесячного поста. На следующее утро я от нечего делать зашел в то же кафе, сидел тай и пил пиво. И вдруг в зал ворвался - как бы вы думали, кто? - Чак-Чак! Только теперь он был далеко не на седьмом небе! Он повалился на стол, обхватил руками голову и залился слезами.

- Ограбили меня, - крикнул он, - украли у меня все, до последнего су, ограбили, пока я спал! Я положил деньги под подушку, спал на них, а они исчезли... все до последнего су! - Он ударил себя в грудь.

- Постой, постой, Чак-Чак, - сказал я, - говоришь, украли из-под подушки? Как же они могли?

- Откуда я знаю, как, - простонал он, - все украли. Все мои деньги, все мои деньги! Я опьянел...

И он снова и снова повторял: "Мои деньги, все мои деньги!"

- Ты заявил полиции?

Да, он был в полиции. Я пытался утешить его, но, сами понимаете, задача была не из легких. Бедняга был вне себя от горя.

Полиция ничего не предприняла: к чему ей было утруждать себя? Случись это с Ротшильдом, тогда другое дело. Но поскольку Чак-Чак был только беднякитальянец, который потерял все, что имел...

За день до кражи Чак-Чак продал палатку и весь товар, продал все, что у него было. Теперь у него не было даже денег на билет, и он вынужден был идти в Брюссель пешком. И он пошел. Как сейчас, помню его на дороге: человечек в котелке на великолепной копне черных волос, в галстуке с отлетающими концами. У него было лицо демона, изгнанного из рая.

Не знаю, что с ним сталось. Но я что-то не вижу в его истории того "вознаграждения", о котором вы говорили.

И Ферран замолчал.

РАДОСТЬ ЖИЗНИ

Перевод М. Кан

Это было неподалку от Беркли-сквера. Я вышел на улицу из теплой гостиной, раздушенной и битком набитой "движимым имуществом". Закрылась парадная дверь, в лицо мне ударил западный ветер, и я чуть было не налетел на маленькую девочку.

Ей было, наверное, лет пять. Ветхая красная юбчонка, прикрыв ей согнутые колени, широко легла на тротуар. Девочка сидела на панели и стегала по мостовой сухой веточкой с двумя-тремя коричневыми листками и в такт напевала песенку. Темные, с каштановым отливом кудри спадали на ее круглое, замызганное личико; рядом с ней на тротуаре валялись останки шляпы, а из каждого ее глаза выглядывал черненький сумасбродный бесенок.

Она была так восхительно непохожа на это самое "движимое имущество", что просто невозможно было от нее оторваться.

И я двигался по улице боком, наподобие краба.

Она знала, что я иду боком; знала, в каком месте на углу стоит постовой "бобби", она знала все вокруг. И, увидев, что я удаляюсь, она стала со мной кокетничать. Она склонила головку на плечо, как собачка, которая просит, чтобы ей дали печенья, и взглянула на меня сквозь спутанные кудри. Она улыбнулась - улыбнулся и я, сворачивая за угол. По улице зацокали подковки башмачков, и она тоже показалась из-за угла. Она и на тротуаре имела занятный вид, а встав на ноги, сделалась еще забавнее. От ее шляпы, а шляпа была на большую девочку, остались одни воспоминания. Этот головной убор она нахлобучила на голову, и он съехал на затылок. Коротенькая красная юбочка светилась дырами, загорелые голые ножки были всунуты в дамские ботинки. Она шаркала за мною, стегая своей веточкой по ограде. Поравняется со мной, взглянет исподтишка на мой цилиндр и снова отстанет.

Прохожие смотрели на нее во все глаза, но она не обращала на них внимания.

На Оксфорд-стрит мы остановились и поговорили. Весь разговор состоял из одной фразы:

- Хочешь конфетку?

Я ушел, а она осталась с медяком за щекой, глядя мне вслед огромными черными глазами, стегая веточкой по стеклу витрины.

А когда я еще раз обернулся, она танцевала с другими ребятишками под звуки шарманки, и ее юбочка красным волчком вертелась по запруженной толпою улице.

BEL COLORE {*}

Перевод Е. Лидиной

{* Здесь - красочная картинка (итал.).}

По одну сторону дороги - оливковая роща. По другую - утопающая в розах светло-желтая вилла с выгоревшими на солнце ставнями и стертым именем владельца на воротах. Перед ней, средь густого кустарника, наклонно растет неподрезанная высокая пальма; рядом висит на веревке чье-то темно-красное платье. Откровенность постоянной сиесты!

Небо над головой сапфировое, окрашенное золотом на закате; ветерок шуршит в пальмовых листьях; позвякивает колокольчик пасущейся вблизи козы; тянет дымком, и квакают лягушки.

В потускневшей клетке на окне второго этажа желтоголовый попугай тянет гнусаво: "Никули, нико-ля!"

Трое детей, проходящих мимо, поднимают головы. Солнце бьет им в глаза. "Попка-царапка! Попка!" - кричат они. Старший из них, светлоголовый мальчик-англичанин, не торопится уходить, и, пока он медлит, на крыльце появляется девочка в красном коротком платье. Щеки у нее алеют, как мак, глаза черные, блестящие, волосы пышные, темно-русые. Мальчик порывисто снимает шляпу, краснеет и все не двигается с места. Но девочка уходит, помахивая связкой учебников; на одну секунду обернувшись, она бросает быстрый взгляд на мальчика и звонким голосом кричит, повторяя слышанное, как ее попугай в окошке:

- И-ди спать не-мед-лен-но, непослушный мальчишка!

Прокричав это, она насмешливо хохочет.

Мальчик опускает голову, стискивает в руке шляпу и убегает. А девочка идет дальше походкой взрослой женщины, полной скромного достоинства. Солнце бьет ей в лицо. Прищурив глаза, она смотрит перед собой на дорогу. И постепенно ее фигурка - воплощение южной томности, жестокости и любви становится алым пятнышком на пыльной дороге.

ПАЛОМНИКИ

Перевод Е. Лидиной

Проезжая по Хаммерсмиту, я увидел их с империала омнибуса. Они сидели на белом нарядном крыльце дома против памятника принцу Альберту. День был солнечный, очень жаркий. Мимо двигался поток кэбов и собственных экипажей, на залитой солнцем улице было много гуляющих. А три маленьких паломника все сидели на крыльце.