Рожденная в огне - Нора Робертс

– У меня сейчас неплохо идет работа, я вполне удовлетворена, – процедила она. – О чем уже сообщала вам как-то по телефону.

– Та вещь, над которой вы трудились, когда я вошел… Она мне очень нравится.

Он немного прошелся по комнате, наклонился над столом, заваленным набросками на бумаге и картоне, карандашами, углем и мелками. Взгляд его упал на эскиз того стеклянного изделия, которое сейчас сушилось в печи. Нежное, воздушное. Нет, скорее текучее, льющееся.

– Вы продаете ваши эскизы?

– Я художник по стеклу, мистер Суини. Не график и не живописец.

Он внимательно посмотрел на нее, взял в руки эскиз.

– Если вы подпишете, – твердо сказал он, – я дам за него сто фунтов.

Она недоверчиво фыркнула и точно метнула пустую банку из-под сока в мусорное ведро.

– А за ту работу, что вы сейчас окончили? – спросил он спокойно. – Сколько вы за нее возьмете?

– Какое, собственно, вам дело?

– Возможно, я купил бы и ее тоже.

Она немного задумалась, сидя на краю скамейки и болтая ногами. В самом деле, кто может назвать ей истинную цену того, что она делает? Никто. В том числе и она сама. Но стоимость в денежных знаках – дело другое. В конце концов, она тоже человек, и ей надо есть и пить.

Ее подход к назначению цены был простым и весьма гибким. И не имел ничего общего с наукой или мастерством, каковые присутствовали в ее работе. Здесь действовали три нормальных фактора: потраченное время, собственное отношение к нему и мнение о покупателе.

У Мегги уже сложилось определенное мнение о Рогане Суини. Поэтому она рискнула запросить с него подороже.

– Двести пятьдесят фунтов, – решила она. Сотню накинула за его золотые запонки.

– Хорошо, я выпишу чек.

Он улыбнулся, и Мегги поняла, что должна быть благодарна ему за то, что он раньше не использовал это свое оружие. Достаточно смертоносное, не могла она не признать, глядя, как изгибаются его губы и одновременно темнеют глаза. Обаяние давалось ему легко, без видимых усилий.

Он заговорил вновь:

– Этот экземпляр я покупаю для моей собственной коллекции – под настроение, так сказать. И как воспоминание о первой встрече. Но я готов приобрести еще один, чтобы выставить его в моей галерее. И за двойную цену.

– Удивительно, как вы еще не прогорели, мистер Суини, если так балуете клиентов.

– Вы недооцениваете себя, мисс Конкеннан, – улыбнувшись, сказал он.

Внезапно он шагнул к скамейке, где она сидела, решительно, с уверенностью победителя. Подождав, пока она подняла глаза, чтобы видеть его лицо, он добавил:

– Поймите, я необходим вам.

– Я прекрасно знаю сама, что мне делать в этой жизни, – сказала она в прежнем резком тоне.

– Да, когда вы у себя в мастерской. – Он обвел рукой комнату. – В этом я убедился, проведя у вас уже немало времени. Но деловой мир – совсем иное.

– Он меня не интересует.

– Прекрасно. – Он вновь улыбнулся, как если бы услышал восхитивший его ответ. – Меня же этот мир, напротив, весьма привлекает. Уверяю вас, в нем есть свои радости.

Она должна была бы чувствовать себя не очень удобно, находясь где-то внизу, на скамейке, в то время как он почти нависал над ней, ведя разговор с вершины собственного роста. Но, по-видимому, такое не приходило ей в голову. Она ответила тем же неуступчивым тоном:

– Я не хочу, чтобы кто-то вмешивался в мою работу, мистер Суини. Я делаю то, что мне хочется, когда хочется и вполне довольна своей судьбой.

– Да, то, что хочется и когда хочется, – повторил он. – И делаете очень хорошо. Но беда, если ваши способности не будут замечены, если вы останетесь на том же месте. Что касается вмешательства в вашу работу, у меня нет ни малейшего намерения совершать то, чего вы так опасаетесь. А вот наблюдать, как вы работаете, очень интересно. – Он обвел глазами комнату и повторил:

– Да, очень интересно.

Она вскочила со скамьи, куда лучше беседовать, стоя на собственных ногах, и, чтобы не дать ему преимущества в разговоре, поспешно произнесла:

– Мне не нужен наблюдатель. И не нужен менеджер.

– О нет, именно он и нужен вам, Маргарет Мэри. Его-то вам и не хватает.

– Много вы знаете обо мне! – пробормотала она негодующе и принялась ходить по комнате. – Дублинский хитрец в модных ботинках!..

Он, кажется, сказал: за двойную цену! Она не могла перепутать. Вдвое больше, чем она просила. А ей ведь необходимо регулярно давать деньги для матери, оплачивать невесть сколько счетов, и химикалии стоят убийственно дорого.

– Что мне действительно нужно, – продолжала она, резко остановившись, – это тишина и покой.

И больше места. – Даже присутствие одного человека в мастерской, казалось ей, переполняет комнату до отказа, не оставляя свободного пространства. – Больше места, – раздраженно повторила она, – а вовсе не человек вроде вас, который заявляется сюда и начинает излагать свои заявки: три вазы – к следующей неделе, или двадцать пресс-папье, или полдюжины бокалов с розовой ножкой. У меня не конвейер, мистер Суини. Я художник!

С невозмутимым видом он вытащил из кармана блокнот и ручку с золотым пером и начал писать.

– Что вы там делаете?

– Записываю для памяти, что не следует давать вам приказания насчет ваз, пресс-папье и бокалов на розовой ножке.

Ее губы непроизвольно растянулись в улыбку, которую она все же подавила.

– Да, я не терплю никаких приказаний! Он внимательно посмотрел на нее.

– Что ж, это зафиксировано. Знаете, мисс Конкеннан, у меня, кроме галереи, парочка фабрик, и я немного представляю себе разницу между поточным производством и искусством. Я зарабатываю себе на жизнь и тем, и другим.

– Что ж, вам очень повезло. – Она взмахнула обеими руками перед тем, как упереть их в бока. – Примите мои поздравления. Но зачем вам понадобилась я?

– Никакой нужды, собственно, нет. Я просто хочу этого.

Она вздернула подбородок.

– Но у меня нет ни малейшего желания!

– Не правда, я вам необходим. Мы можем неплохо дополнить друг друга, поверьте мне. Я помогу вам сделаться богатой, мисс Конкеннан. И более того – знаменитой.

Он заметил, как что-то мелькнуло в ее взгляде. Ага, удовлетворенно подумал он, тщеславие. И подобрать к нему ключ было совсем легко.

– Неужели вы создаете свои произведения для того, чтобы они пылились на ваших собственных полках или в шкафах? Продаете мизерное количество, только чтобы отогнать призрак голода от ваших дверей, а остальное держите в неизвестности? Разве вы не хотите, чтобы ваши работы оценивали по заслугам, восхищались ими, аплодировали, наконец? Или… – голос его стал чуть насмешливым, – может быть, вы просто побаиваетесь людского мнения?