Приключения моряка Паганеля. Завещание Верманда Варда - Владимир Гораль

Тут малость запнулся я, чего дальше врать? «Ага, говорю (и вроде с покаянием) Я тут давеча у вас леер ржавый пошкрябал и нынче же хотел покрыть, суриком то. А тут сами знаете – шибануло, сурик то возьми и пролейся. Ну вы то по запарке и в движениях. Не заметили, ну и по склизкому делу, значит, головой повредились о переборку то, ну и прилегли не надолго.»

Вроде складно вышло. Тем более сурик тот с меня малость еще подкапывал и палубу на мостике изгадил изрядно. Ну капитан посмотрел на меня подозрительно, не дурак же, чует не то что – то. Потом глянул снизу вверх на помощника и вроде как лестно ему стало. Как же, сам мол мал, да удал. Аж позу статуи Давида принял. Эвон как Голиафа местного отделал.

В тот же день получили мы по радио распоряжение от руководства с берега следовать в ближайший порт (Готхоб значит) для постановки в сухой док, осмотра и производства очередного ремонта судна. Уже к вечеру встали мы у причала пятым, считай, корпусом. А к утру уже стоял наш «барбос карабас» в доке. Весь правый борт от форштевня до середины корпуса (выше и ниже ватерлинии) имел печальный вид маминой стиральной доски, так, что рельефом выпирали корабельные ребра жесткости. Смотрелось это жутковато, как то по человечьи. Смотрю Витя Шептицкий подошел не веселый, ясно. Стоит смотрит на дело рук своих, а в шевелюре у двадцатилетнего пацана прядки седые.

Глава 7. «Обыкновенное чудо»

Ее звали Ленни. Правда в тот момент, когда наутро я вновь увидел ее, мне это было еще не ведомо. Она в сопровождении какого – то парня карабкалась вниз по переходному мостику на нашу палубу. Они вдвоем несли большой пластиковый бидон, держа его за синие пластиковые ручки. Бидон был не легок, литров на тридцать и в нем булькала какая то химия. Парень же был высок, гораздо выше ее, и я с неуместным облегчением констатировал, что мы с ней примерно одного роста.

Эта норвежка копия Ленни.

Как говориться: «Кто о чем…»Зато нести поклажу из-за разнице в росте им было явно неудобно. У меня появился повод вмешаться. Я протянул ей руку, в жесте – давай помогу. Она улыбнулась уже знакомой, еще вчера сразившей меня улыбкой. – «Прифьет, как дала?» вдруг выдала она до боли знакомый аля рюсс. Я все же счел за благо прибегнуть к услугам моего хоть и не большого, но как оказалось вполне эффективного naval english.

(Далее я буду передавать наше с Ленни общение (и вообще все диалоги и монологи) уже по русски. Во первых, чтобы не выпендриваться перед читателем, а во вторых, чтобы не выеживаться с английской клавиатурой. Ну а в третьих – Оно вам надо?) «Ты преподаешь русский?» – выдал я первое, что пришло в голову.

– «Как ты знаешь?» – ответила она вопросом на вопрос, явно изумленная моей нечеловеческой проницательностью. Слава Юпитеру, Фебу, Киприде и всей олимпийской родне! Она говорила по русски! Часто ошибаясь, с сильным, похожим на финский акцентом, но она говорила по русски! Я стоял и улыбался, как сами знаете кто. Видимо высокому парню все это начинало надоедать. Он аккуратно поставил тяжелую флягу на мою ногу и с ледяной вежливостью эсквайра осведомился по английски: «Не соблаговолит ли досточтимый сэр принять этот скромный презент от нашего экипажа, а именно – туалетный деодорант в изящном тридцатилитровом флаконе.»

– «Что, так воняет?» покраснев и тупя от неожиданности, спросил я отчего то шепотом. – «Ужасно, сэр. Просто катастрофа, сэр.» печально закивал норвежец. – «Надеюсь это поможет.» Он гулко булькнул флягой, приподнимая ее, после чего попытался с силой вернуть ее обратно на мою ногу. Однако я успел отскочить с несвойственной мне сноровкой. – «Ничего, ничего. Я помогай! Я Ленни. Ленни Бьернсон. Так приятно!» – протянула она узкую ладонь. – «Так приятно.» – согласился я вполне искренне и протянул свою, забыв между прочим представиться. Она ответила неожиданно сильным для девушки ее сложения рукопожатием. – «Я слышала как тебя звали друзья. Как это… Погоняло.» Я не стал уточнять насколько она близка к истине. Чтобы не мучить Ленни громоздким для нерусского уха Владимиром, или невнятными Володями, Вовками и Вовами. Я решил тупо сократиться и выдал: – «Влади, зови меня Влади».

Какая это роковая ошибка я понял несколько позже, когда рыжая скотина Геша, засунув мокрый нос в судовую парилку где я мирно балдел, гнусаво и похотливо проблеял: «Влади, девочка моя. Твой суслик идет к тебе. Чмоки, чмоки – заодно и помоемся!» Это еще ничего, когда мне к примеру в дальнейшем довелось общаться с арабами так те с уважением и не без пафоса называли меня (увидите детей) – Блядимир. (с ударением на последнем слоге)

Надо сказать, что промысловые суда в рейсе и вправду не благоухают. Когда идет рыба просто не до тщательной уборки – нет времени. Это уже на переходе в порт все драют и чистят, сливая мощными струями забортной воды из пожарных гидрантов. В тот день мы потрудились на славу под руководством боцмана и Ленни, которая оказалась весьма занудной чистюлей и к тому же студенткой университета в Осло по специальности: санитарно – пищевой технологии, разумеется рыбной отрасли.

Боцман с русской щедростью плеснул на палубу из нерусской фляги половину мыльного, резко пахнущего хвоей туалетного счастья. После чего принялся сливать мощным пожарным напором. Однако эффект произошел иной. Наш работяга – жучок стал стремительно превращаться в некое заполненное душистой хвойной пеной исполинское, невыносимо гламурное джакузи. Чем остервенело-старательнее смывал мыло за борт боцман тем агрессивнее и вызывающе вела себя пена. Это напоминало оригинальный фильм ужасов.

Пахучая интимно потрескивающая пена заполняла собой все судовое пространство, проникая в каждую щель. Выйдя из каюты или поднявшись из машинного человек попадал как бы между мирами. Здесь не было не право и не лева, ни верха и не низа, ни времени, ни пространства, а только потрескивающая, благоухающая хвоей долгожданная нирвана, банно – прачечная вечность.

Только неблагодарный Дураченко не оценил этого намека судьбы, дескать смирись, оставь суету и заботы, отринь страсти человек, содрогнись, твою маман, перед лицом вечности. Его красное, разъяренное лицо, обрамленное седой хэмэнгуэевской бородой показалось из верхотуры третьего этажа палубной надстройки. Капитанская голова увенчанная пенной шапочкой словно облачком небесным, осветилась торжественно и мощно солнечными лучами из-за просветов тяжко – лиловых облаков, утихающей наконец бури.

– «Боцман!» раздался сверху громоподобный глас капитана, усиленный микрофоном громкой связи. И еще раз громоподобно: «Боцман!» Несчастный Устиныч, изнемогший в борьбе с мыльной напастью и мокрый до нитки, возвёл очи горе.