Записки Видока - Эжен-Франсуа Видок

В этом ужасном положении я вспомнил, что мне о вас говорила одна родственница моего господина, которая имела поместье в вашем кантоне. И я обращаюсь к вам с просьбой известить меня, не в состоянии ли вы оказать мне услугу: достать шкатулку и переслать мне часть находящихся в ней денег. Это поможет мне в настоящих тяжких обстоятельствах и позволит вознаградить моего защитника, под диктовку которого я пишу и который уверяет меня, что с помощью незначительных подарков я смогу избежать суда…»

Из ста писем подобного рода на двадцать приходил ответ. Письма писали только людям, известным своей приверженностью старым порядкам. Провинциал отвечал, что он согласен взяться за поиски шкатулки. Следующее послание мнимого камердинера извещало, что, лишенный всего, он заложил больничному служителю за незначительную сумму чемодан, в двойном дне которого находится известный план. Тогда присылались деньги, и сумма их иногда доходила до тысячи двухсот или тысячи пятисот франков. Некоторые даже являлись из своих провинций в Бисетр, где им передавался план, который должен был привести их в таинственный лес. Даже парижане иногда попадались в ловушку.

Понятно, что подобные штуки могли выполняться только с согласия и при участии чиновников, так как именно они получали письма от провинциалов. Но надзиратели полагали, что независимо от косвенной пользы, которую они извлекали через увеличение издержек арестантов на еду и напитки, занятые таким образом арестанты будут меньше думать о побеге. По этой же самой причине они допускали производство различных вещей из соломы, дерева, кости и даже фальшивых монет в два су, которые одно время наводняли Париж. Существовали и другие, тайные промыслы: арестанты подделывали паспорта с неподражаемым искусством, делали пилки для распиливания оков и фальшивые накладки из волос, которые помогали им бежать из острога, так как каторжников легче всего было узнать по бритым головам. Эти предметы прятались в жестяные трубки, а те, в свою очередь, в чреве. Что касается меня, то я был занят одной мыслью: бежать и добраться до какой-нибудь пристани, где я смог бы сесть на корабль.

Наконец, я решил проломать плиту в Форт-Магоне, добраться до водопровода, находившегося под зданием, и затем с помощью подкопа попасть во двор сумасшедших, откуда уже легко было выбраться на волю. Проект был приведен в жизнь за десять дней и столько же ночей. Тринадцатого октября 1797 года, в два часа утра, мы спустились в водопровод в числе тридцати четырех человек. С потайными фонарями мы через подземный ход проникли во двор сумасшедших. Теперь оставалось найти лестницу или что-нибудь вроде того, чтобы перелезть через стену. Нам попался длинный шест, и мы кинули жребий, кому лезть первым, но в это время шум цепей нарушил тишину ночи.

В одном из углов двора собака вышла из конуры; мы застыли на месте, затаив дыхание. Она потянулась, зевая, затем сделала движение, как бы желая вернуться в конуру. Мы считали себя спасенными, но вдруг она повернула голову в нашу сторону и устремила на нас два горящих глаза. За глухим рычанием последовал громкий лай. Десфоссо хотел задушить собаку, но она была таких внушительных размеров, что с ней не так легко было сладить. Мы сочли благоразумнее удалиться в большую открытую комнату, но собака не переставала лаять, к тому же другие начали ей вторить, и инспектор Жиру догадался, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Он начал обход с Форт-Магона и чуть не упал, не обнаружив там ни души. Надзиратели, тюремщики, стража — все прибежали на его крик. Той же дорогой, что и мы, они прошли во двор сумасшедших. Спущенная с цепи собака побежала прямо к нам, и в комнату, где мы находились, вошла стража со штыками наперевес, как будто ей предстояло взять редут. По тюремному обычаю на нас надели ручные цепи, потом мы возвратились, но не в Форт-Магон, а в каземат.

Целую неделю мы оставались в каземате, после чего меня поместили в Шоссе, где я нашел часть заключенных, которые так хорошо меня встретили при моем прибытии. Они жили на широкую ногу и не отказывали себе ни в чем, так как, помимо денег, добываемых иерусалимскими письмами, они получали еще помощь от знакомых женщин, навещавших их совершенно беспрепятственно. Находясь, как и в Дуэ, под более строгим надзором, я тем не менее не переставал искать средств бежать, когда наступил день отправления на каторгу.

Глава седьмая

Двадцатого ноября 1797 года целое утро в тюрьме царило необыкновенное оживление. Двери каждую минуту отворялись и затворялись; тюремщики с озабоченным видом ходили взад и вперед; на главном дворе выгружали оковы. Около одиннадцати часов два человека в голубой форме вошли в Форт-Магон, где уже в течение недели я находился со своими товарищами по ссылке; это были капитан над каторжными и его помощник. «Ну! — сказал капитан с добродушной улыбкой. — Есть ли здесь обратные лошади (беглые каторжники)?» Он заметил Десфоссо: «А! Вот пентюх (арестант, ловко снимающий оковы), он уже путешествовал с нами. Я слышал, что ты рисковал быть скошенным (гильотинированным) в Дуэ, мой милый. Черт побери! Ты хорошо сделал, что избежал этого; все лучше вернуться в луга (на каторгу), нежели позволить дядюшке (палачу) как мячиком забавляться нашей Сорбонной (головой). Но главное, мои дети, чтобы вы все были спокойны, и тогда получите говядины с петрушкой». Капитан продолжал свой осмотр, обращаясь с такими же любезными шуточками ко всему своему товару, как он называл осужденных.

Наконец, наступила критическая минута: мы сошли во двор, где нас осмотрел тюремный врач, чтобы проверить, все ли смогут перенести трудности пути. Все были объявлены годными, хотя многие находились в плачевном состоянии. Потом каждый из арестантов скинул с себя тюремное платье и надел свое собственное; те, у которых его не было, получили полотняные балахоны и панталоны, которые не могли защитить от холода и сырости. Шляпы, одежда и все то немногое, что оставляется арестантам, странным образом обезображивается, чтобы предупредить побеги. Например, у шляпы обрезаются поля, у одежды — воротник. Наконец, ни один арестант не может сохранить при себе более шести франков; весь излишек передается капитану, который выдает деньги в дороге по мере надобности. Но этой меры арестанты легко избегают, пряча луидоры в большие медные монеты, выдолбленные по окружности.

По окончании этих приготовлений мы прошли на большой двор, где находились надзиратели над каторжниками, называемые аргусами. В большинстве случаев это овернцы, носильщики воды, комиссионеры, угольщики, которые занимались своим ремеслом в промежутке между путешествиями. В середине двора — большой деревянный ящик с кандалами. Стараясь подбирать по росту, нас соединили попарно шестифутовой цепью. Затем каждый из двадцати шести арестантов был прикреплен к этой общей цепи от ошейника в виде железного треугольника, который с одной стороны отворялся на болтовом шарнире, а с другой забит был гвоздем. Заклепка гвоздем была самой опасной частью операции: даже упрямые и раздражительные люди остаются в это время неподвижными, потому что при малейшем их движении молот может раздробить череп. Затем явился один из заключенных, вооруженный большими ножницами, и остриг каторжникам волосы на голове и бороды, стараясь стричь неровно.

Наше трудное путешествие длилось двадцать четыре дня. Прибыв в Понт-а-Лезен, мы были помещены в каторжное депо, где осужденные проходят нечто вроде карантина, пока не восстановятся их силы и подтвердится, что они не больны никакими заразными болезнями. Тотчас после нашего прибытия нас вымыли попарно в больших чанах с теплой водой и по выходе из ванны раздали одежду. Я получил красную куртку, двое панталон, две полотняные рубашки, две пары башмаков и зеленый колпак. Каждая вещь из этого «приданого» была помечена, а на колпаке значился номер, занесенный в реестр. После раздачи одежды нас заковали в ножные кандалы, но в пары не соединяли.

Понт-а-Лезен — своего рода лазарет, и поэтому надзор не так строг. Меня заверили, что очень легко выйти из камер и перелезть потом через наружные стены. Я получил эти сведения от одного арестанта по имени Блонди, который уже убегал из Брестского острога. Я приготовился воспользоваться первым же случаем. Нам как-то дали хлеб в восемнадцать фунтов весом. Я выдолбил его и положил туда рубашку, панталоны и платки. Это был чемодан нового образца, и его не осматривали. Поручик Тьерри не просил следить за мной особо — напротив, зная, за что я осужден, он сказал обо мне комиссару, что с такими спокойными людьми можно вести каторжников, как пансион для девиц. И так, не возбуждая подозрений, я решился привести свой план в жизнь. Дело в том, что надо было сначала пробить стену камеры, где мы были заперты. Стальные ножницы, забытые у моей кровати галерным приставом, послужили мне для этой цели, а Блонди в это время распиливал мои цепи. Когда работа была окончена, мои товарищи, чтобы обмануть бдительность сторожевых аргусов, смастерили и положили на мое место чучело, и затем, одетый в спрятанные вещи, я очутился во дворе депо. Ограда была высотой футов в пятнадцать, и я понимал, что перелезть можно только с помощью лестницы. Шест заменил мне ее, но он был так длинен и тяжел, что я не смог перетащить его через стену и спуститься на другую сторону.