Изгнание из ада - Роберт Менассе

— …остыло уже! — Дед.

— Ах вот как? Значит, холодную ветчину есть нельзя? — Виктор.

— Кто спрашивал этого ребенка? — Бабушка.

Виктор был мальчик худенький, очень непоседливый. Но ему пришлось научиться часами сидеть на одном месте. За едой. В те дни, когда он оставался дома с бабушкой. В таких случаях двигались только ножницы — если он получал картинки для вырезания. Крепости, дворцы, крестьянские усадьбы, самолеты, корабли — мастери себе целый мир, только сиди спокойно. Ему больше нравилось сопровождать деда, ведь тогда можно вприпрыжку бежать рядом, из одной кофейни в другую. Опять же и в кофейне посидеть хорошо, дед и внук довольные смотрели друг на друга, и дед говорил:

— Ну, Викки, твой старый дедушка по-прежнему легок на ногу, верно?

А потом, когда бабушка шла с ними, вечер завершался благополучно, если Виктору на протяжении нескончаемой партии бриджа в кафе «Монополь» не приходилось слышать фразу: «Неужели этот ребенок не может посидеть спокойно? Раньше такого не бывало!»

Он сидел и смотрел во все глаза. Но ничего не видел. Будто глядел на мир сквозь матовое стекло.

Потом он снова водворился у матери. Пришла пора идти в школу.

— Очень послушный ребенок. Ты можешь им гордиться!

— Наш Викки — сущее сокровище!

Первая травля свиней едва не осталась единственной. На следующий день дети вновь собрались вместе, словно в похмелье после пережитого опьянения властью. Спонтанное возбуждение, которое Фернанду сумел вызвать походя оброненным подозрением, неповторимо. В их вымученной браваде сквозили сомнения и страх.

О Жозе, Жозе Пинъейру! — снова и снова выкрикивал Фернанду, ему не терпелось тотчас припустить бегом, устроить травлю и сцапать его. А вдруг подозрение опять не подтвердится? Сколько раз они смогут безнаказанно снимать штаны с детей-христиан? Вдобавок у Жозе вроде бы есть два сильных старших брата? Даже столкнувшись с одиночкой, который в противоположность Паулу стал бы обороняться, эта шайка бросилась бы врассыпную.

И ведь именно он, толстяк, попутчик, сумел соединить нетерпеливую одержимость Фернанду и упорные опасения остальных в систему, которая в итоге позволила им растянуть травлю свиней на много месяцев и вести ее с неослабным рвением, непоколебимо, без страха перед наказаниями и репрессиями.

— Если мы будем совершенно точно знать, — сказал Мане, — что все Пиньейру тайные иудеи, то, захоти мы найти у Жозе последнее доказательство, его братья ничего сделать не смогут. Всеобщее негодование обрушится на них прежде, чем они надумают с нами расправиться. Стало быть, нам необходимо обеспечить себе полную уверенность. Но каким образом? Так вот…

Рассуждения более чем примечательные для мальчика его возраста. Ребята уставились на Мане, а Фернанду указал в его сторону пальцем, как владыка, предоставляющий слово человеку, который, по его глубокому убеждению, выскажет его сокровенные мысли.

Мане кивнул и с претензией на изящество сделал жест в сторону Фернанду:

— Фернанду ведь дал нам все подсказки. Постоянно говорил нам о тайных еретических деяниях мнимых христиан, верно? Фернанду учил нас, что вода, которой крещают еврея, льется напрасно, подобно тому как море не становится пресным от воды, что Тежу приносит в океан. Дело за нами — будем смотреть во все глаза и наверняка найдем доказательства.

Он был самым переимчивым учеником: все, что Фернанду когда-либо говорил про тайных евреев, он сумел повторить, обобщить, истолковать, упорядочить, представить в виде плотной, крепко сплетенной сети, которую можно набросить на любого подозреваемого. Никто и ничто не ускользнет.

Коль скоро большинство новообращенных вправду всего-навсего лицемеры, то за ними надо следить, ведь лжец рано или поздно себя выдаст. Разве Фернанду не рассказывал, что эти «христиане» регулярно глумятся над таинством причастия? Должно быть, глумятся? Но где они берут облатки? Конечно же в церкви, на святой мессе, когда во время причастия не глотают облатки, а украдкой прячут и уносят домой. Что, если присмотреться к ним повнимательней, да и накрыть на месте преступления? Далее, предписания насчет пищи. Может, семейство Пиньейру, к примеру, отказывается от приглашений, чтобы не пришлось есть некошерное. Это ведь тоже можно проверить.

Он все говорил, говорил, миссия набирала величия, меж тем как страх ребятни отступал. Ведь выслеживание — предпосылка охоты, верно? Все закивали. Он устанавливал правила, законы, вытряхивал их из рукава. Россказни Фернанду, собственные навязчивые идеи — все сплелось в набросок чуть ли не бюрократического процесса, привносящего некоторую осмысленность в слепую беготню, какой травля свиней была изначально. Им понадобится терпение, и немалое. Необходимо примечать всё, абсолютно всё, без исключения. Самая крошечная деталь может оказаться важной.

И никаких погонь после захода солнца, правду нужно вытащить на свет, да-да, на свет! А не в обманчивые серые сумерки. Что ж, вполне логично. В дождь погоню прекращать, поскольку именно в такой ситуации дождь может быть знаком того, что Бог желает смыть с подозреваемого все подозрения. Мане знал, что Фернанду любит во всем усматривать Божие знамение, глас Божий, а самому ему ни под каким видом не хотелось еще хоть раз оправдываться перед отцом за промокшую, перепачканную одежду.

— Что же касается шабата, то бишь субботы… — Он осекся.

— Кто соблюдает субботу, тот не работает!

— И еду не готовит!

— И надевает чистое белье!

— А где не стряпают, дым из трубы не идет!

Он словно бы осекся оттого, что все возбужденно галдели наперебой. Хотел сказать что-то еще, хотел — и сказал:

— Если Пиньейру соблюдают субботу, то в этот день все они останутся дома. Или постараются остаться дома. И мы понапрасну привлечем к себе внимание, околачиваясь всем скопом возле их дома…

— А мы по очереди, — сказал Фернанду.

— Да, по очереди, поодиночке, нам нужно…

— Нам нужно все выяснить, но на глаза не попадаться.

— Да, на глаза не попадаться. — Больше он не сказал ничего.

Ребятам не терпелось сию же минуту взяться за дело, немедля приступить к выслеживанию. С чего начать? Что можно сделать прямо сейчас? Они осаждали Фернанду, требуя дать им задания. Все это произвело на Фернанду впечатление. Он смекнул, что совсем недавно они едва не отказали ему в подчинении, однако теперь его авторитет восстановлен. Да, он тут король, а толстяк — его бюрократия.

Тут Мане научился видеть. Или: мог бы научиться. Ему недоставало быстроты ума. Свидетель, который ничего не видел. Присутствовал, потому что бежал заодно со всеми, но глазами удирал прочь. Он видел глинистую дорогу, по которой беглым шагом ступало множество ребят, временами в ногу, видел пыльный бурьян, пучки травы, кладбищенскую стену. Видел руку Фернанду, сжимающую палку, мелкие круговые движения запястья. И само запястье, громадное, как бы совершенно самостоятельное. Затем, на протяжении нескольких мгновений, лишь мельканье призрачных фигур — но того, чего ради с Паулу стянули штаны, того, о чем шло дело, он не видел. Видел какое-то движение, по правде говоря, движение собственных глаз, из тумана в серую тень, что лежала на стенах домов у них за спиной, смотрел туда, откуда за ними могли наблюдать, окна — как вереница закрытых глаз, все ставни заперты, нет, он ничего не видел.

Теперь он старался выработать схватчивый взгляд. Терпеливо подглядывал из укрытия, краем глаза наблюдал на ходу, задумчиво склонив голову, поглядывал из-под прикрытых век, пытался, елико возможно, сосредоточиться на том, что хотел увидеть. Однако держал под наблюдением слишком много всего, чтобы увидеть что-то по-настоящему. Держал под наблюдением то, что выбрал, а одновременно и тех, вместе с кем вел наблюдение. При этом вдобавок наблюдал за собой и следил, не наблюдает ли кто за ними. В результате, когда они обсуждали свои наблюдения, оказывалось, он не видел ничего, что видели другие, хотя в обсуждении, понятно, участвовать мог, ведь он тоже там был. Зато именно он отлично запоминал все донесения, раскладывал их в памяти по порядку, как бы каталогизировал, и держал наготове — вдруг понадобятся. Был живым архивом.

Когда Пиньейру входили в церковь, они макали пальцы в святую воду, прежде чем осенить себя крестом? И как они совершали крестное знамение? Вправду ли молились вместе со всеми во время мессы или только для виду шевелили губами? Подходили к причастию и по-настоящему проглатывали облатку?

Ребятишки, занявшие стратегические позиции по всей церкви, с разных точек во все глаза наблюдали за поведением семейства Пиньейру во всякий миг богослужения. Однако Мане, ведя слежку, то и дело искал зрительного контакта с остальными, а при этом запутывался в сетке их взглядов. Неожиданно он заметил, что его отец сложил руки не как полагается, а просунув большой палец меж указательным и средним. Но ведь это означало… да наверняка ничего не означало, не хотелось ему это видеть, и он ничего не видел, пока до него не дошли странные движения обок: когда произносили «Gloria Patri», его отец покачивал торсом — вперед-назад, вперед-назад. Он поднял голову, посмотрел на отца, который посмотрел на него и тотчас перестал раскачиваться.