Полторы сосульки (Сборник фантастики) - Феликс Дымов

В аэропорту услыхал то, что и ожидал, что знал заранее: самолета на Ленинград сегодня не будет. Однако внутреннее чутье убеждало: успеет, все равно успеет...

Оглядел обложки старых журналов в киоске "Союзпечать". Долго считал пассажиров в фетровых бурках. На всякий случай подошел к справочному бюро:

-- Скажите, пожалуйста, из какого города я смогу сегодня вылететь в Ленинград? Мама, понимаете, умерла...

Он не покривил душой, мама действительно умерла, правда, давно. Сказать про друга показалось неуместным, не посочувствуют...

Женщина за окошком куда-то позвонила, порылась в книгах, сравнила расписания авиалиний и предложила Омск. Эльдар подумал, как в бухгалтерии примут отчет за командировку с неожиданным финтом Караганда--Омск--Москва--Ленинград. Больше -- хоть и говорят, что в несчастье обостряется память, -- ничего особенного не запомнилось. Вечером был дома. И, едва поздоровавшись с женой, хотел бежать к Юрке. Таня удержала:

-- Не надо. Он сейчас в церкви...

-- ???

-- Родители пожелали. Никто из нас не смог отговорить...

-- Ну вот. Стоило через пол-Союза ехать!

Непонятное чувство вины, которое смутно уже поднималось в дороге, сейчас захлестнуло и рвалось наружу. Эльдар понимал бессмысленность и неправоту самобичевания и все-таки громоздил напраслину, не мог ничего поделать со своим глухим подсознательным ясновидением на грани волшебства. А оно в этот раз было жестоким: может, и правда ничего бы не случилось, будь он здесь? Как он смел, как мог не помешать Юркиной смерти? Они обмывали очередную Лешину звездочку в тот самый момент, когда Юрка делал последний вздох. И отчаянно чокались чашками с кофе, поскольку единогласно установили в гостинице "сухой закон". И у него, у Эльки, не дрогнула рука. И ни капли не пролилось из чашки. И после громкого тоста не стала поперек горла сушка. Будто все в мире осталось нормальным. Без Юрки!

Вот сам Юрка не дал себя обмануть повседневным диагнозом "грипп". Удивительная силища -- проницательность умирающего -- заставила его написать завещание и заложить в книгу, так что листок нельзя было не заметить в случае смерти. Всего-то три дня болезни, исход которой Юрка предугадал, породили документ, хоть и не заверенный нотариусом, но освященный последним в жизни человеческим правом -- волей уходящего: "Все рукописи завещаю жене, стихотворение "Я черной ночью укололся" -- матери. Поэму "Цепь цепей" -Пленуму ЦК..." Такой он и был весь -- противоречивый и разбросанный, крикливо защищающий неизвестно от кого рабочее искусство и отдававший себя перед смертью на суд ЦК, ни более ни менее...

И этого могучего парня, веселого безбожника, талантище и недотепу, завтра отпевают в церкви. Ничего более нелепого придумать было невозможно...

Эльдар с трудом дождался утра. В Никольском соборе было сумрачно и тихо. Горели свечи. Гроб стараниями родителей выглядел безвкусно-пышным. Юра в гробу лежал совсем обычный -- невысокий полноватый увалень, очень крепкий и земной, с лицом чуть желтее, чем раньше, и с неестественно белым шарфом под самый подбородок, маскирующим следы вскрытия. Юрина мать и Юрина жена, одинаково согнувшиеся, придавленные горем, заплаканные, в черных гипюровых накидках и с платочками-близнецами у глаз, были по-своему уместны посреди всей старушечьей тоскливой золото-иконной ладанной суеты.

-- За что, Эленька? -- зарыдала в голос Екатерина Ивановна.

Эльдар не нашел слов, не утешил -- поддержал под локоток, и материнские слезы ничего не прибавили к внутреннему сжатому состоянию:

-- Екатерина Ивановна! Именем его клянусь: сделаю все, чтобы каждая Юрина строчка увидела свет!

Таня прижала к себе Екатерину Ивановну и зашептала что-то успокоительное и нежное. А Эльдар отошел, занял место между гробом и стеной, все еще ожидая, когда же наконец прорежется обостренное несчастьем зрение на детали. Но пока ничего не прорезалось. Положил ладонь на холодные Юркины пальцы, сделал это так, чтобы одновременно прикрыть порвавшееся и смятое серое кружевце на краю гроба.

Люди уже образовали небольшую толпу. Пришли друзья и родственники. Поэты. Товарищи с газового участка, где Красильников работал слесарем. Проводив других покойников, присоединились всегдашние траурные старушки.

Эльдар подумал, что неплохо смотрится рядом с гробом, такой высокий, худощавый, сильный, так преданно и неотрывно уставившийся в лицо покойника. Любому видно: человек провожает в последний путь единственного друга... Всем, кто с ним здоровался, он тихонько пояснял:

-- Ночью прилетел. Пол-Союза пришлось отмахать...

В какой-то момент сжатая внутри пружина стала медленно распрямляться. Выступили тихие необильные слезы, и Эльдар их не особенно скрывал и не очень подчеркивал: мужская тоска должна быть суровой и по возможности незаметной. Промокнув ресницы кончиками пальцев, он с высоты своего роста увидел двух пробивающихся к гробу девушек. С одной из них Юрка когда-то встречался, а она вышла замуж за другого -- в общем, банальная история, принесшая поэту несколько хороших стихов. Вторая утешила его в этот момент, что банально ничуть не менее... Эльдар замахал рукой, подался вперед, поймал себя на мысли, что движения его чересчур суетливы и даже вызывающи возле гроба, перестал махать, но девушки уже заметили его, подошли. Эльдар пересказал услышанную от Тани версию смерти. Обменялись стандартными: "Жалко человека", -- "Да, такой был парень!", -- "Главное -- так неожиданно" -- и все было сказано, и люди мало-помалу разделили их. Только Юрину жену толпа обтекала, никуда не унося. И девушки прибились к ней, обнялись -- и плакали втроем.

Эльдар сделал полшага назад, снова положил руку на холодный даже сквозь рукав сгиб Юркиного локтя. Странно вяжет события человеческая судьба! Откуда-то ударила весть, и вот у гроба сошлись три женщины, никогда до сих пор не видевшие друг дружку, не желавшие видеть, и которым вдруг стало нечего делить, наоборот, появилось объединяющее их: навсегда оставшаяся при каждой Юрина любовь. Одна сама ушла из его жизни. Ко второй Юрка внезапно охладел, встретив третью -- будущую жену, которой все было безразлично, в том числе -- и его любовь, и она просто сдалась, пожалела его за стихи, за ежедневные цветы, за безнадежное и застенчивое упорство. Но сердце, которого Юрка не мог добиться при жизни, он завоевал именно теперь, потому что только теперь окончательно и навсегда вошел в ее память. И в память всех троих. Общее, не щадя и не раня, выкристаллизовало легкие женские слезы, сблизило их -- и уже оттолкнуло одну от другой. Потому что и любовь его была непохожей у каждой...

Эльдар коснулся набухших ресниц, влажными пальцами стиснул Юркин локоть.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});