Аббатиса - Грофф Лорен

И все же смерть монахини потрясла Мари: у Эльфхильды на шее вскочили крупные черные желваки, Мари омывала несчастную, задерживая дыхание, чтобы не стошнило.

В тот же день – словно Эльфхильда была горевестником – Мари прислали короткую анонимную записку из дворца с известием о тяжелой болезни императрицы Матильды.

“Ты знакома с Матильдой? – недоверчиво спросила Эмма. – Мне всегда нравилась эта королева. Воительница. А какие истории о ней рассказывают! Как она всю ночь шла по льду реки, чтобы ее не поймали. Я обожала их, обожала непокорную королеву”. Эмма весело напевает.

Не то чтобы знала, отвечает Мари. Нет, я с ней незнакома. Она жена моего… Того, кто… В некотором смысле она моя мачеха, но… А впрочем, пустое. После того как меня вышвырнули из материнских владений, я ездила к ней однажды.

И она рассказывает аббатисе, что, когда родственники матери явились выкурить ее из материного замка – Мари как бастардка не имела права его наследовать, – она бежала со всеми фамильными деньгами и драгоценностями, какие удалось унести в сундуке, с кречетом, лошадью и Цецилией, с болью в сиротском сердце. Победительницами ехали они ночью по сельской местности.

Очень скоро они прибыли в Руан. Сгорбленный, подозрительный город провожал их злобной ухмылкой. На дороге блестели лиловые кишки какого-то крупного зверя, стороживший их огромный пес скалил зубы. Дворец императрицы Матильды в королевском парке Кевийи. Пугающе маленький, чересчур аккуратный.

Гобелены трачены молью, мебель плотная, темная.

После длительного ожидания в залу, шелестя юбками, явилась императрица: иссохшая оболочка женщины с мелкими чертами, сдавленными в середину лица. В ту пору, когда Алиенора из постели Франции перепрыгнула в постель Англии, именно эта императрица – новая свекровь Алиеноры и почти не мачеха Мари – наставляла королеву в искусстве управления государством. Мари изумилась, что эта крохотная трясущаяся женщина некогда командовала армиями, добивалась расположения союзников, была коронована и в Риме, и в Лондоне, пережила не одну осаду и пешком переходила по льду реки, лишь бы не признать свое поражение. Теперь, казалось, стоит ветру подуть, и она улетит, как листок. Впрочем, хватит и чиха.

Будешь звать меня императрицей, сказала старуха, не предложив Мари сесть. Не мачехой, никаких мачех. Они с Мари не родственницы, однако же эта бастардка, плод насилия, явилась сюда. Впрочем, императрица никому не ставит в укор незаконнорожденность: лучшие люди были бастардами, даже многие из ее братьев и сестер. Даже лучшие из них. Однако она никогда не любила зря тратить деньги, не хотела их тратить, не просила их тратить, да пришлось, потому что у нее одной были деньги, когда случилось это. Изнасилование. Поначалу, когда мать Мари написала Матильде с просьбой о помощи, предчувствуя скорую гибель, императрица решила, что заберет Мари к себе, но вот Мари здесь, и Матильда рада, что тогда передумала. Высоченная деревенщина с листьями в волосах, и воняет от нее, если честно, нестерпимо. Подойди ближе, велела императрица, хочу тебя рассмотреть. Нет, стой на свету, только повернись ко мне. Нет, Мари никуда не годится, благослови ее Матерь Божия, никуда, такая высокая, если честно, это попросту неприлично. Выше на три головы нормального женского роста, упирается маковкой в потолочную балку, тощая, словно цапля. Захлопает крыльями и улетит в небо. Все-таки правильно, что Мари собирается в Англетерру, если б не императрица, в тамошних краях, сказать по правде, обитали бы лишь кабаны, кельты и сам дьявол, императрица лично спасла эту дикую глушь. Нет-нет, Матильда уже слишком стара и не оставит Мари у себя, не сумеет привить ей женственные манеры, после того как Мари всю жизнь провела в обществе своих знаменитых теток-мужичек. Этих страшилищ. Как удачно, что невестка императрицы, Алиенора, окультурит Мари быстро-быстро, о, уж она-то не потерпит рядом с собой деревенщину, Алиенора набелит это лицо пудрой из корня лилии, подведет эти глаза, обрядит это гадкое тело в достойное платье, в этих ужасных старых платьях Мари буквально тонет, просто посмешище. Жаль благородной крови, жаль крови, что течет в детях императрицы. Мари ничуть не похожа на своих братьев и сестер, разве что подбородок, рост, нос, лоб, волосы и немного глаза. Никогда, никогда Мари не составит удачную партию: нечего и мечтать. Только представьте Мари в драгоценностях, это же просто смешно! Ряженое пугало, невозможно, ха-ха-ха-ха-ха. Ох, добавила императрица, надо приказать подать вина, да побольше, судя по этой девчонке, она способна сожрать трех коров от морды до хвоста, и в ее животе еще останется место для гуся. Принесите еды, крикнула императрица в двери, да побольше, чтобы хватило на четверых здоровяков. Почему ты стоишь, раздраженно спросила императрица. Мари села. Долгая тишина, ожидание, в камине трещат поленья.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

А может, я поспешила, наконец прервала молчание старая императрица, если вдуматься, кто знает, как все сложится, может, Мари окрутит какого-нибудь дурака, чего только не бывает, у людей подчас очень странные вкусы. Каких только союзов не повидала императрица, даже эта горбунья Клотильда с ее свиным рылом стала герцогиней! Свинорылая горбунья – и герцогиня, вы только подумайте! И так далее, и тому подобное. Быть может, Мари выйдет замуж и наплодит благородных детишек. Все-таки в ее жилах течет кровь феи Мелюзины, как и в ее сестрах, а они сущие чаровницы, так и светятся. Словно лунный камень. Мари тоже сияет, теперь императрица видит это зловещее мерцание. И чем больше старуха привыкает к лицу Мари – хотя в нем, разумеется, нет ни капли красоты, Мари, по правде говоря, очень-очень безобразна, просто на удивление безобразна, – тем больше она замечает, что глаза Мари вовсе не безобразны. Они полны огня. А это уже что-то – внутренний огонь. Жаль, что Мари родилась девочкой, хотя детям императрицы от этого, разумеется, только лучше. Нет-нет. Старуха рада за своих детей.

Накрыли на стол, слуги удалились, Мари и императрица поели. А я и забыла, что ты недавно осиротела, проговорила императрица с набитым ртом. Что ж, я сама сирота. Так одиноко быть сиротой. Матерью Мари восхищаться особо не за что, однако она отличалась упорством, она в конце концов заставила свою семью принять Мари.

Моя мать была лучшей из женщин, тихо отвечает Мари.

Императрица сердито шипит, изо рта у нее летят крошки разжеванного хлеба. И вовсе она не была лучшей из женщин, отрезает Матильда, еще чего, есть женщины и получше. Но она была, в общем, неплохая, неплохая для женщины, лишившейся чести. А в девичестве даже очаровательная. Настолько очаровательная, что соблазнила того, кто не мог стать ей мужем. Ну, может, не соблазнила, хотя правду говорят, у женщин кровь горячей, все это знают. Грех Евы – в страсти. А вина твоей матери в том, что была очаровательна и глупа, не сумела убежать. Императрица и сама когда-то была очаровательна, о ее красоте слагали песни, но она хотя бы не была глупа, она бегала быстро. Она бегала очень быстро, и никто ее не поймал, и поэтому ее не изнасиловали, ни разу. Как бы ты ни была безобразна, надеюсь, ты понимаешь, что это может случиться с тобой, сказала императрица, порой кровь будоражит не красота, а власть. Надеюсь, в этом ты больше похожа на меня, чем на мать, добавила она. Надеюсь, ты умеешь быстро-быстро бегать.

Императрица ждала. Вообще-то мама бежала довольно быстро, медленно проговорила Мари.

А вот ты вряд ли меня обгонишь, сказала Матильда, сверкая глазами, и Мари охватила дурнота: уж не хочет ли эта древняя старица побегать с ней взапуски? Они вышли из дворца на освещенную факелами улицу, подобрали юбки, темная грунтовая дорога мелькала под ногами. Если бы Мари победила, ей отрубили бы голову.

Ваша правда, сказала Мари, мне действительно не обогнать вас.

Императрица улыбнулась. Отрадно, что Мари не чужда дипломатии, приятно это сознавать. Ладно, хорошо, она поможет Мари, как ни странно, она не питает к ней неприязни, хотя была совершенно уверена, что возненавидит ее с первого взгляда. И все равно императрица отдаст слугам приказ охранять Мари с оружием в руках по пути ко двору в Англетерре. Это все, что Матильда может для нее сделать. Хотя она и без того уже сделала достаточно.