Год любви - Пауль Низон

На его вопросы оба отвечают по существу. Искренне, но без упреков и обвинений. Говорят так, будто они тут не против друг друга, а, наоборот, за. Перед лицом третьего стена наконец рухнула, отчуждение отступило.

Оба с готовностью сообщают необходимые сведения. Доверительность, как в былые дни.

Он выставит претензию на расстройство брака, говорит на прощание адвокат. Затем просит ее письменно рассказать о событиях, приведших к окончательному нарушению доверия, и передать бумагу ему.

Они согласны на все. Разъяснения адвоката насчет сроков, мировых судей, алиментов воспринимают как прописанные врачом рецепты. У них впервые есть адвокат, один на двоих. Они испытывают облегчение, более того, чувствуют себя заговорщиками.

Мне знакомы и совсем другие случаи, бормочет адвокат в дверях, прощаясь с клиентами.

Я вижу нас перед законом. Перед судьей, в одном из помещений окружного суда. Утро. Помещение слишком велико для немногочисленных присутствующих. Зал.

Впереди слева молодая женщина, в костюме. Рядом с нею адвокат. Справа впереди — супруг. В глубине зала пусто.

Адвокат излагает историю их брака и причины, приведшие к его расстройству. Говорит он ровным голосом, то совершенно безучастно, то очень веско. Временами заглядывает в бумаги, что-то зачитывает. Это выдержки из записей его клиентов.

В речи адвоката говорится о беспорядочном образе жизни, нанесении ущерба, супружеской измене; недоверии, непонимании, утрате доверия, чрезмерных требованиях. И о любви. О согласии, договоренностях, уступчивости, разумности.

Отделенные друг от друга пустым рядом стульев, супруги выглядят бледными и сдержанными. В помещении очень светло. Судья, по всей видимости, скучает. Раз или два на его лице мелькает любопытство, тогда он задает вопрос.

Фактические обстоятельства дела, ход событий, о которых рот адвоката докладывает лицу судьи, касаются одних лишь юристов. Истица и ответчик себя во всем этом не узнают. Знают только, что сейчас обсуждают их историю — и пускают с молотка. По совершении развода, в коридорах суда, оба следуют за адвокатом. Спрашивают, не выпьет ли он с ними чашечку кофе.

Я вижу нас за круглым столиком в кафе неподалеку от суда. Кафе переполнено. Множество народу за столиками, девушка-подавальщица с подносом едва протискивается сквозь толчею. Кофеварка пышет паром, шипит. На столике — корзинка с булочками. Булочки выглядят нездоровыми, мягкие, рыхлые, будто у них температура.

Адвокат задает разведенному вопрос о профессии. Несколько раз он читал его статьи в газете. Тот отвечает рассеянно. Внезапно чувствует себя отвергнутым, скорее молчанием рядом с собой, чем каким-то событием. Видит оцепенело сидящую жену. Она беззвучно плачет, встает и, не прощаясь, уходит из кафе.

Все было не так, как изображал адвокат. Наша история началась у реки и закончилась в доходном доме. Теперь мы объявили эту историю законченной — и продали с молотка.

Порой я думал, что лучше бы мне больше не появляться. Думал, что даже и паспорт в «La buena sombra» выкупать было незачем. Остаться где-нибудь подальше оттуда. Остаться вместе?

Один-единственный раз Антонита заговорила о том, чтобы остаться вместе, под конец, перед самым моим отъездом. Нельзя ли мне остаться подольше, раз уж она взяла отгул; и тихонько, почти про себя, добавила: может, я захочу остаться насовсем?

Мне нужно вернуться, ответил я. Газета, семья… О семье я упомянул вскользь, она никогда об этом не спрашивала, и я никогда ничего не выдумывал и не говорил. Но теперь хотел сказать об этом, хотел, чтобы она услышала.

Волею случая мы стояли неподалеку от фиакра, одного из тех старомодных экипажей, что предназначены для туристов. Лошадь как раз жевала сено.

«Давай возьмем фиакр», — вместо ответа сказала Антонита.

Она попросила кучера поднять верх, хотя дождя не было.

Последний раз я ездил в таком экипаже ребенком, на похороны отца, тоже с поднятым верхом и тоже не по своей воле. Тогда рядом со мной в тесном фиакре сидела моя сестра. А я мечтал, чтобы вместо сестры рядом была Инес.

Я вижу, как мы сидим в темном фиакре. Парочка, держится за руки. Кучер спрашивает, куда ехать. «Все равно куда, только поезжайте», — говорит Антонита.

Они сидят под защитой круглого верха, на вытертых кожаных подушках. Экипаж покачивается на высоких колесах, толкает их друг к другу. Ритмичная поступь лошади, то припускающей рысью, то идущей шагом, то опять переходящей на рысь. Запах старой кожи, плесени — и ее запах. Он обнимает ее за плечи, прижимается щекой к ее щеке, а фиакр все едет и едет.

Когда после долгой поездки по городу, поездки вслепую мы опять стояли на каменной мостовой, когда расплатились с кучером, я бы с превеликим удовольствием пошел прямо на вокзал. Один. Но Антонита настояла, что проводит меня. Тогда я был уверен, что из Цюриха сразу позвоню, напишу — и вскоре вернусь. Но не сделал ни того, ни другого.

Теперь меня часто одолевало искушение пойти на почтамт и заказать международный разговор — теперь, когда я был свободен и один. Но вместо этого я сидел в комнате и работал.

К тому времени заказов у меня было достаточно — вполне достаточно, чтобы обеспечить всем необходимым себя и детей. Но меня никак не оставляла навязчивая идея — непременно выработаться.

Я завел привычку вести ночной дневник. Туда я заносил все, что мелькало в голове днем, пока я сновал по делам. Эти мысли, наблюдения, воспоминания нужно было сохранить и спасти от дневной суеты. Ночью, когда я наконец-то мог посвятить себя этим записям, меня охватывало приятное ощущение, что я уже не вне себя, а целиком у себя, и даже более того — в пути. После, гуляя с собакой по сумеречным улицам ранней смены, я не испытывал никаких желаний, только усталость.

Однажды мне нужно было выполнить задание в другом городе. По дороге туда в поезде я готовился, кое-что читал. Только на обратном пути проснулся какой- никакой интерес к путешествию. Но за окном лишь давным-давно знакомые пейзажи. Поэтому в окно я смотреть не стал, закрыл глаза, уснул. А когда проснулся, увидел в купе совсем других пассажиров. Теперь напротив меня сидели пожилые супруги.

Я вижу себя на деревянной скамейке в поезде. Мужчина без багажа, но с портфелем. Он только что проснулся, чувствует, что во сне за ним пристально наблюдали.

Напротив сидит пожилой мужчина с окурком в зубах, чисто одетый, обветренное морщинистое лицо выбрито до синевы. Похоже, он чувствует себя неловко, видно, не привык к костюму, который сейчас на нем. Старается смотреть в сторону, в окно. Когда (снаружи появляются строительные площадки, элеватор, щебеночные заводы с машинами и тому подобное, на лице у него мелькает легкий интерес. Руки лежат на коленях, пальцы странно переплетены.

Это руки с грубыми мозолистыми пальцами, толстые ороговевшие ногти словно обстрижены слесарными щипцами. Эти неуклюжие руки с сухой, красноватой, растрескавшейся кожей он держит на коленях как инструмент, который прихватил с собой по недосмотру. Глядит в окно, сжимая зубами и губами совсем коротенький окурок. Глаза водянистые и словно бы пустые.

Женщина подле него смотрит куда-то в пространство озабоченными, маленькими глазками, на ней платье в мелкий горошек, по которому заметно, что дома ему отведено прочное место в шкафу, определенная вешалка, а может, и защитный пакет, уже который год. Один раз женщина проводит руками по штанинам мужа, смахивая пепел. Я вижу себя напротив этих двух пожилых людей. Пассажир, который следит, чтобы его не застукали, когда он смотрит на своих визави. Отвернувшись к окну, он всякий раз чувствует, как взгляд женщины осторожно, чуть ли не испуганно скользит по его лицу.

Теперь он замечает парочку наискосок напротив, по ту сторону центрального прохода. Сначала видит высоко вздернувшуюся над коленями юбку и руки, которые как раз оправляют ее. Руки на редкость тонкие и ухоженные, с длинными, покрытыми лаком ногтями. Руки и колени принадлежат девушке с высокой грудью, трепещущей под тонкой блузкой. Глядя в окно, она обхватывает своей красивой рукой локоть спутника. В профиль видны, глаза чуть навыкате, слегка подкрашенные пухлые губы.

Лицо ее спутника — «будто слеплено кое-как, без разбору, из неликвидных остатков или залежалых лицевых запасов», думает наблюдатель, глядя на угловатый раздвоенный подбородок и близко посаженные глаза. Костюм и материалом, и покроем — точно эхо, каким провинциальный городишко откликается на экстравагантную моду большого города.

Всю дорогу девушка держит мужчину под руку, меж тем как взглядом уверенно скользит по сторонам, покачивает ногой, а временами без стеснения болтает: с головы до ног супруга, мнящая себя в полной безопасности. Супруг, приятель или жених даже бровью не ведет. На одной из остановок пожилая пара выходит. Встают оба разом, не сговариваясь. Мужчина осторожно идет впереди, выходит из вагона, жена молча семенит следом.