Классная дама (СИ) - Даниэль Брэйн

неуклюже сорвалась, я больно ударилась, и еще одно слово из тех, которые институткам знать не положено, я с трудом, но проглотила. Затем заставила себя посмотреть на девочку.

Фильм ужасов наяву.

Милое детское личико, синее платье, белоснежные воротничок и нарукавнички — и белый фартук, к которому намертво пришита грязная, будто специально вымазанная в дерьме тряпка. На шее девочки болталась картонка с каллиграфически выведенным словом «Воровка!».

Я поднялась обратно на площадку. Ушибленная нога болела.

— Мадемуазель?

Девочка присела в изящном реверансе. Мне захотелось заорать в полный голос.

Несколько лет назад я попала в «закрытый» пансионат — не отдых, а сказка. Я не знала, к чему придраться, и наслаждалась солнцем, соснами, цветами, спа-процедурами, спортивными активностями и прекрасной кухней в уверенности, что никогда в своей жизни не инвестировала лучше в себя саму и в свое здоровье. Страх уверенно цапнул меня за горло ночью, когда я, закончив читать любимую документалистику, отправилась за питьевой водой в главный корпус. Огромная территория словно вымерла — даже охрана в будке казалась неживой. Ни одного светящегося окна, ни звука присутствия человека, только шум залива и крики птиц. Я говорила себе, что мне чудится, что ничего сверхъестественного не может быть, люди приехали лечиться и отдыхать и спят, это не Турция и ее «ол инклюзив», но… все последующие ночи я принимала снотворное и засыпала, пока отдыхающие еще колобродили, иначе я боялась за свой рассудок.

Нечто подобное накрыло меня сейчас.

Огромное здание, никого, кроме Аскольда, который умеет ходить сквозь стены, и девочки с клеймом. И ни единого звука, кроме ее голоса.

— Мадемуазель?..

Я чуть второй раз не сверзилась с лестницы, но обернулась, почти не разбирая слов за грохотом сердца. Проклятая академия благородных девиц добавила мне порядком седых волос за какое-то ничтожное время.

— Это Алмазова, мадемуазель. — Девочка, поднимающаяся по лестнице, была постарше той, что стояла наверху, и платье на ней было светлее — зеленое. — Моветка, мадемуазель.

Я холодно кивнула и снова повернулась к Алмазовой.

— Кто это сделал? — спросила я. — Кто пришил тебе тряпку и надел на тебя вот это? — Я ткнула пальцем в отвратительную табличку.

— Она сама, — вновь вмешалась старшая девочка. — Так приказала мадам. Алмазова съела чужие конфеты.

— А тряпка?

— Она неряха, мадемуазель. Она же моветка.

Я еще раз кивнула и, не поворачиваясь к старшей девочке, протянула Алмазовой руку. Никакой реакции не последовало — ни радости, ни испуга. Будто она меня и не видела. Может, она полуслепая?

— Пойдем, — приказала я мягко. — Ты меня понимаешь?

— Она… — запальчиво начала старшая институтка, и я рявкнула:

— Можешь идти! Пойдем, — и, уже не дожидаясь ответа, схватила Алмазову за руку и потащила по коридору. Она была настолько покорна, что я все сильнее подозревала неладное. — Где кабинет ее сиятельства, знаешь?

— Я ничего плохого не сделала, мадемуазель!

В ее голосе не прозвучало ничего похожего на беспомощное оправдание, просто спокойный ответ.

— Я не имею к тебе никаких претензий, — пробормотала я. Неизвестно, поверила ли Алмазова, но она встала как вкопанная напротив двери… Ах, ну да, «Начальница Академии благородных девиц, фрейлина ее императорского величества, ее сиятельство Е. А. Мориц».

Я коротко стукнула пару раз и собиралась войти, будет ответ или нет, главное, чтобы было не заперто, но из-за двери кто-то каркнул. Пригласили меня или отправили в преисподнюю, я не знала, толкнула дверь и зашла, волоча за собой не сопротивляющуюся Алмазову.

За столом сидела черепашка. Маленькая, низенькая дама сурово смотрела на меня сквозь огромные очки, но видела, как я сразу поняла, она в них прекрасно. Моя персона ее заинтересовала мало, она повернула голову — точнее, повернулась в своем роскошном кресле сама — к Алмазовой. Я почувствовала, как девочка сжалась, и стиснула ее руку в своей.

— Как вы это допустили, ваше сиятельство? — жестко сказала я так, словно пришла разбираться в обычную среднюю школу по просьбе заплаканной соседки. — Ученица не присутствует на занятиях, стоит в коридоре, помеченная как… — Подобрать верное слово. — Изгой. Если подобные действия классных дам прописаны в уставе академии, вам стоит их пересмотреть.

Заканчивая краткую, но убедительную речь, я взмолилась, чтобы черепашка не умерла от разрыва сердца прямо в своем кожаном панцире. Возможно, за всю ее долгую жизнь, полную подобострастия, ей никто не осмеливался дерзить, тем более бывшая выпускница.

Она же наверняка меня узнала!

— Сенцова, — проскрипела ее сиятельство. — Быстро же вы запамятовали правила. Настолько, что считаете себя вправе являться в мой кабинет и требовать от меня их исправить?

— Если Алмазова совершила проступок, наказание должно быть ему соразмерным. Никто не разбивает камнями голову человеку на площади за то, что он… — Что он? — Украл лошадь.

Ветлицкий, правда, рисовал мне примерно такие перспективы за государственную измену, так что, может, ее сиятельству остается только удивленно возразить: «А что же еще с ним делают, милочка?».

Ее сиятельство резким движением указала мне на стул. Мне пришлось оставить Алмазову и сесть. Бедный ребенок не понимает, что происходит, да и я, кажется, теряю инициативу.

— Если бы не безвременная кончина госпожи Калининой, не середина года и не настоятельная рекомендация его сиятельства, — заскрежетала начальница, и ее голос вкручивался мне в уши как бур. — Вот это ваш класс, — она вытянула руку и длинным узловатым пальцем указала на Алмазову, и я возрадовалась. Пришлось бы мне иметь дело с парой десятков таких, как Софья, я бы повесилась или сбежала. — И сейчас вы готовы как революционерка бороться за эту девочку, но я посмотрю, что вы запоете месяца через два…

Мне показалось, или она улыбается?..

Вытащите меня из этого кошмара, умоляю.

— У вас была прекрасная дисциплина, отменные знания ларонского и альменского…

Да что ты говоришь? Где эти страны вообще находятся?

— За те два года, что я не видела вас, вы стали несколько вольнодумны. Надеюсь, вы не вольнодумие будете прививать воспитанницам, а о прочем вы превосходно осведомлены и в курсе своих обязанностей.

Она кивнула и подтащила к себе бумаги, давая понять, что больше меня не задерживает.

Я поднялась, не прощаясь, поманила за собой Алмазову. Мы вышли, я закрыла дверь и придержала девочку за плечо.

— Вот так, — я сняла с нее позорную табличку. — Держи и выброси ее где-нибудь. Зачем ты съела чужие конфеты? Разве ты не знаешь, что брать чужое нехорошо?

Алмазова уставилась в пол. Я изрекла еще одно воспитательное клише:

— Тебе бы понравилось, если бы кто-то съел твои конфеты?

— Они и съели.

Я вздрогнула, нахмурилась, приподняла ей за подбородок голову. Взгляд у Алмазовой