Последний поворот на Бруклин - Hubert Selby

Когда Гарри с Рози вернулись, все молчали, а на стенах плясали тени, и Гарри спросил, в чем дело, морг у вас тут, что ли, сел и закурил. Чуваки, в этой бабенке не меньше тонны. Хотя буфера хорошие. Такие большие, что не обхватишь… Все по-прежнему молчали, никто даже не курил, а Рози опять поставила кофейник на керосинку и стала ждать. Ли сочла всю эту сцену просто отвратительной… вообще-то все это тоска Зеленая, чувак. Чего, чего, Сал? Сам посуди, баба вот-вот родит, а парню на нее наплевать. Камилла до сих пор страшно расстроена… все согласились с Салом, что рожать, когда парню на тебя наплевать – просто тоска зеленая. Такого парня шлепнуть мало, сукина сына, даже если баба – грязная толстая шлюха… а Голди с Жоржеттой встревожились. Они весь вечер строили планы, предвкушая удовольствие, и все шло так хорошо, что их надежды никак не должны были рухнуть… тем более тогда, когда уже близился решающий момент… и Жоржетта отчаянно пыталась что-нибудь придумать… что-нибудь такое, что не только спасло бы положение и вечер, но и сделало бы хозяйкой положения и вечера ее… нечто такое, что снова превратило бы ее в героиню ночи. Она оглядела комнату… задумалась… потом вспомнила об одной книжке, и та нашлась на прежнем месте. Она взяла книжку, раскрыла, заглянула в нее и решила сразу, ничего не объясняя, начать читать:

Мрачной полночью бессонной, беспредельно утомленный…

Первые слова прозвучали тихо, неуверенно, но, услышав свой голос, раздающийся в комнате на фоне дыхания всех остальных, она ощутила радостный трепет и стала читать громче, отчетливо и правильно произнося каждое слово:

Стук нежданный в двери дома мне почудился чуть-чуть.«Это кто-то, – прошептал я, – хочет в гости заглянуть,Просто в гости кто-нибудь!»

…и все угомонились, а Винни повернулся к ней лицом…

Так отчетливо я помню – был декабрь, глухой и темный,И камин не смел в лицо мне алым отсветом сверкнуть,Я с тревогой ждал рассвета: в книгах не было ответа…

все уже смотрели на нее (может, Рози тоже смотрит?). На нее были обращены все взоры. На НЕЕ!

Я стоял, во мрак вперяясь, грезам странным предаваясь,Так мечтать наш смертный разум никогда не мог дерзнуть,А немая ночь молчала, тишина не отвечала…

драматизм поэмы переполнил ее душу, она стала читать красиво, с чувством, и от волнения, зазвучавшего в ее голосе, задрожало пламя свечей, и она поняла, что в колеблющихся тенях все узрели Ворона…

И сказал себе тогда я: «А, теперь я понимаю:Это ветер, налетая, хочет ставни распахнуть,Ну конечно, это ветер хочет ставни распахнуть…Ветер – или кто-нибудь?»

Она уже не просто читала, а полностью сливалась с поэмой, исторгая каждое слово из глубины души, и все дивные тени кружились вокруг нее…

В перья черные разряжен, так он мрачен был и важен!Я невольно улыбнулся, хоть тоска сжимала грудь:«Право, ты невзрачен с виду, но не дашь себя в обиду,Древний ворон из Аида, совершивший мрачный путь…

Ребята глазели в изумлении, а Винни казался таким близким, что она ощущала пот у него на лице, и даже Ли слушала и смотрела, как она читает, и все сознавали ее присутствие. Все знали, что она – КОРОЛЕВА.

Словно душу в это слово всю вложив, он замер снова,Чтоб опять молчать сурово и пером не шелохнуть.«Где друзья? – пробормотал я, – И надежды растерял я,Только он, кого не звал я, мне всю ночь терзает грудь…Завтра он в Аид вернется, и покой вернется в грудь…Вдруг он каркнул: «Не вернуть!»…

Винни смотрел на Жоржетту и на тени, подчеркивавшие красоту ее глаз, любуясь щеками ее и глазами… думая о том, как жаль, что она голубой. Он же красивый малый, да и вообще классный, особенно для гомика… искренне растроганный чтением Жоржетты, и все же, хоть бенни и распалял его воображение, мысли его могли вертеться лишь вокруг извращений да удовольствий…

Сел, раздумывая снова, что же значит это словоИ на что он так сурово мне пытался намекнуть.Древний, тощий, темный ворон мне пытался намекнуть,Грозно каркнув: «Не вернуть!»Так сидел я, размышляя, тишины не нарушая,Чувствуя, как злобным взором ворон мне пронзает грудь,И на бархат однотонный, слабым светом озаренный,Головою утомленной я склонился, чтоб уснуть…Но ее, что так любила здесь, на бархате, уснуть,Никогда уж не вернуть!

а «Птенчик» играл (слышишь его, Винни? Слушай, слушай, это «Птенчик». Слышишь? Он играет мелодию любви. Мелодию любви для нас), и звучали, кружась, словно в вихре, его несочетаемые ритмы… потом они совместились, и – О Боже, как это прекрасно…

…Пей, о пей Бальзам Забвенья – и покой вернется в грудь!Каркнул ворон: «Не вернуть! ««О вещун! Молю – хоть слово!Птица ужаса ночного!Буря ли тебя загнала, дьявол ли решил швырнутьВ скорбный мир моей пустыни, в дом, где ужас правит ныне…

и сквозь прореху в черной шторе она увидела пляшущие серые пятнышки: скоро солнечные лучи прочертят небо, побледнеют, закружившись, тени, мягкий утренний свет проникнет в комнату и изгонит тени из темных до поры до времени углов, да и свечи скоро догорят…

И не вздрогнет, не взлетит он, все сидит он, все сидит он,Словно демон в дрёме мрачной, взгляд навек вонзив мне в грудь,Свет от лампы вниз струится, тень от ворона ложится,И в тени зловещей птицы суждено душе тонуть…Никогда из мрака душу, осужденную тонуть,Не вернуть, о, не вернуть![1]

а «Птенчик» играл заключительный рефрен, играл пронзительно и высоко, музыка не прерывалась, но саксофон постепенно затихал, и невозможно было догадаться, когда «Птенчик» наконец умолкнет, а раскатистое эхо звуков прогремит в ушах, и все обернется любовью… Молвил «Птенчик»: «Все вернуть! «… а язычки пламени изгибались и лизали края свечей, и даже Гарри не боролся со своим оцепенением, не пытался рассеять чары, и Жоржетта с видом истинной актрисы опустила книжку на колени, а последние слова все кружились в вихре света, все шумели в ушах, как море в раковине, и Жоржетта восседала на дивном троне, в дивной стране, где люди влюблялись, целовались и молча сидели рядышком, взявшись за руки, вместе коротая волшебные ночи, а Голди встала, поцеловала королеву и сказала ей, что это было прекрасно, просто прекрасно, и ребята пробормотали что-то, улыбаясь, а Винни боролся с охватившим его нежным чувством и искренне пытался понять, откуда оно взялось, но через минуту оставил эти попытки, легко, как друга, похлопал Жоржетту по бедру и улыбнулся – ей… Жоржетта едва не расплакалась, увидев в его взгляде проблеск нежности… он улыбнулся и, пытаясь преодолеть свою ограниченность, стал подыскивать слова, сказав наконец: Эй, это было классно, Джорджи, классно, приятель, – потом сквозь действие бенни, сквозь это душевное состояние, пришло осознание присутствия друзей, в особенности, Гарри, он поспешно откинулся назад, отхлебнул джина и стрельнул у Гарри сигарету.

Сквозь многочисленные дырки в шторах начал пробиваться свет… свечи постепенно стали неприметными. Голди медленно открыла коробочку с бенни и протянула ее Жоржетте. Та взяла две таблетки, только две, спасибо, улыбнулась, положила их на язык и отпила глоточек джина. Умиротворенные, все вполголоса заговорили, улыбаясь, потягивая джин, а Жоржетта откинулась на спинку стула, негромко заговорив с Винни, заговаривая и с остальными, если к ней обращались, и все ее жесты – когда она курила, пила, кивала – были легкими и царственными. Глубоко чувствуя свою человеческую природу, она благожелательно и нежно взирала на свой мир (на свое царство), с волнением, но без робости выжидая удобного случая, чтобы с готовностью кивнуть своему возлюбленному… но солнце поднималось все выше, в комнате делалось светлее, и девочки чувствовали, как пот струится по их лицам, оставляя полосы на гриме – они надеялись успеть подняться наверх и подкраситься, прежде чем ребята это заметят. Голди то и дело смотрела на часы, стараясь расслышать, не уходят ли Шийла и ее клиент; ей хотелось поскорее выбраться из этой мерзкой комнаты и подняться с ребятами наверх, пока солнечный свет не привел их в уныние и они не растеряли того настроя, который придала им Жоржетта; она боялась, как бы депрессия на выходняке после бенни не превратила ребят из потенциальных любовников в обыкновенных грубиянов. Наблюдая, как в комнате становится светлее, чересчур светло, она вое слушала и слушала… потом услышала, как кто-то (один) несется по коридору, и на пороге, открыв дверь, возникла Тони – сердце у Голди бешено колотилось, она старалась не обращать внимания на Тони и расслышать шаги (четырех ног) на лестнице, – и принялась извиняться, с надеждой глядя на Голди, пока дверь не закрылась, а Голди наконец не повернулась к ней и не велела ей заткнуться. Тони тотчас же повиновалась (не вылезая из такси, она высадила сестру у больницы и сразу вернулась обратно, стремясь успеть до ухода Голди; надеясь, что они позовут ее с собой; ей не хотелось сидеть одной в этой гнусной квартире, зато очень хотелось подружиться с Голди, покайфовать вместе со всеми и иметь возможность поболтать с другими девочками), тотчас же повиновалась, осеклась на полуслове и оглядела комнату, но никто не обратил на нее внимания – Голди вскочила, подошла к двери, прислушалась и приоткрыла дверь, – тогда Тони прошла через всю комнату (между ними… между ними. Они смотрят на меня. Я это знаю. Но я не виновата) и села… Голди обернулась и сказала, что они ушли. Рози, собери наши вещи. Они ушли. Тони посидела, потом встала и принялась расхаживать по комнате (даже бенни не оставили… ни таблеточки); пошла на кухню, налила себе кофе (наверно, надо было остаться с ней. Вполне могла бы – с таким же успехом) и вернулась к своему стулу.