Возвращение принцессы - Мареева Марина Евгеньевна

Закон. Единственный закон, который он ни разу не нарушил.

Он нарушил его сейчас, впервые. Решение пришло мгновенно и неожиданно.

— Знаешь, куда вези? Помнишь, где наша графиня обретается? Вчерашняя?

— А как же, — рассмеялся шофер.

— Вот, давай туда, — распорядился Дима. — У нее там паренек бегал… Смешной. Вот мы ему и подарим.

Почему он так решил? Он вспомнил эту женщину, растерянную, невыспавшуюся, вспомнил ее глаза, ее слова, обращенные к матери: «Мама, это правда? Что же ты молчала, мама?»

Это его, Димина, вина. Бесцеремонно, по-хамски вторгся в чужую жизнь. Ну и что? Он перед столькими виноват. Что, у всех просить прощения? Жизни не хватит.

Дима вышел из машины, остановился у подъезда панельной четырехэтажки. Кивнул Владику — тот принялся выгружать из машины пестрые коробки.

— В дом вносить, Дмитрий Андреич? — Охранник уже подошел к подъезду, держа в растопыренных руках груду коробок.

— Подожди, я тебе дверь открою. — Лет сто он не открывал никому дверь, это перед ним, перед Димой, двери распахивали. — Входи, — добавил он, посторонившись. — Квартиру помнишь?

Он вошел вслед за охранником в сумрачный подъезд. И остановился тут же, глядя во все глаза на Нину.

— Здравствуйте, — сказала Нина, выжав половую тряпку. — Вы снова к нам?

Она стояла на лестничной площадке между первым и вторым этажами. Швабра… Ведра с мыльной водой… Дима перевел взгляд на ступени лестницы. Влажные ступени матово поблескивали. Надо же! Значит, она еще и лестницы моет, бедняга. Посудомоечной ей мало…

— Вы к нам? — повторила Нина, наматывая тряпку на швабру.

— К вам, к вам. Давай неси наверх коробки. — Дима подтолкнул Владика в спину.

— Это что? — Нина проводила охранника взглядом. — Кому?

— Сыну вашему, — пояснил Дима, все еще стоя внизу и глядя на Нину снизу вверх. — Это ведь сын был? Вчера, на кухне?

— Внук, — парировала она со злым вызовом.

— Ну, зачем вы так? — усмехнулся Дима, медленно поднимаясь по скользким мокрым ступеням. — Я просто уточнил.

— Я знаю, я иногда на все пятьдесят выгляжу. — Она торопливо заправила под косынку выбившуюся прядь. — Когда три ночи подряд без сна.

— Когда три ночи без сна, я тоже на «полтинник» тяну, — хмыкнул Дима. Теперь они стояли радом возле ведер с водой. — Это железная дорога. Сыну вашему. Как его зовут?

— Вовка.

Нина прятала глаза, стараясь отвернуться от него, отойти подальше, в тень Взяла швабру, принялась драить лестничную площадку. Только бы он не смотрел на нее, ненакрашенную, усталую, в этой косынке, в этом дурацком комбинезоне спецназовском, на три размера больше, чем нужно, купленном по дешевке у пьяненького отставного вояки.

— Это у вас униформа такая? — спросил Дима, будто прочел ее мысли. — Спецодежда?

— Угу, — откликнулась Нина, драя лестницу с утроенным тщанием. — А вы зачем вчера приходили? Я так и не поняла. Зачем вам моя фамилия?

— Да чушь, глупость, — вздохнул Дима, нетерпеливо поглядывая наверх. Вот и Владик. — Ну как? — спросил Дима, дождавшись, пока охранник поравняется с ним. Владик вытянул вверх большой палец и умчался вниз, к машине, за второй партией коробок. — Чушь, — повторил Дима. — К фиктивному браку вас склонить пытался. Я, знаете ли, фабрикант некоторым образом… А на фамильном клейме — Пупков. Не звучит! Кикс..

— Кикс? — Нина выпрямилась и снова размотала тряпку.

— Кикс. Фальшивая нота. То ли дело — Шереметев! Музыка сфер…

— Понятно. — Нина прислонила швабру к стене и насмешливо, почти презрительно посмотрела на Диму. — Вон вы чего возжелали…

Этого Дима не ожидал никак — такого вот взгляда, ледяного, презрительного. Еще минуту назад она была замарашкой, отчаянно стыдящейся своей швабры, своей затрапезной хламиды. Теперь — казнит его надменным взором. Графиня! Видали мы таких графинь…

— И сколько это стоит, позвольте полюбопытствовать? — Нина посторонилась, пропуская наверх Владика с его коробками. — Сколько стоит мой титул? Какой тариф? Какие расценки?

— Зря вы так, — нахмурился Дима. — Я же сам говорю: чушь, глупость. Бес попутал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— И все же? — настаивала Нина.

— Ну, штуку баксов я бы вам… — начал Дима, отступая вниз, к дверям, и проклиная себя за то, что приехал сюда, приволок этот дурацкий паровоз. Вот уж воистину — никогда не возвращайся!

— Штуку? — перебила его Нина язвительно. — Всего-то?

— Ну, две.

— Не гу-усто, — протянула Нина. — Я смотрю, графини нынче не в цене.

— Ладно. — Дима еле сдерживался. — Я спешу, извините.

Он выскочил из парадного во двор. Походил взад-вперед возле машины, стараясь успокоиться. Какие мы гордые! Какие мы неподкупные! Как мы язвим, как мы бедного Пупкова ядом поливаем! Графиня со шваброй. Вместо салона мадам Шерер посудомоечная да загаженный подъезд… Однако же спеси у нас от этого меньше не становится.

А мы ее умерим, спесь вашу, ваше сиятельство! Дима похлопал себя по карману куртки, подошел к машине, склонился к шоферу:

— Дай закурить.

— Вы же бросили, — вздохнул шофер, доставая сигареты.

Дима с наслаждением затянулся. Он ее «сделает», эту принцессу крови. Он своего добьется. Дурацкий мальчишеский азарт вскипал в нем, перехлестывая через край. Злой азарт, уязвленное самолюбие… Он ее уроет, неподкупную! Он знает цену этой неподкупности. Лара — та тоже поначалу и денег не брала, и подарков не принимала. Корчила из себя бессребреницу несгибаемую. Надолго ее хватило? Месяца на три.

Сияющий Владик вышел из подъезда.

— Дмитрий Андреич, пацан в восторге! Едем? — Он открыл перед Димой дверцу.

— А мадам тебе сказала что-нибудь? Ничего не велела передать? — поинтересовался Дима, усаживаясь на заднем сиденье.

— Не. — Владик покачал головой. — Тряпкой по ногам съездила, когда мимо шел.

Дима усмехнулся. Ничего, сударыня, мы еще посмотрим, кто кого, еще посмотрим!

Прошла неделя.

Нина стояла в очереди за арбузами. Накрапывал дождь, совсем уже осенний, холодный. Трое смуглолицых абреков, хозяева арбузной горы, ловко перебрасывали друг другу крутобокие, глянцево поблескивающие темно-зеленые шары.

Очередь росла и росла — абреки продавали свой товар за сущие гроши. Кто-то брал половину — абреки лихо раскалывали арбузы пополам, обнажая алую сочную мякоть с темными метинками семечек.

— Где-то сперли их, наверное, — предположила стоявшая за Ниной тетка в вязаном берете. — Украли у кого-нибудь, теперь продают по дешевке, чтоб краденое сбыть поскорее.

— Ну как вам не стыдно?! — Нина повернулась к ней, не выдержав. — Зачем же вы людей оговариваете? Не знаете ведь ничего, зачем же напраслину возводить?

— Это я-то не знаю? — возмутилась тетка, предвкушая упоительные минуты грядущей свары. — Я все знаю! Мне ли черных не знать?

— Ну хватит, — поморщилась Нина, уже жалея о том, что заварила эту кашу.

Тетка была классической скандалисткой из очереди. Нина изучила этот тип в совершенстве. Бабы за шестьдесят, ненавидящие весь свет, готовые сорваться в любую секунду. Дома у себя поди на цырлах ходят перед своим Петей. Он их по одной щеке, они другую подставляют. А здесь, в уличной очереди, среди чужих, — крутейшие оторвы, остервенело режущие правду-матку.

— …Куда ни глянь — всюду черные одни, — скрипела тетка за Нининым плечом, — заполонили город…

— Они, может, и черные, — процедила Нина. — Да мы с вами тоже не слишком белые.

— Нет, вы посмотрите на нее! — ликующе завопила тетка. — Нашла кого защищать! Да кто ты такая, чтобы меня учить-то?

Нина молчала, глядя перед собой. Не слушай. Не отвечай. Не заводись. Графиня… Она усмехнулась про себя. Графиня в стареньком плащике, с авоськой в кармане, переминающаяся с ноги на ногу в очереди за арбузами.

Графиня… Лучше б ей, Нине, об этом не знать. Права была мать, что столько лет молчала! Нет горше муки, чем сознавать, что ты была достойна лучшей доли. Что тебе предназначена иная судьба, другая жизнь. И что у тебя эту жизнь украли. Неважно — кто.