Сказания о титанах - Яков Голосовкер

И любуется властительной красавицей титан Гелий-Солнце в сверкающем венце. Даже солнечные кони косят с высоты глазом на могучую шалунью: так бы и соскочили они с солнечной покатой дороги и кинулись к ней, задевая копытами горы. А там хоть весь мир гори!

Но крепки вожжи и крепки руки титана Гелия. Плещут в него девы-лебеди крылами, но только кружево поднимается над морем. Ударит по волнам плашмя рукой Медуза, брызнет ему в жаркое лицо — и кажется, будто звездное небо взлетело от земли ввысь и обдало солнечную колесницу мириадами водяных искр. Тогда забывает о своей подневольной службе[12] и о свергнутом в темную бездну отце своем Гиперионе титан Гелий, обитающий с победителями-богами на Олимпе в золотом, дарованном ему чертоге.

Не могли пока олимпийцы низвергнуть титанов света во тьму Эреба: ни Гелия-Солнце, ни Луну-Селену, ни Эос-Зарю, ни Звезды. Как быть без света! Признали олимпийцы титанов света своими. Но надолго ли то подневольное равенство? Нерушимы законы Ананки-Неотвратимости. Но захочет Зевс и нарушит. Прикажет остановить на всем скаку солнечных коней посередине небесной дороги и снять сверкающий венец — остановится, снимет титан Гелий свой венец, и погрузится мир во мрак на три дня, пока новый мировластитель вступает в тайный брак со смертной.

Но не один Гелий с выси небес любуется игрой титаниды и ее чудо-кудрями. Ревнивым оком с высот Олимпа, скрываясь за облаком, следит за Медузой дочь Зевса, сама Афина-Паллада. Юна она. Родилась недавно, и не от богини, как все боги, а от самого Зевса-Кронида. Из черепа, из вместилища разума, вышла она в боевых доспехах и с копьем в руке.

Кто отважнее ее на Олимпе? Никто. Даже бог войны, свирепый Арей, уступает ей в мощи, — ну и глуп Арей!

Кто мудрее ее на Олимпе? Никто.

Не Метида ли, Мысль, зародила ее? Беременной проглотил Метилу лукавый Зевс: в муху обернулась Метида, чтобы поверил Зевс, что великим и малым может стать мысль. И стал материнский плод созревать в разуме отца. Наступили роды — тяжелые роды. Даже мировластителю нелегко рожать дитя Мысли. Долго мучился Зевс-роженица. Не выходит плод. Не пробиться самой к свету дочери Мысли. Крепок сосуд разума — череп властителя Зевса. И по зову Зевса приступил к нему Прометей-Промыслитель. Поднял алмазный молот титан, проломил в черепе бога выход для плода — и вышла на свет Афина-Паллада, дитя Мысли.

Кто же ей равен? Нет властительнее, нет мудрее, нет и прекраснее ее среди бессмертных. Но вот одна — там над волнами при девах-лебедях вольно резвится: гордая, мощная, властная дева невиданной красоты — непокорная титанида.

Будто нет на Олимпе богов и богинь, победителей и властителей мира! О, мятежное племя Урана, семя Форкидово! Что любуется Гелий на золотые вихри волос? Почему никто из богов не сломил ее титанову прыть? Да неужели волосы дикой Медузы прекраснее кудрей Паллады? Не помериться ли силою с ней: в быстром полете, в мощи удара, в дальнем прыжке, в замысле тайном?.. Да смеет ли кто превзойти властителей мира, будь он даже трижды бессмертным! Нет, проста ты душой, титанида. Не у тебя на плече сова мудрости.

Улыбнулась коварно Паллада, отвела в сторону облако. Скользнула с неба и встала над морем на той высоте, где только Зевесов орел летает. Стоит, играя копьем, из руки в руку его перебрасывая: закинет копье до самой солнечной дороги и словит на лету верной десницей, когда копье летит обратно с неба на землю. Только свист и звон, и гул в воздухе, словно тысячи копий метнули тысячи рук.

Засинели глаза у Медузы — так засинели, будто море и небо, и все чуда морские вошли в эти глаза и разлились в них синим пламенем.

Нависала над морем скала — не скала, а гора. Все думала упасть, века думала, и не упала. А упала бы, был бы каменный остров на море. Разбежалась Медуза, смахнула ладонью скалу — и как не было. Не долетела еще скала до гребня волны, как метнула ее титанида ударом ноги до Кронидовой тучи, под самые ноги Паллады, — и засмеялась Медуза, так засмеялась, что все море утопила в смехе, и узнало море, что и на него есть потоп: засмеялась в глаза дочери Зевса, не прикрыв лица золотым крылом.

Изумилось море, изумилось впервые до самого дна. И взмыл из морской глубины черногривым конем сам властитель вод — потрясатель земли Посейдон. Взмыл и увидел Медузу во всей ее девичьей красоте, а над нею в небе — дочь Зевса.

Ударила гневно копьем во взлетевший камень Паллада. Расколола скалу пополам, и рухнула скала двумя обломками в морскую пучину.

Осмотрели друг друга соперницы, померились взорами; в глазах Горгоны молнии блещут, в глазах Паллады солнце сияет. Власть на власть, сила на силу — не уступят друг другу.

Потемнело светлое лицо богини от гнева и обиды, и вдруг лукаво усмехнулась Паллада, взглянув на черногривого коня, и вознеслась на Олимп.

Не бывать титаниде выше богини!

Как кинется Черногривый к Медузе!.. Топнул копытом по камню — выбил ключ из камня. И вдруг принял конь образ бога Олимпа и трезубец поднял над головой титаниды: покорствуй!

Взглянула Медуза на Посейдона: брызнули молнии из горгоновых глаз, ударили в трезубец бога, пробежали по нему и погасли. Что ему молнии глаз! Загремело в ответ с облаков Олимпа. Застыл трезубец в руке Посейдона. Переломит жаркий перун Кронида холодную молнию владыки морей. Не отдаст ему титаниды.

Вновь обернулся бог черногривым конем и в землю ушел.

И познала горе Медуза.

Живительный дождь падает на землю. В дожде скрыты силы Эроса. Не Уран ли, Небо, оплодотворяет Землю? Зреют в ней семена. Новые порождения, новые дети Земли выйдут из ее недр — исполины-гиганты. Нарушат покой олимпийцев. Будут громоздить горы на горы, порываясь на высоты Олимпа. Вырвут с корнями вековые дубы, обломают утесы, будут метать их в самое небо. Взовьются многоголовые змеи, как обтянутые кожей буйные реки, оплетут блестящие бедра и плечи богов, вопьются зубами в их бессмертное тело.

Снова зреет темный мятеж[13]. Снова стонет Гея-Земля и корит олимпийцев за неправду, и зависть, и смех при ее земном горе.

Шумят листья додонских дубов. Звенят на ветвях полые сосуды. Щебечут птицы на дубах. О чем шумят и звенят, и щебечут? Волю Земли слушают. Новый разум богов невнятен им. В дремных грезах Земли чуют правду титанову. Сильна Земля.

Залегли в трущобах чудовища с бессмертными головами — титаны-оборотни. В болотах Лерны — Гидра многоголовая: откроет пасть — и текут чрез нее все воды Лерны. По Немее бродит лев, бескрылый дракон с тремя змеиными хвостами. Вепрь в железной щетине, титан-оборотень, на лесистом Эриманфе точит клыки на богов. Кони мясо едят человечье. Да кони ли они? Шумят листья додонских Дубов.

Выросли на земле великаны, сыновья старинных прабогов, недовольных Кронидами. Много чужих богов вросло в племя Кронидов, приняло благостный олимпийский облик. И Арей кровожадный породил великанов. Ненавидит свирепо Арей отца. И у Гефеста хромого дети. Что за дети? Опять великаны? Не забыл своей хромоты бог-кузнец. Смастерил великана Тала из меди. Кружится Тал по острову Крит вместе с солнцем. Медным гвоздем кровь у него в щиколотке заперта, чтобы не вытекла. Не вынешь гвоздь-запор, не вытечет кровь. Что ему молнии! Слуг из золота и меди выковал хитрый Хромец. Ходят золотые слуги по чертогу, яства подносят. Что яства! Коней запрягают. Что кони! Доспехи боевые подают, да и сами берут щиты, и мечи, и копья в золотые и медные руки и шествуют грозным воинством. Ого! Мастер кузнец Гефест. Что за забаву выдумал!.. Не страшны золотым и медным воинам огненные молнии. Сами сквозь огонь прошли, сами молотами кованы. И у Геры верный слуга — Аргус тысячеглазый. Все кругом видит, Уранидово семя[14].

Слишком много бессмертных на земле — великаны, и чудовища, и титаны, и боги. Не для бессмертных земля. Навалилось бессмертие на землю тяжким гнетом[15], давит живую смертную жизнь.

Кличет Кронид Палладу-Воительницу. Мудра Паллада. Думу отцовскую, как рыбу, выудит. Тревогу его на щит берет. Он, отец — ей мать.

Говорит Паллада отцу:

— Тяжела Земля-Зея. Зреет в ней племя гигантов. Быть еще великому бою. Зачем не велел ты нам поражать титанид? Зачем хочешь от них иметь сыновей? А хочешь иметь — так зачем же носятся они вольными девами по миру, грозными глазами богинь казнят, обидами олимпийскую радость уязвляют? Все беды от них. Все тревоги и бури от них. Накликают на нас подземную силу детей Ночи. Горды, дерзки. И всех дерзостнее и отважнее непокорная Форкиева дочь — Медуза. О, горда Горгона! Не чтит меня. Кичится силой. Кичится титановой древней вольностью. Отдай ее мне. Пусть покорится Посейдону. Сломим мы с ним ее тятанову мощь и непокорство. Сама сильна она, мне ровней хочет быть, да еще бережет ее Прометеев брат, титан Менэтий. Похвалялся, будто он, Сверхмощный, сильнее тебя, Кронида. Отдай ее мне. А Менэтия…

Прянул с места Кронид. Всколыхнулся великий покой. Всколебался Олимп. Дрогнули море и суша…