Повседневная жизнь советских писателей. 1930— 1950-е годы - Валентина Антипина

Много времени у писателей занимали дежурства в Правлении, и они, естественно, всячески старались уклониться от этой общественной нагрузки. Единственным действенным стимулом оказался материальный — 20 ноября 1938 года было принято решение их дежурства оплачивать[114].

Чтобы как-то упорядочить работу Правления Союза писателей и сосредоточить его внимание на творческих проблемах, 2 июля 1938 года было принято постановление Президиума ССП, по которому решение всех материально-бытовых вопросов передавалось исключительно Правлению Литфонда[115]. Однако изменить сложившуюся ситуацию, видно, было уже невозможно. К. Федин записал в дневнике дежурств 11 октября 1939 года: «С грустью вижу, как много продолжает ходить народу в Союз писателей без всякого дела и по пустякам… Большинство забредает в Союз в поисках денег и отчасти… славы»[116]. Некоторые из дежуривших и вовсе приходили к выводу о бессмысленности этого занятия. Так, Н. Асеев считал, что «90 % людей приходит за тем, чтобы попросить квартиру, попросить помощь, т. к. умирает или болен ребенок и т. д.

А потом, когда приходишь еще раз на дежурство, то через три дневника видишь, что опять этот же человек приходил по такому же вопросу через три недели.

Это говорит о бесполезности работы, о том, что работу нужно перестроить…»[117]

25 ноября 1940 года К. Федин делает запись: «…курьезный случай: человек приехал из провинции в Москву с единой целью — составить сборник биографий писателей с портретами и проч. Для сей цели Пирожков желает получить адреса писателей, чтобы заставить литературу немножко поработать на него»[118].

Подобные посетители в то время были бедой не только Правления ССП, но и издательств, редакций журналов, куда любой желающий мог попасть беспрепятственно (охрана тогда была только в «Правде»). Л. Лазарев вспоминал о посетителях редакции «Литературной газеты» в пятидесятых годах. Один из них беспрерывно улыбался, но при этом совершенно серьезно заявил: «Пора разработать новый похоронный обряд. Надо автобус радиофицировать и сочинить новый похоронный марш. Вместо молитвы — стихи, пусть поэты напишут»[119].

В здании, где располагалось Правление ССП, было всегда многолюдно, случались и кражи. В связи с этим 11 января 1941 года заместитель секретаря Президиума ССП издал приказ № 9 по Правлению, в котором предписывалось всем заведующим отделениями и референтам после открытия комнат ключ оставлять в отделе, а при выходе из комнаты запирать ее и ключ оставлять дежурной уборщице или гардеробщику[120]. Кроме того, отныне всем посетителям и сотрудникам полагалось в обязательном порядке снимать верхнюю одежду и галоши. Тех, кто не выполнял это распоряжение, швейцары-гардеробщики имели право не пускать в помещение, а сотрудники ССП не принимать их. Также усиливались меры по экономии электроэнергии: необходимо было выключать свет по окончании работы и в перерывах мероприятий, наиболее энергоемкие приборы — люстры, софиты в зрительном зале — разрешалось включать только в исключительных случаях.

Еще одной проблемой Правления была обработка большого объема корреспонденции. Для упорядочения этого процесса был издан приказ № 90 от 4 июня 1941 года[121], согласно которому вводилась регистрация поступающей и исходящей корреспонденции. Передача корреспонденции в обход секретаря-делопроизводителя воспрещалась. Приказывалось также строго следить за тем, чтобы вся переписка бережно хранилась до сдачи ее в архив.

На нескончаемый поток посетителей с просьбами, далекими от творческих проблем литературы, сетовал Ф. Гладков, сделав запись в дневнике дежурств 9 апреля 1940 года: «И нечто ведомственное, учрежденческое во всем ощущении от работы в Союзе: люди приходят к нам за каким-то штампом, за визой, за вспоможением. И смотрят на нас, как на „инструкцию“»[122].

И все же такое положение в Союзе писателей, очевидно, устраивало не только его бюрократический аппарат, но и тех, кто присматривал за его работой сверху. Чем еще можно объяснить, что руководящим работникам ССП, Литфонда и Управления по охране авторских (ВУОАП) прав регулярно выделялись средства на премирование и другие нужды? Например, 20 августа 1938 года Управление делами СНК прислало в Правление ССП такой документ: «По поручению Совнаркома Союза ССР сообщаю, что СНК разрешил Правлению Союза Советских Писателей израсходовать в 1938 г. 100 тыс. рублей на улучшение соцбытобслуживания руководящих работников Союза Советских писателей, Литфонда СССР и Управления по охране авторских прав за счет экономии по сметам Литфонда СССР и управления по охране авторских прав»[123]. Подобные выплаты были ежегодными.

Безусловно, многие писатели пользовались поддержкой и помощью своего Союза. Например, в 1939 году А. Фадеев ходатайствовал за молодого писателя А. Раскина[124], который вместе с другим начинающим автором М. Слободским проявил незаурядные литературные способности (писали они вдвоем на манер И. Ильфа и Е. Петрова). Слободской уже отслужил в армии, а Раскина только призвали, и он служил далеко от Москвы. От имени Бюро Президиума ССП А. Фадеев просил перевести А. Раскина на военную службу в какой-либо столичной части или в газете.

В том же году на заседании закрытого Президиума ССП было принято решение о помощи А. Ахматовой[125]. У нее в то время резко ухудшились состояние здоровья и материальное положение. К тому же проживала Анна Андреевна на жилплощади бывшего мужа вместе с его семьей в крайне сложных бытовых условиях. Была направлена просьба в Ленинградский горсовет срочно предоставить А. Ахматовой отдельную жилплощадь, после чего Литфонд должен был обеспечить ей необходимую обстановку. ССП ходатайствовал также перед Совнаркомом о предоставлении ей персональной пенсии. До решения этого вопроса выплачивать ей пенсию, а также выдать безвозвратную ссуду в размере 3 тысяч рублей было поручено Литфонду[126].

Однако большинство писателей не питали иллюзий относительно характера деятельности ССП. Например, О. Берггольц писала в своем дневнике в мае 1941 года: «Да, Союз влачит жалкое существование, он почти умер, ну а как же может быть иначе в условиях такого террора по отношению к живому слову? Союз — бесправная, безавторитетная организация, которой может помыкать любой холуй из горкома и райкома, как бы безграмотен ни был. Сказал Маханов, что Ахматова — реакционная поэтесса, — ну, значит, и все будут бубнить, хотя никто с этим не согласен. Союз как организация создан лишь для того, чтоб хором произносить „чего изволите“ и „слушаюсь“»[127].

Моя инстанция — НКВД

Справедливость утверждения о том, что Союз больше занимался окололитературными дрязгами, нежели творческими вопросами, подтверждает ряд дел, рассмотренных в его руководящих органах.

9 января 1935 года на заседании Секретариата ССП обсуждалось дело Мирры Хенкиной[128], которая жаловалась на то, что издательства не публикуют ее стихи. Она считала, что причина этого — травля со стороны еврейской группы Укрнацмениздата. Ранее, когда Хенкиной было отказано в приеме в ССП, ряд писателей (Добрушин, Маркиш, Кушниров, Фанинберг) подписали письмо протеста, и в Союз ее все же приняли. Как выяснилось, письмо эти люди подписали, находясь под сильным давлением Хенкиной и в силу своего мягкосердечия. Но позднее они же отказывались включать ее произведения в альманахи и сборники. По заявлению Нусинова и Литвакова, единственной причиной этого было неудовлетворительное качество ее стихов. По их мнению, М. Хенкина не поэт, а графоман.

В. Ставский и Вс. Иванов считали необходимым тщательно разобраться в деле, так как имели место слишком серьезные взаимные обвинения сторон. По мнению А. Щербакова, в любом случае дело представляло серьезный общественный интерес: ведь если М. Хенкину не печатали по объективным причинам, то имело место беспринципное поведение группы еврейских писателей, протестовавших против отказа Хенкиной в приеме в ССП. Так или иначе, имело место издевательство над человеком, потому что в течение трех лет ее заверяли, что она поэтесса, но при этом не печатали, чем довели до тяжелого угнетенного состояния. Было принято решение создать комиссию, которой поручили разобраться в обстоятельствах дела в течение десяти дней.

Однако десяти дней не хватило — дело затянулось на несколько лет. Точку в нем поставило решение Правления ССП, которое признало, что заявление Хенкиной, Любомирского и Фанинберга о положении в еврейской секции ничем не обосновано и носит клеветнический характер. М. Хенкину, «которая в течение целого ряда лет ведет клеветническую деятельность в отношении еврейской секции и, принимая во внимание, что она не имеет литературных данных для того, чтобы находиться в составе ССП», из организации исключили[129].