Великая Китайская стена - Джулия Ловелл

Как бы это ни было неприятно и унизительно, признание культурных и военных реалий северных границ и приспособление к ним стало важнейшим фактором существования китайских государств. Несмотря на возражения традиционалистов, стремительные конные лучники вскоре вытеснили военное использование колесниц старой чжаоской аристократии. И именно те государства, которые быстрее других воспринимали новшества, оказывались победителями в войнах между царствами, сотрясавших вторую половину тысячелетия. Нововведения Чжао настолько успешно скопировало северо-западное государство Цинь, что ему примерно в 260 году до н. э. фактически удалось сокрушить Чжао. Уничтожение государства Чжао, наиболее опасного политического соперника Цинь, в 221 году до н. э. открыло дорогу к завоеванию остального Китая, к объединению, ставшему прообразом политического единства Китая, существующему по сей день.

Пример культурного прагматизма правителя Улина не заставил китайские государства отказаться от более традиционного для китайцев решения пограничных проблем: строительства стен. С середины VII века до н. э. государства Цинь, Вэй, Чжао, Янь, Чу и Ци начали возводить по всему Китаю сеть стен — некоторые в самом сердце основной территории — для противостояния внешней угрозе как со стороны других царств, так и со стороны степи. Стеностроительство стало настолько общепринятым, что даже сами северяне-некитайцы начали следовать старой и изящной китайской моде: через какое-то время после 453 года до н. э. варвары ицзю из района Ордоса построили двойную стену в качестве защиты от самых северных китайских государств, и против Цинь в особенности.

Однако нас здесь больше всего интересуют стены, построенные для защиты северной границы: циньская, чжаоская и яньская стены возникли примерно в один и тот же исторический период — в конце IV века до н. э. Циньская стена возводилась в условиях неистовства постельной дипломатии и сплошного лицемерия. Во время правления Чжаосяна (306–251 годы до н. э.) вдовствующая царица Сюань соблазнила правителя варваров ицзю и родила от него двух сыновей. Не обремененная сентиментальностью, она позднее «обманула и умертвила его во Дворце Сладких Источников и в конечном итоге собрала армию и отправила ее в поход на разграбление земель ицзю». Этот раунд завоеваний Цинь принес им территорию, протянувшуюся от Ганьсу на дальнем северо-западе до восточной части района Ордоса, находящегося в петле Желтой реки. Стремясь защитить новые приобретения, царство Цинь «строило длинные стены Для обороны против варваров».

Во время царствования правителя Чжао (311–279 годы до н. э.) государство Янь расширилось на северо-восток, в направлении района, который будет известен как Маньчжурия, отбросило восточных ху на «тысячу ли» и «построило длинную стену… чтобы защититься от кочевников». Царство Чжао под руководством любителя кавалерии, правителя Улина (325–299 годы до н. э.), тоже построило двойной, почти параллельный комплект стен: короткое укрепление северо-западнее Пекина, затем чуть более протяженную стену — севернее, — вклинивающуюся в Монголию.

Технология при строительстве этих ранних стен не сильно изменилась со времен применения метода трамбовки земли, выработанного во втором и третьем тысячелетиях до н. э. Хоть и не будучи столь прочными, как сооружения из кирпича, некоторые из этих стен фрагментами дожили до сегодняшнего дня: в Хэнани непритязательные укрепления из плотно уложенного камня и земли указывают пограничную линию, отделявшую большое южное государство Чу от северных соседей; в Шаньдуне прерывистая линия обломков змеится по каменистым холмам; в Шаньси лишь запущенные земляные валы — местами шести метров высотой и восьми метров шириной, — поросшие низкорослыми деревьями и травой, остались от стены, возведенной царством Вэй в тщетной попытке защититься от агрессивного Цинь. Развалины чжаоской стены, поднимающиеся вдоль одной из дорог во Внутренней Монголии, на первый взгляд едва выделяются на местном рельефе, только при внимательном рассмотрении видны плотные слои их искусственной кладки. Усмотреть яньскую стену — современный Хэбэй — в траве по обоим скатам, которые давным-давно считаются внешней стороной земляных укреплений, может оказаться не менее сложной задачей. Эти стены, где только возможно, использовали естественный рельеф местности — обрывы, ущелья и узкие овраги. Одной из вероятных причин того, что остатки, скажем, циньской стены, которая тянется на тысячу семьсот пятьдесят пять километров через северо-западный Китай до Внутренней Монголии, настолько фрагментарны, является то, что они никогда не составляли непрерывную линию: в горной местности, обеспечивавшей защитникам естественные преимущества, единственными нужными из рукотворных сооружений могли быть редкие наблюдательные посты или короткие отрезки стены для блокирования перевалов. Линия циньской стены повторяет рельеф района, ее изгибы и повороты продиктованы необходимостью удерживать высоты, которые легче оборонять. Там, где местность была более плоской и небогатой естественными преградами и где требовалось особое искусство, чтобы задерживать противника, строились укрепления из земли и камня, по возможности на покатой местности, с целью поднять внутреннюю сторону над внешней. И равномерно, и неравномерно расположенные насыпи — от трех до четырех на каждом километре — обнаружены разбросанными вдоль сохранившихся стен: вероятно, это бывшие платформы, башни и наблюдательные посты. Внутри стены археологи нашли каменные выгородки, чья площадь порой доходила до десяти тысяч метров — скорее всего это цитадели и форты, — а также следы проходивших поблизости дорог, наводящие на мысль о массированном военном присутствии и об организационных усилиях по обеспечению людьми и провизией тысячи километров стен периода Воюющих Царств.

Учитывая, как заявляют источники, что основным мотивом стеностроительства являлась «охрана» или «защита от варваров», любопытно то, насколько далеко эти северные стены отстоят от обрабатываемых земель и как близко к собственно степи — в некоторых случаях они далеко вклиниваются в территорию современной Монголии (к югу от рубежа, отмеченного яньскими стенами, например, археологи нашли явно некитайские предметы — конскую сбрую, украшенные в зверином стиле пластины, — которые принадлежали ранним культурам пастухов-кочевников, обнаруженным в северном Китае и Монголии). Действительно, расположение стен оставляет ощущение, будто предназначались они не для защиты Китая. Вероятнее всего, с их помощью занимали зарубежные территории, сгоняли кочевое население с его земли и облегчали размещение военных постов, призванных контролировать перемещение людей по данным районам. Правитель Улин, первым начавший применение кавалерии, невольно поставил китайцев в зависимость от кочевников в плане получения конского состава. Единственным путем избежать унизительной зависимости от торговли с презренными северянами предположительно оставался захват их районов производства и контроль над ними.

Ничто из этого не ставит кочевников в положение невинных жертв в тысячелетней конфронтации между Китаем и степью, но все же по крайней мере предлагает нам вновь немного подумать над тем, как тысячелетиями их демонизировали и в Китае, и на Западе. Традиционно китайцы всегда выступают потерпевшей стороной, которую терроризируют злые гунны, живущие за линией Великой стены. Но если первые рубежные стены, предвестники более двух тысяч лет вражды и строительства стен между Китаем и степью, предназначались для экспансии, а не для защиты Китая, они выявляют прежде игнорировавшийся факт в истории стены: агрессивный, жадный китайский империализм. Вышесказанное, конечно, не означает, что мы должны оправдывать две тысячи лет набегов кочевников как упражнение для преодоления колониальной травмы. От этого Чингисхан не становится вызывающим сколько-нибудь большее сочувствие историческим персонажем или желанным соседом, но упрощенная картинка китайской пропаганды, впервые нарисованная в первом тысячелетии до н. э., на которой невинные китайские земледельцы защищаются от жадных грабителей-кочевников, меняется. Еще это показывает, что стены не всегда бывают оборонительными: постройте их в центре вновь покоренной и оккупированной территории, и они станут опорой для экспансионизма и колониализма.

Какими бы ни были политические и военные мотивы строительства стен в эпоху Воюющих Царств, они в скором времени показали всю свою стратегическую бесполезность практически для всех государств, их возводивших. Если, с одной стороны, стеностроительство приводилось в движение китайским империализмом, а не просто оборонительными соображениями, то чистый дипломатический результат состоялся в сплочении раздробленных кочевых племен в единую противостоящую силу — сюнну, — которая будет тревожить северные границы Китая следующие пять или шесть веков. Если, с другой стороны, стены действительно были оборонительными по своей природе, то их несостоятельность еще более очевидна. Как грядущие столетия будут раз за разом демонстрировать, рубежные стены оказались ничтожной преградой для захватнических, полуварварских орд с севера — а конкретно в данный исторический момент для армий северо-западного государства Цинь, которые на своем пути к объединению Китая в 221 году до н. э. под управлением Цинь Ши-хуанди (259–210 годы до н. э.) преодолевали, обходили или проламывали любой из оборонительных рубежей между государствами. Однако граница, установленная этими рубежами, определила зону конфронтации, в ходе которой в грядущие два тысячелетия будут строиться стены и вестись пограничные сражения.