Человек который видел антимир - Илья Варшавский

— Алексей Николаевич!

— Ладно, — Арсеньев виновато взглянул на Беату, — садитесь пить чай, переночуете у нас, а утром я вызову с базы машину и отправлю вас обратно.

Я молча сел за стол. Беата налила мне чаю в толстую фарфоровую кружку и придвинула тарелку с печеньем.

— Послушайте, Шеманский, — в голосе Арсеньева звучали мягкие, мне показалось, даже заискивающие нотки, — я хорошо знал вашу жену. Понимаю чувства, которые вами руководят. Но в зоне вам делать нечего. Не так там… — он на мгновение запнулся, — не так там все просто.

— Поймите, — сказал я, стараясь сохранять спокойствие, — что мне…

— А почему вы не хотите понять, — перебил он меня, — что ваше присутствие здесь никому не нужно? Мы топчемся, не решаясь даже выяснить, что же там произошло, и вот является человек, который… Впрочем, все это пустые разговоры, — махнул он рукой, — не пущу, и все тут! Можете жаловаться на меня в комитет.

— Я отсюда не уеду, не побывав там.

Мне хотелось быть твердым и решительным, но выдал голос.

Беата кинула на меня сочувственный взгляд.

Мое волнение привело Арсеньева в ярость.

— А кто вы такой?! — загремел он, ударив кулаком по столу. — Может, вы физик и объясните, почему уровень радиации не падает, а повышается? Или вы — биолог, разбирающийся в этих, как их, дендритах и светлячках с температурой в триста градусов? Да, кто вы такой, кроме того, что муж Шеманской? Можете мне сказать? Почему вы молчите?

— Я… лингвист…

— Лингвист! — захохотал он. — Вы только подумайте! Лингвист! Нет, — сказал он, неожиданно переходя на серьезный тон, — к счастью, лингвист пока не требуется.

Я молчал. Арсеньев допил чай и встал.

— В общем, все ясно. Завтра я вас отправлю назад. Беата покажет вам, где можно переночевать. Спокойной ночи!

Дойдя до двери, он обернулся, посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом и вышел.

Несколько минут мы сидели молча.

— Скажите, — нерешительно спросила Беата, — вы… очень любили Марию Алексеевну?

— Очень.

— Тогда… действительно, вам лучше туда не ходить.

— Но почему? Объясните мне, ради бога, что это все значит. Честно говоря, я меньше всего ожидал такого приема.

Беата задумчиво мешала ложечкой остывший чаи.

— Не сердитесь на Алексея Николаевича. Ему тоже нелегко. Вчера он опять получил нагоняй в комитете.

— За что?

— За все, по совокупности. Неделю назад отправили в город Люшина со смертельной дозой радиации, а тут я еще со своей рукой. Арсеньева, с одной стороны, обвиняют в медлительности, а с другой — в пренебрежении опасностью, связанной с работой в зоне. Ну, я-то, допустим, сама виновата, а Люшин? Разве кто-нибудь мог предполагать, что там такие виды излучения, которые не задерживаются скафандрами? Теперь нужно переделывать скафандры под электростатические ловушки, но нет батарей. С ними какая-то задержка. В дополнение ко всему еще вы.

— Но я все-таки не понимаю, почему вы считаете, что мне туда лучше не ходить. Если речь идет об опасности, то…

Беата неожиданно положила свою ладонь на мою руку.

— Не надо, — сказала она, глядя мне в глаза. — Пожалуйста, не надо об этом говорить. Все гораздо сложнее, чем вы думаете. Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Вот только… — замялась она, — постельного белья не найдется.

— Не важно, — сказал я, — обойдусь и без белья.

Она провела меня по коридору и открыла одну из многочисленных дверей. В пустой комнате стояла кушетка, какие обычно бывают в кабинетах врачей.

— Вот здесь. К сожалению, больше ничего нет.

— Спасибо, — сказал я, — спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — ответила она. — Как хорошо было бы для всех, если бы вы утром уехали!

***

Ворочаясь на неудобной кушетке, я снова перебирал в памяти события прошедшего дня.

Мне не в чем было упрекнуть работников комитета, хотя разрешение я получил только после длительных и настойчивых просьб. Во всяком случае, там все были со мной вежливы.

Хотя в грубости Арсеньева чувствовалось что-то нарочитое, у меня не возникало сомнений, что он приложит все усилия, чтобы вернуть меня в город. По-видимому, у него были какие-го причины не допускать меня к месту аварии. Самое странное было то, что он все равно ничего от меня не мог скрыть. Я читал все, что печаталось в официальных отчетах, и внимательно следил за дискуссией в журналах. Значит, в зоне было что-то, что не фигурировало в его донесениях, и он боялся, что я об этом узнаю. Мне вспомнился взгляд, который бросил на меня Арсеньев, выходя из комнаты. Так смотрит врач на больного, приговоренного к смерти, но еще не подозревающего об этом.

И что могла означать последняя фраза, оброненная Беатой? Почему для всех было бы лучше, чтобы я уехал? Если к этому и есть какие-то причины, то отчего мне прямо о них не сказать, хотя бы из уважения к памяти Марии? Нельзя же меня считать совершенно посторонним человеком!

Я уснул с твердым намерением не уезжать отсюда, не добившись посещения зоны.

Когда я проснулся, было уже светло. Мне не хотелось откладывать разговор с Арсеньевым и, кое-как приведя себя в порядок, я вышел в коридор.

— Как вы спали?

Я не сразу узнал в мальчишеской фигуре, облаченной в мешковатый комбинезон, мою вчерашнюю знакомую.

— Спасибо, наверно, хорошо. Скажите, где я могу видеть Арсеньева?

— Он уехал в город, будет не раньше обеда.

— И вернется таким же злым, как вчера?

Беата рассмеялась, обнажив ослепительные зубы безукоризненной формы. Вечером я не заметил, что она такая красивая.

— Можете его больше не бояться. На прощанье Арсеньев сказал, что пусть все решает Максимов. Сейчас я вас с ним познакомлю. Он, наверное, выходит из себя, ожидая нас завтракать.

Мы направились в столовую.

— Знакомьтесь, Юра, — сказала Беата курчавому юноше, пытавшемуся открыть перочинным ножом банку консервов. — Это Шеманский.

— Здравствуйте, — ответил он, — может быть, у вас есть консервный нож?

Ножа у меня не было.

Завтракали мы молча. Поднимая глаза от тарелки, я каждый раз ловил устремленный на меня взгляд Максимова.

Первым заговорил я.

— Вы бывали в зоне, Юрий…

— Просто Юра, — ответил он. — Нет, там были только Люшин и Беата, оба не очень удачно. О зоне я знаю только по их рассказам. Сейчас Арсеньев запретил работу до переоборудования скафандров.

— Неужели последствия взрыва…

— Да никакого взрыва не было, — перебил он меня. — Просто, когда установка вышла из-под контроля, из нее вырвался поток излучения невообразимо большой энергии. По-видимому, здесь мы имели дело с неизвестными до сих пор частицам. Они-то и вызвали вторичную радиацию.

— Скажите, — спросил я, — они… тогда… очень мучились?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});