Цивилизация Просвещения - Пьер Шоню

Выдвинутая нами гипотеза о двух разных скоростях эволюции территорий, населенных славянами, может быть проиллюстрирована более близким и сравнительно лучше изученным примером Польши. История России по сути своей определяется сокращением численности населения на севере и перемещением деловых центров к югу. Одним словом, переход от малой Европы к большой отныне не может быть правильно понят без учета этого основополагающего вывода. До последнего времени эти факты полностью ускользали от внимания исследователей из-за отсутствия ретроспективной истории климата. Теперь, благодаря усилиям группы историков, первым из которых во Франции должен быть назван Эмманюэль Леруа Ладюри, нам известны масштабы отрицательной температурной аномалии XVII–XVIII веков. Эта температурная аномалия мало повлияла на историю Центральной Европы, но все же она повлекла за собой изменения большого масштаба в крайних областях распространения ряда культур. Северная Россия, завоеванная для сельского хозяйства в XVI веке, была вновь потеряна в XVII–XVIII столетиях, когда понижение температуры на 1 °C отодвинуло границу созревания злаков на многие сотни километров. Зеленое лето служит свидетельством длительного катастрофического изменения.

В то же время не стоит впадать в наивный детерминизм. Климатические изменения обрушились неожиданно. Они усугубили трудности России и Скандинавии на рубеже XVI–XVII веков и испытания, выпавшие на их долю в конце XVII — начале XVIII века. В XVIII столетии они подтолкнули экспансию к югу и востоку. Семнадцатый век был мучителен, но XVIII — приспособился, скорее всего найдя адекватный ответ в сфере сельскохозяйственных технологий. Рост «приграничной» Европы осуществлялся вопреки неблагоприятным обстоятельствам. Только зная о глобальном смещении изотерм на юг, мы можем по достоинству оценить внезапно нахлынувшую волну пространственных изменений XVIII века.

Чтобы оценить масштабы этого явления, ограничимся сначала несколькими указаниями, к сожалению совершенно несопоставимыми по значимости, качеству и точности. Будем считать, что все проблемы критики источников решены. Население Норвегии удвоилось с 1665 по 1801 год (с 440 тыс. до 883 тыс. жителей), Швеция с 1720 по 1800 год добралась от 1 млн. 450 тыс. до 2 млн. 347 тыс. душ. В Финляндии, «границе» Скандинавии par excellence[26], население меньше чем за век выросло втрое (1721 год: 305,5 тыс.; 1800 год: 833 тыс.). Государственные границы нередко маскируют более глубинные сущности. Германия, Австрия, Польша, Россия устремляются на восток под искажающим подсчеты воздействием неравномерного роста. Священная Римская империя, истерзанная совокупным влиянием кризиса, войны, эпидемий и микробного шока, вызванного активным пивоварением, с 1620 по 1650 год испытала ужасающее падение с 20 до 7 млн. Падение неравномерное: северо-западная четверть в какой-то степени сохранилась, на востоке ущерб был более жестоким. Следствием этого стало различие в темпах роста в период до 1740 года между уцелевшей западной четвертью и тремя пострадавшими восточными четвертями. Эта тенденция прослеживается и после 1740 года. Имперская география 1730— 1740-х годов в общих чертах напоминает ситуацию накануне Тридцатилетней войны: к концу Aufklarung'a Германия Канта и Фихте была куда более восточной, нежели Германия Дюрера или Лейбница. С 1700 по 1800 год рост населения Вюртемберга составил 94 %, рост населения Силезии, пострадавшей от войны, — 100 %; 132,5 % в Восточной Пруссии, 138 % в Померании, где головокружительный подъем продолжается и в XIX веке.

Еще более показательна дунайская Европа. С 1754 по 1789 год рост населения земель старой Австрии (Австрия, Штирия, Каринтия, Карниоль, Тироль, Богемия, Моравия, к которым по историческим соображениям можно добавить и Силезию) составил 42 %; с 1725 по 1789 год оно увеличилось в общей сложности с 5,5 до 8,5 млн. Венгрия за те же годы выросла едва ли не впятеро: с 1,8 до 8,5 млн. С 1750 по 1789 год — 183 %! Если в 1725 году население Венгрии составляло менее четверти населения Австрии, то в 1789-м — ровно половину. Относительное снижение роли старого польского центрального ядра к западу от Вислы в польско-литовской туманности происходит полностью идентично; то же движение отчетливо просматривается и в России. Московский центр и север (Поморский берег) постепенно теряют свое значение перед совместным движением новой «границы»: Урала, Сибири, Украины.

Границы этой новой Восточной Европы, Европы быстрорастущей, нелегко очертить. Можно просто добавить Скандинавию, Польшу, Россию, Священную Римскую империю, Австрию. К 1760—1770-м годам эта окраинная Европа насчитывает в общей сложности около 75 млн. человек. За одно столетие, с 1700 по 1800 год, суммарный рост составил чуть менее 200 %. Отказавшись от теоретических определений, ограничимся действительно контролируемыми территориями. Характер настоящей работы не дает нам возможности приводить подробные обоснования. С учетом всех данных наши оценки таковы. В 1680 году в этой lato sensu[27] «приграничной» Европе на 7 млн. кв. км насчитывалось 38 млн. жителей. К 1760—1770-м годам на 10 млн. кв. км — 75 млн. человек. К 1790—1800-м годам на 11 млн. кв. км — 95 млн. Таково первое приближение. И все-таки эта общность — ложная. Западная треть Священной Римской империи, австрийско-богемское ядро, Дания и юг Швеции, Польша к западу от Вислы и население вокруг Москвы в действительности в нее не входят. Рейнская Германия принадлежит к осевой густонаселенной Европе, юг Скандинавии, очаги австро-чешского, польского и великоросского (в зоне лесов) расселения составляют очень древние «границы», в свою очередь превратившиеся в густонаселенные центры. Около 1760—1770-х годов образуются два четко отделенных друг от друга сектора: с одной стороны, центры с высокой — от 20 до 25 человек на 1 кв. км — плотностью населения (западная Польша, Австрия, Богемия, Саксония, Силезия, Дания, юг Швеции, центральная Московия), где на 2 млн. кв. км насчитывается от 35 до 40 млн. жителей; с другой стороны — собственно приграничные зоны, где средняя плотность населения составляет порядка 2–4 человек на 1 кв. км.

Именно за счет окраин Восточной Европы был осуществлен переход от малой Европы к большой. Ее расширению способствовали невероятные перемены в приграничных зонах: восток Польши, север Скандинавии, Померания, Восточная Пруссия, Венгрия, черноземная Россия, Урал, Сибирь. Суммарное население этих территорий, характеризующихся высокой рождаемостью, относительно низкой смертностью и превышением уровня иммиграции над эмиграцией, выросло с 8 до 48 млн. человек. Это шестикратное увеличение не оказало существенного влияния на плотность населения, которая оставалась низкой. К концу XVIII века она не достигает даже 10 человек на 1 кв. км; обычные цифры — от 2 до 4 человек. Напротив, рост густонаселенных центров (с 30 до 45–50 млн. жителей), внесших свой вклад в заселение открытых «границ», не превышает средних для Западной Европы показателей. Таким образом, глубокое своеобразие Восточной Европы в XVIII веке основывается на неизменном присутствии относительно пустого «приграничного» колонизуемого пространства — своего рода Америки, до которой можно было добраться на телеге. Европа эпохи Просвещения, наблюдавшая и размышлявшая с позиций густонаселенных областей, открыла для себя эту новую реальность — и нередко приписывала ей черты Эльдорадо: такова была Америка XVIII века.

В целом, как и в Америке XVIII–XIX веков, преобладают деревянные дома. Искусственно созданный Петербург частично построен из камня, но Москва остается деревянной. Деревянный дом стойт в среднем 40–50 лет, каменный — 250–300. Дерево способствует меньшим затратам на колонизацию, но одновременно — меньшей укорененности. Восточная Европа не обладает стабильностью Западной. Непрочность домов, плохое качество дорог. Первый рубеж составляет Эльба, второй — Висла, третий — Неман. При переходе от одного рубежа к другому транспортная сеть ухудшается на одну ступень. Восточные армии могут действовать на Западе, западные армии терпят на Востоке крах. Карл XII и Наполеон доказали это как нельзя лучше. Плохие дороги защищают Восточную Европу от империалистических поползновений Запада, но отнюдь не от набегов степняков.

Разная плотность населения служит одновременно и причиной, и следствием принципиальных отличий от Запада в освоении пространства. Путешественники не перестают изумляться. Итак, есть два уровня: на одном плотность населения составляет около 20 человек на 1 кв. км, на другом — менее пяти. Леса — там, где они были, — и степь ценились значительно выше. В районе новой российской «границы» леса и болота занимали более 80 % территории. Так обстояло дело в предгорьях Урала и Сибири. Рассмотрим эту бросающуюся в глаза разницу на более близком примере — примере Польши. Юбер Вотрен — лотарингец, родился в 1742 году, в 17 лет вступил в орден иезуитов, то есть принадлежал к элите гонимых эпохой Просвещения, о которых мало говорят. С 1777 по 1782 год он был наставником одного юного аристократа в обрезанной первым разделом и терзаемой Просвещением Польше. Это «страна, где нет камней и очень много деревьев», ланд, озер и болот, она полна воды: «…Дожди, которыми небо орошает землю, напоив ее, не стекают в ручьи, подобно крови в венах, чтобы освежить и оживить почву, а повсюду застаиваются и томятся. Весной бесконечное таяние снега, которого всегда в избытке, превращает Польшу в океан, делает невозможными путешествия, продолжается слишком долго, порождает бесконечные болота и чудовищное количество насекомых. Самая плоская провинция — Литва — отличается также самыми обширными и самыми многочисленными болотами, издавна служившими этому герцогству защитой от князей красной Руси: оно и сейчас почти недоступно с этой стороны. <…> Казалось бы, из-за бесчисленного множества этих самых болот воздух должен быть в высшей степени нездоровым; но это не так… Я прожил четыре года посреди болота более шести тысяч туазов ширины и бесконечной длины; каждое лето оно большей частью пересыхало, не испуская ни малейшего запаха; оставшаяся вода была исключительно прозрачной и даже более приятной на вкус, чем колодезная: эта прозрачность достигается благодаря чистому песку, служащему фильтром, и природной целебности донных отложений, состоящих исключительно из остатков тростника и других растений, почти не содержащих аммиака». Людей мало, и они бедны. «Это люди и животные… заражают воду своими останками. <…> В Польше… жители… немногочисленны, лишены нормального жилья и принуждены думать о самом необходимом; они оставляют мало отходов. <…> Бесконечные болота мало-помалу изменяют облик земли. <…> Огромное количество тростника, ирисов и трав, которыми они покрыты… идет на пользу только дну, которое со временем поднимается до уровня соседних земель. <…> Эти заброшенные участки покрываются злаками, которые идут на корм животным, и лишь потом, более иссохшая, более разложившаяся, почва включается в сельскохозяйственный оборот и принимает в себя семена, которые разбрасывает человек. <…> Леса тоже часто растут на болотах…», поэтому так значительны лесные пожары. Суровая зима поражает своей жестокостью, нередко гибельной для нищих и беспечных.