Взвод, приготовиться к атаке!.. Лейтенанты Великой Отечественной. 1941-1945 - Сергей Михеенков

— Переведи ему, что сейчас мы его расстреляем, потому что впереди у нас бой и в тыл мы его отправить не имеем возможности. Какая у него будет просьба?

Федоров перевел очень коротко. И тот сразу все понял. Побледнел, выпрямил спину, вытащил из нагрудного кармана фотографию своей фрау и письмо в конверте.

— Просит отправить последнее письмо жене, — сказал Федоров и отвернулся.

— Хорошо, — сказал я и взял у него и фотографию, и конверт.

Но немец вдруг пришел в себя и фотографию потребовал обратно. Положил ее назад, в карман. Аккуратно его застегнул и уставился на меня.

Его отвели в окоп, который опустел после гибели тех двоих, которые побежали, и закололи там штыком. А что мы могли сделать? Как я мог поступить иначе? Сохранить ему жизнь ценой жизни своих товарищей? Да и ненависть переполняла всех. Так что и отдавал я приказ, и исполняли его бойцы без содрогания и сомнения. И зря я об этом немце теперь так подробно вспоминаю.

Снова собрались на совещание. Вызвал я сержантов и сапера Васю Курбатова. Васю нам в отряд выделили из саперного батальона дивизии, которая стояла на Варшавке. В своем деле он разбирался досконально. Еще когда подошли к мосту, сразу осмотрел закладку взрывчатки, провод привода и сказал, что все сделано правильно и что мост он готов взорвать в любой момент.

После боя снова осмотрел взрывное устройство, что-то подладил, соединил перебитый провод, заизолировал его и снова доложил о готовности.

Я посмотрел на часы, и все сразу поняли мой жест: до 18.00 от моста уйти нельзя, а до 18.00 еще черт знает сколько времени, и колонна может подойти уже через час…

Вася Курбатов, словно подталкивая мои мысли, сказал:

— Мост взорвать я могу хоть сейчас.

* * *

— Служить я хотел в кавалерии. Мимо нашего техникума шли поезда, и я часто видел, как в дверях вагонов стояли кавалеристы Особой Дальневосточной армии. Стройные, в длинных шинелях, подтянутые, со шпорами на сапогах и шашками на боку. Когда пришло время служить, в военкомате меня спросили:

— В военное училище хочешь поступить?

— Хочу, — ответил я с готовностью, вдруг поняв, что сбывается моя мечта. — В кавалерийское!

— Хорошо.

Выписали направление в Тамбовское кавалерийское училище. Но когда начал проходить медкомиссию, выяснилось, что принимают только рост 164–167, а у меня 177 сантиметров! Мне на медкомиссии так и сказали:

— Вы, молодой человек, нам не подходите. Вы переросли на целых десять сантиметров!

Загоревал я. Вот тебе и стал кавалеристом. Там, в дверях вагонов, издали, мне они казались высокими. А оказывается, тут берут только недорослых… Но потом мне подсказали, что тут же, в Тамбове, есть еще одно военное училище — пехотное. Я и пошел туда. В Тамбовское пехотное я и по росту прошел, и по всем остальным параметрам. В строю стоял во второй шеренге, так что были там ребята и повыше меня ростом.

Мы сдали выпускные экзамены и 16 июня 1941 года получили лейтенантские звания — два кубаря в петлицу. Кубари красивые, новенькие, эмалевые.

После выпуска положены были отпуска. Но отпуска нам не дали. Сформировали команду — 21 лейтенант — и направили для дальнейшего прохождения воинской службы в Прибалтийский Особый военный округ.

В Каунасе, в комендатуре, мы предъявили свои предписания, и нам сказали, что наша часть расположена на станции Козлова Руда. Нам выдали денежное довольствие. Помню, как сейчас, я получил 1960 рублей красными новенькими тридцатками с портретом Ленина.

Когда ехали до станции, слышали, литовцы шушукались: вот, мол, русские молодыми офицерами части пополняют, к войне готовятся…

На станции Козлова Руда вдруг выяснилось, что до части еще километров десять-двенадцать и что туда идет только проселочная дорога, но никакого транспорта пока не предвидится. А уже вечерело. Мы порывались идти пешком. Но старший нашей команды лейтенант Малашенко позвонил в часть, и оттуда нам сообщили: куда вы, мол, на ночь глядя, завтра воскресенье, пришлем за вами машину, а пока располагайтесь на ночлег там, на станции.

Легли спать на станции. Примостились где как кто смог. Но спали крепко.

В 6 часов утра из части приезжает младший лейтенант и поднимает нас: «Подъем, ребята! Война с Германией!» Вот так началась наша служба.

Мы — на машину и в часть. А уже самолеты немецкие пролетают, бомбят то тут, то там.

Часть была поднята по тревоге. Нам приказ: занять позиции по границе с Восточной Пруссией.

Я принял взвод 190-го стрелкового полка 11-й армии. Взвод уже находился на позициях, в обороне. Почти вся наша рота была сформирована из курсантов полковой школы младших командиров. Сержантская школа. Ребята подтянутые, натренированные. Службу знали хорошо, оружием владели тоже хорошо.

Лежим в окопах. Тихо. Выслали разведку. Разведка вернулась, доложила, что перед нами на глубину до трех километров никого нет. Стали ждать. Ждали недолго. Вскоре по фронту перед нами появились грузовики, крытые брезентом. Остановились, и из них посыпалась пехота. Немцы. Они сразу развернулись и пошли в атаку. Идут — цепь ровная, как на учениях. В руках карабины со штыками. Штыки короткие, плоские, как ножи. Мы таких еще не видели.

Комбат, видя такое дело, кричит:

— Без команды огня не открывать!

Лежим, ждем команду. Немцы уже близко. Слышим, комбат кричит:

— Примкнуть штыки! В атаку! Вперед!

У меня был пистолет ТТ и автомат ППД. Рядом лежал сержант. Я сразу сержанту:

— На-ка мой автомат, а мне дай винтовку. Когда пойдем, иди немного сзади меня и правее, чтобы мог стрелять.

— Понял. — И подает мне свою винтовку с примкнутым штыком.

В училище мы основательно изучали штыковой бой. На стрельбы ходили редко, патроны, видать, жалели. А вот штыками изорвали все манекены. Штыком я владел.

Поднялись. Идем. И они идут. Тоже поняли, что сейчас будет. Сходимся. Без единого выстрела. Только топот сапог и дыхание. Уже каждый наметил себе противника, с кем схватиться. Гляжу, на меня идут трое. Рукава рассучены, воротники расстегнуты. Сбоку болтаются коробки противогазов. Сзади над плечами торчат ранцы. От этого немцы кажутся выше ростом. Каски надвинуты глубоко и плотно пристегнуты ремешками под подбородками.

На меня пошел один. Он выскочил как-то так вперед и — на меня. Я обманул его движением в сторону и тут же с ходу ударил. Был у нас такой прием. Штык вошел легко, легче, чем в манекен на полигоне. Немец не ожидал моего выпада, он еще только готовился к удару. Думал, что мы остановимся и начнем примериваться друг к другу. А что тут примериваться… Выронил карабин. От моего удара ранец за его спиной подпрыгнул. Я попытался выдернуть штык, но немец не падал и держал ствол моей винтовки обеими руками. Тогда я изо всех сил рванул винтовку на себя.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});