Гибельнве боги - Ольга Михайлова

Джустиниани не понимал Массерано. В его мире господствовала волшебная вечность. Всякая мысль начиналась безначальностью, а заканчивалась бесконечностью. Границей всякому ощущению служила безграничность, и всецелое существо человеческое исполнялось вечным божественным смыслом. И он находил божественный смысл во всех тварях и существах во всех Божиих мирах. Но… Уберите все миры и всех тварей, столкните все вселенные в бездны небытия — останется только Он, Господь и Бог мой — Иисус, Предвечный Логос, — и Вечность не поколеблется…

— …Какая встреча, дорогой Джустиниани!

Винченцо вздрогнул от неожиданности, отвернулся от серого мрамора надгробия и увидел старуху Марию Леркари, на сей раз не намазавшую кармином губы, и выглядевшую тощей и унылой вдовой благородного семейства. Баронесса упрекнула его, что он не посетил ее, погоревала над судьбой его несчастного дядюшки, потом, улыбнувшись ему почти по-матерински, напомнила о завтрашнем вечере у ее подруги. Он ответил что-то невразумительное, пообещав прийти, посетовал про себя, что утратил нить размышлений и, вздохнув, пошел домой.

На следующий день Джустиниани посетил аукцион на Сикстинской. Он не был здесь долгие семь лет, избегая появляться в тех местах Рима, где его могли узнать. Но все эти годы он тосковал по антикварным вещам, любовь к которым была у него в крови. Сейчас он неторопливо прошел мимо метаврской майолики и редчайших медалей и монет, хрусталя, резьбы и чеканного серебра. Тут были и эмаль, и слоновая кость, часы XVIII века, золотые вещи миланской работы времен Людовико Моро, и молитвенники, писанные золотом по голубому пергаменту. Он остановился у фолиантов с миниатюрами, оглядел несколько больших триптихов тосканской школы XIV века, полюбовался на фламандские гобелены. С запахом плесени и старья смешивалось благоухание дамских шубок и букетиков ландышей, в воздухе разливалась приятная теплота, как в сырой часовне. Джустиниани, ни на кого не обращая внимания, сразу нашел то, что искал — экземпляр Корнелия Агриппы, оцененный недорого из-за небольшой ущербности задней обложки. Винченцо купил его задешево, по начальной цене, ибо соперников у него не было, и уже хотел уходить, как вдруг его внимание привлекла безделушка — небольшой череп из слоновой кости, с поразительным анатомическим подобием, закрепленный на пьедестале чёрного мрамора. Надпись на нем была лаконичной: «Memento, Vincenzo». Никто не обратил на лот внимания, и, плененный сходством имени, Джустиниани купил эту могильную драгоценность, призванную своим символом предостерегать от потери времени, тоже за начальную цену. Скульптура говорила об опытной, сильной руке. Какой художник мог взлелеять этот страшный образ смерти в тот век, когда живописцы украшали холсты нежными пастушескими идиллиями?

Увлечение старинными вещами дошло в Риме до крайности. Все салоны аристократии и высшей буржуазии были переполнены «диковинами». Дамы кроили подушки для диванов из церковных риз и ставили цветы в умбрские вазы. Аукционные залы стали излюбленным местом встреч, распродажи бывали по два раза в неделю. Среди дам считалось хорошим тоном, выйдя к вечернему чаю, сказать: «Я на Сикстинской купила вещицу из собрания Сфорца…» И Винченцо не очень удивился, когда здесь же столкнулся с Гизеллой Поланти. Старая герцогиня, как он заметил, торговала совсем недешевую вещь — круглый поднос работы Поллайоло, один из даров Флорентийской синьории графу Урбинскому в благодарность за помощь при взятии Вольтерры. Зачем он ей? Сам он невольно обратил на себя ее внимание тем, что вгляделся в ее лицо, ужаснувшись воспоминанию о прекрасном портрете. Господи, воистину «так проходит»…

Она заметила его и подманила к себе, напомнив о своем вечере.

— Не заставляйте меня просить дважды, Винченцо. Соберется очаровательное общество, узкий круг избранных. Юные прелестницы будут чередоваться со знатоками антиквариата и парой хороших медиумов. Я очень жду вас.

Джустиниани обречённо кивнул, зная, что с донной Гизеллой лучше не спорить. Себе в убыток. Да и, в общем-то, почему бы и не пойти? Костюмы его уже были готовы, от портного привезли несколько фраков, клятвенно обещая доставить остальное не позже четырех: Росси не хотел терять клиента, заказывающего рубашки дюжинами, а фраки и сюртуки по четыре зараз.

Уходя с распродажи, в дверях аукциона Джустиниани столкнулся с красивым смуглым человеком лет сорока, любезно пропустил его, потом вышел. Побрёл домой пешком, ибо не взял экипажа. Накрапывал дождь. В его свежести отдаленные церкви Авентинского холма казались нарисованными, молодые весенние побеги усиливали запах ветхой сырости и плесени чем-то сладостным и кружащим голову. Дивная тишина виллы Памфили, где в благородной идиллии каменных колонн и древесных стволов застыл аромат лавра, безмолвная, как монастырь, вилла Альбани, с чьих портиков кариатиды созерцают неизменную симметрию зелени, благоухающая фиалками вилла Людовизи — все оживало под лучами весеннего солнца.

Винченцо не понимал себя. Казалось, его душа перестала радоваться бытию, даже весна, всегда услаждавшая, сегодня почти не ощущалась. Даже покупка одного из лучших собраний книг в Риме услаждала только в часы уединения — но того трепета, с которым он раньше брал в руки старинные манускрипты, теперь не было. Мир был сер и тускл, в нём вращались странные суетливые люди, чего-то вечно ищущие и добивающиеся, не понимающие ни глупости своих дерзаний, ни собственной пустоты. Царство пошлости и мертвечины, сейчас оно снова незаметно, но настойчиво втягивало его в свой круг, пытаясь увлечь своей суетой.

Он вздохнул. Или это отторжение — следствие непрощенной обиды на тех, что когда-то отторг его от себя? Нежелание встречаться с хладнокровно предавшей? Неприязнь к тем, кто привык замечать только равных? Он покачал головой. Нет, кажется, он честен с собой. Он все простил и все забыл. В горестные годы бедствий он мечтал не о сведении счётов, но о тишине и покое, и порой в предутренних снах на жалких постелях бедных пансионов видел её воплощение: свой дом, уютная библиотека, огонь камина… Господь смиловался над ним: он обрёл все, что хотел — и в немыслимом избытке. Но почему же душа не ликовала, но оставалась застывшей и мертвой, как восковая кукла?

Или он, пройдя мир теней, утратил способность радоваться и любить?

У дверей его встретил Луиджи. За прошедшую неделю отношение камердинера к господину изменилось. Горелли за молчаливой нелюдимостью хозяина разглядел то, что вполне соответствовало семейному девизу. Молодой господин был человеком взвешенных решений, умеренным в потребностях и подлинно смиренным, неизменно ровным в общении и даже мягким. Никогда не закатывал истерик, никогда не пил чрезмерно. Аккуратен, женщин распутных не водит, из-за пустяков не скандалит, да и вообще голоса ни разу не повысил. Новое приобретение хозяина — богатейшая библиотека, которой он занимался часами, — тоже не свидетельствовало о дурных наклонностях. А ведь старый господин твердил, что племянник — распутник и пьяница…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});