Лунные грезы - Кэтрин Николсон

– Это, – говаривала мать, дотрагиваясь до жесткого шелка с чем-то вроде гордости, но так осторожно, как если бы оно могло внезапно ее укусить, – это надо надевать лишь в самом крайнем случае.

Она надолго замолкала, любуясь смелым покроем, вспоминая о целом состоянии, уплаченном за платье, но более всего горюя об Антонио, настоявшем, чтобы она купила безумно дорогой наряд в тот единственный проведенный в Париже день. И все лишь потому, что он так шел к ее золотистой коже…

Корри, охваченная внезапным сомнением, снова разложила платье на кровати. Осмелится ли она его надеть? Оно скорее пристало взрослой женщине, уверенной в себе и своих силах. Даже мать взирала на него с почтительным восторгом. И надевала всего однажды, хотя сказала потом что оно из тех туалетов, о которых можно только мечтать.

Что же, существует единственный способ выяснить, так ли это.

Корри быстро сняла униформу горничной. Прохладная ткань скользнула по плечам, и девушка почему-то ощутила, что пересекла некий рубеж и отныне жизнь уже никогда не будет прежней. Почти не помня себя, она извернулась, чтобы застегнуть ряд крючков на спине. Кроме платья, в картонке оказалась еще пара вечерних босоножек из кожи ящерицы, с высокими, чересчур высокими для нее каблуками.

– Ни одна женщина не может считать себя таковой, – наставляла мать, – если не пройдется на шпильках по Елисейским полям в час пик.

Так вот каково это – быть женщиной! Да она едва держится на ногах!

Корри сосредоточилась, стараясь привыкнуть к новому положению, чувствуя, как тягучее напряжение растекается от щиколоток по спине. Сделав первый робкий шажок, она повернулась к зеркалу.

Глаза девушки широко распахнулись. Застыв на месте, она зачарованно всмотрелась в свое отражение. Перед ней стояла высокая элегантная незнакомка. Корри казалась старше, стройнее и неизмеримо более умудренной жизнью. Хрупкие плечи открыты, талия такая тонкая, что того гляди переломится. Она никогда раньше не замечала, какая у нее белая кожа, резко оттеняющая непроглядный мрак волос.

Корри подошла ближе. Она словно очутилась в центре радужной бури. Платье с каждым движением меняло цвета, подчеркивая густую синеву ее глаз блестящими волнами, то зелеными, то фиолетовыми. Корри выглядела чужеземной принцессой, манящей, опасной, уязвимой и в то же время уверенной в себе, будто змея в своей сверкающей чешуе.

Корри нерешительно отступила, заметив, как поднимается и опускается лиф платья, готовый, кажется, в любое мгновение явить взору таящиеся в нем сокровища. Она едва могла дышать, но понимала, что ради этого платья можно стерпеть и не такие неудобства. Шуршание шелка звучало в ушах десятками тоненьких голосов. Она прошлась, чуть покачивая бедрами, так легко, точно шагала по воздуху. Потом оглянулась, пораженная прекрасными очертаниями длинной стройной шеи, огромным треугольным вырезом до самой талии. Спина будто говорила: «Я твоя», а перед добавлял: «Если поймаешь». Предательское, обманчивое платье, которое соберет и удержит в себе весь свет, наполнивший комнату. В нем она казалась себе матадором, вампиром, темным ангелом, демоном зла.

По обнаженной спине прошел холодок предчувствия. Сомнения одолели девушку с новой силой. Вот оно, воплощенное искушение… призванное привлекать взоры, разбивать сердца, похищать души. Но к чему это приведет?

Крайний случай. Так велела мать.

Корри заставила себя оторваться от зеркала. Впереди столько дел, нельзя терять времени! Сейчас на ней всего-навсего другая униформа, средство получить то, чего она хочет, ключ к заветной двери.

Корри, нахмурившись, свернула волосы в узел и надежно сколола шпильками.

На улице уже стемнело. Девушка глянула на часы, поспешно расстегнула ремешок и оставила их на комоде. Пора идти.

Медленно ступая на непривычных каблуках, она спустилась по лестнице в огромный холл. При ее появлении воцарилась мертвая тишина. Корри глядела прямо перед собой, хотя сердце выбивало тревожный ритм. Она не боялась, что кто-то из обслуги увидит ее, – все равно ей нечего терять. Когда она проходила мимо стойки портье, раздался всеобщий полустон, полувздох, завистливый и оценивающий одновременно. По коже поползли мурашки. Тяжелый узел волос оттягивал голову, но Корри лишь грациозно вздернула подбородок. От нее словно исходило некое внутреннее сияние, и швейцар, завидев девушку, поспешил почтительно придержать двери. Корри улыбнулась. Если бы он только знал…

– Гай!

Гай де Шардонне устало поднял голову. Они заказали ужин: копченую лососину, дыню, седло барашка, спаржу, свежий хлеб, лучший в Лондоне, и вкусное несоленое деревенское масло. Но стоило Гаю услышать этот страдальческий голос, как у него мгновенно пропал аппетит. Как знакомо и давно надоело!

– Все кончено, не так ли?

Он долго бесстрастно разглядывал ее. Красивая, очаровательная, холеная женщина, прекрасно одетая, идеальная спутница…

Гай вздохнул:

– Как скажешь, cherie[5].

Его прищуренные глаза ничего при этом не выражали.

– Ты невозможен, – чуть хрипловато пожаловалась она и отвернулась, чтобы скрыть слезы. – Не понимаю. Чем я тебе не угодила?

Гай сжал ее пальцы:

– Ты само совершенство.

– Ты не любишь меня, – простонала она, выдергивая руку.

– О Виктория…

Женщина прикусила губку:

– Знаю, Мучаюсь, как влюбленная школьница, но ничего не могу поделать. Это все ты, ты виноват! Ненавижу себя, но от этого не легче! Я влюблена в тебя. И стараюсь покорить. Чтобы ты был только моим.

Гай уставился на длинный ряд столиков, накрытых безупречно чистыми розовыми скатертями, сверкающих серебром и хрусталем, но тут же перевел тоскливый взгляд на реку. В темной воде играли причудливые отблески света. Если бы только он мог исчезнуть, затеряться в этих волнах, позволить неспешному течению нести его к морю…

– Гай, пожалуйста…

– Ты ведь знаешь, каков я, – спокойно, невыразительно пробормотал он. – Я с самого начала предупреждал, что влюбляться в меня опасно. И совершенно не желал этого.

– Слова…

Виктория беспомощно отмахнулась и, не докончив фразу, принялась нервно вертеть в пальцах серебряную солонку. Глаза подозрительно поблескивали.

– Если потребуешь, я оставлю Ричарда. Только скажи…

– Нет, – торопливо и резко перебил Гай. – Сколько раз повторять? О женитьбе не может быть и речи.

Женщина съежилась. По щекам медленно поползли слезы. Гай молча наблюдал за ней.

– Как ты жесток!

Гай пожал плечами:

– Во всяком случае, не намеренно. Я всего лишь сказал правду.

Он вдруг почувствовал, что смертельно устал и так измучен, что почти не в силах говорить. Все повторяется снова и снова. Доколе ему придется переживать эти мгновения, неизбежный третий акт плохой мелодрамы?