Дьявольская сила - Фриц Лейбер

Он работал с удовольствием, голова откинута, пальцы послушны. Через несколько минут он понял, что этой сцене чего-то недостает. Вот если бы у подножия дерева сидел маленький мальчик в красном джемпере… Мистер Гилспи оторвал глаза от своей работы и чуть не подскочил от неожиданности. Около дерева сидел маленький мальчик, спокойно рассматривая его.

Правда, он был не в красном свитере, а в каком-то странном одеянии, типа мешка, доходившем ему до коричневых исцарапанных коленок. Но это несомненно был настоящий десятилетний мальчик из плоти и крови.

Мальчик ухмыльнулся, показывая белые зубы. Затем он встал, безбоязненно пошел вперед и остановился в нескольких шагах от мистера Гилспи. Мистер Гилспи с отвращением увидел в руке мальчика кровавые остатки какого-то маленького животного, покалеченного капканом или ставшего жертвой другого зверя. Заметив его взгляд, ребенок улыбнулся и отбросил, их в сторону. Затем он сложил губы, откинул голову назад и длинно свистнул. В это же мгновение удивленный Гилспи увидел, как из тени деревьев тихо вышли еще три ребенка: два мальчика и девочка, все примерно одного возраста, все в мешковинах, темнокожие, с блестящими глазами и распущенными волосами.

Они спокойно рассматривали его. Затем девочка шагнула вперед и, протянув руку, мягко сжала ногу мистера Гилспи над коленом. Видимо, удовлетворенная этим прикосновением, она отступила и что-то коротко сказала этим троим. Они разразились пронзительным хохотом, широко открыв рты, даже глаза их заслезились.

Они прекратили смеяться так же внезапно, как и начали. Затем они спокойно и неторопливо расселись вокруг него полукругом.

Мистер Гилспи почувствовал себя не в своей тарелке. С одной стороны, ему было не по себе от устремленного на него взгляда четырех пар глаз, с другой стороны, он не мог с ними поговорить. Он улыбнулся. Их лица не изменились. Он поднял свой неоконченный набросок и показал им. Вдруг он вспомнил, что у него есть шоколад, бросился к своей сумке и достал его. Он отломил кусочек и положил себе в рот — может быть, они никогда его не видели раньше — а остальное предложил девочке.

То, что произошло потом, было настолько диким, что он некоторое время был не в состоянии что-либо предпринять. Девочка взяла шоколад, понюхала его, откусила и начала жевать. Вдруг мальчик, стоящий рядом, вырвал у нее шоколад. Девочка взвизгнула и бросилась на него. И через секунду два маленьких тела сцепились в смертельной схватке. Дети катались по траве кусаясь, плача, царапаясь, пытаясь задушить друг друга.

— Прекратите, — закричал мистер Гилспи, приходя в себя, — прекратите немедленно!

Но это не подействовало. Мальчик вцепился пальцами в горло девочки, а она ногтями впилась в его лицо. Мистер Гилспи схватил мальчишку и поставил его на ноги. Его удивила необычайная сила мальчика, с которой он вырывался из его рук.

Вдруг он сразу успокоился, расслабился, а девочка засмеялась и проворно вскочила. Тут мистер Гилспи увидел, что дети взялись за руки, встали вокруг него, образовав сумасшедшее розовое кольцо, они весело кричали, откинув головы, стуча голыми пятками по земле, вовлекая его в какой-то стремительный танец.

У мистера Гилспи закружилась голова. Он пыхтел, бегал, спотыкался и бесился, безуспешно пытаясь вырваться из цепляющихся за него рук. Наконец это ему удалось. Он быстро присел, вытирая влажный лоб и стараясь успокоить свое бешено колотящееся сердце. Дети снова образовали полукруг. К удивлению мистера Гилспи, они даже не задыхались, и только он один дышал так тяжело. Он снова почувствовал мягкое пожатие выше колена, на этот раз это был мальчик. И снова послышались какие-то непонятные слова. Но никто не засмеялся, все напряженно смотрели на него.

Пора было возвращаться к машине. Мистер Гилспи поднялся и почувствовал слабость, его ноги дрожали после этой бешеной беготни. Дети стояли спокойно. Затем маленькая девочка шагнула вперед, вытянула губы и протянула руки, давая понять, чтобы он ее поднял и поцеловал.

Мистер Гилспи был тронут. Он поднял ее. Она обняла его. И вдруг он с ужасом почувствовал из ее розового рта звериное дыхание. Зеленые глаза смотрели на него в упор. И вдруг его охватил ужас, звериный необъяснимый ужас. Он закричал, стараясь оторвать обнимающие его руки. Но бесполезно. Он кричал, а белокурая головка опускалась все ниже и ниже, пока белые зубы не сомкнулись на его горле. Цепкие руки схватили его за лодыжки, и он упал. Все четверо прыгнули на него. Какое-то время он еще боролся, еще раз отчаянно крикнул, но скоро затих. С поляны доносился только звук клацанья сильных молодых зубов о кости.

Г. П. Ловкрафт

НАСЛЕДСТВО ПИБОДИ

Я никогда не встречался с моим прадедом Асафом Пибоди, хотя мне и было уже пять лет, когда он умер в своем огромном старинном поместье, расположенном к северо-востоку от города Вилбрахам, что в Штате Массачусетс. Память хранит детские воспоминания о том, как однажды, когда смертельная болезнь приковала старика к постели, родители взяли меня туда с собой. По приезде отец с матерью поднялись к нему в спальню, а меня оставили внизу с нянькой, и я его так и не увидел. Он слыл богачом, но время истощает богатство, как, впрочем, и все остальное, ведь даже камню отмечен свой век, и, конечно, какие-то там деньги не могли устоять под разорительным воздействием непрерывно растущих налогов, да и с каждой новой смертью их оставалось все меньше. После смерти прадеда в 1907 году наша семья пережила еще много смертей. Погибли двое из моих дядьев — одного убили на Западном фронте, а другой нашел свою смерть на борту затонувшей «Лузитании»; третий дядя умер еще раньше, а из них никто никогда не был женат, и поэтому после смерти деда в 1919 году поместье досталось моему отцу.

В отличие от многих моих предков, отец не любил провинции. Жизнь в деревне мало прельщала его, и он не проявил особого интереса к унаследованному поместью, а лишь потратил деньги, доставшиеся ему от прадеда, на различные вложения в Бостоне и Нью-Йорке. Мать тоже не разделяла моего интереса к сельским районам Массачусетса. Но ни один из них не шел на продажу поместья, хотя нет: однажды, когда я гостил дома во время каникул в колледже, мать предложила продать его, но отец, крайне недовольный, прекратил обсуждение вопроса. Помню, как он вдруг замер — более подходящего слова, чтобы описать его реакцию, и не подберешь; помню, как упомянул о «наследстве Пибоди» — что прозвучало странно — и, тщательно подбирая слова, произнес: «Дед предсказал, что один из его потомков получит наследство». Мать презрительно фыркнула: «Какое наследство? Разве твой отец не промотал его почти вчистую?» Отец никак не прореагировал на ее замечание. Его доводы покоились на твердой уверенности в том, что имелся ряд веских причин, согласно которым поместье не могло быть продано, как будто для этого требовалось нечто большее, чем обычная юридическая процедура. И все же он никогда там не появлялся; налоги исправно вносились неким Ахабом Хопкинсом, адвокатом из Вилбрахама, который также представлял отчеты о состоянии поместья, но родители не обращали на них никакого внимания и отвергали любое предложение «подновить» его, считая подобные затраты «бессмысленными».

Поместье оказалось фактически заброшенным, и таким оно и оставалось. Адвокат предпринял одну-две слабые попытки сдать его внаем, но даже в короткий период подъема, охватившего Вилбрахам, желающих поселиться там надолго не нашлось, и поместье приходило все в больший упадок. И вот в таком плачевном состоянии запущенности оно и находилось, когда я вступил во владение им после внезапной кончины моих родителей, погибших в автомобильной катастрофе осенью 1929 года. Тем не менее, несмотря на падение цен на недвижимость, наметившееся в тот год вслед за началом депрессии, я решился продать мой дом в Бостоне и обустроить поместье для собственных нужд. После смерти родителей я располагал достаточными средствами и поэтому мог позволить себе оставить юридическую практику, на которую у меня уже не доставало желания тратить силы и энергию.

Однако осуществление подобного плана не представлялось возможным до того, пока хотя бы часть старинного дома не стала пригодной для обитания. Его строили многие поколения, и каждое внесло что-то свое. Первая постройка относится к 1787 году. Тогда, в самом начале, это был обычный дом колониального типа со строгими линиями, незаконченным вторым этажом и четырьмя внушительными колоннами спереди. Но со временем первоначальная постройка превратилась в основную часть усадьбы, в ее сердце, так сказать. Последующие поколения вносили изменения и добавляли новое — сначала появились винтовая лестница и второй этаж, затем различные пристройки и крылья, так что ко времени, когда я готовился превратить усадьбу в свое жилище, дом представлял собой огромное строение, беспорядочно раскинувшееся на площади свыше одного акра, не говоря уж о прилегающих к нему саде и лужайке, которые пребывали в столь же заброшенном состоянии, что и сам дом.