Господин военлёт - Анатолий Дроздов

Первым делом забираю и закидываю за спину винтовку. Снимаю с трупа ремень с подсумками – без патронов никак! Обшариваю карманы, перемещая их содержимое в свои. Никаких эмоций, сотни раз проделывали. Законная добыча… Теперь навестим второго. У помощника винтовки нет, а вот подсумки с патронами… Очень кстати! Бинокль – еще лучше. Тот, что ссудил мне Миша, подлежит возврату. Будет свой. Что еще? Плоский винтовочный штык – не помешает. Содержимое карманов… Пора.

Показалось? Осторожные шаги со стороны немецких окопов. Бежать? Выстрелят на шум. В темноте попасть трудно, но пуля – дура. Затаиваюсь, браунинг в руке.

– Герр обер-лейтенант! Вас ист лоос?

Спрашивает, что случилось, голос тихий, испуганный. Это хорошо – робкие нам на руку. Молчим. Шаги осторожно приближаются. Привыкшие к темноте глаза различают на фоне неба согбенную фигуру. Винтовка за спиной, гость один и явно не настроен на схватку…

Пистолет – в карман, штык-нож покидает ножны. Ложусь на спину, тихий стон. Немец подходит, наклоняется:

– Герр обер…

Лезвие упирается в горло гостя:

– Рухэ!

Приказал вести себя тихо, мой немецкий плох, но меня поняли. Немец застыл, согнувшись, только кадык дергается. Не порезался бы! Медленно привстаю:

– Хенде хох! Фортверс, марш-марш!

Судорожный кивок – понял. Толкаю немца в сторону своих окопов. Перелезаем ствол дерева, топаем. Через десяток шагов он сваливается в воронку. Легкий вскрик, но его вряд ли слышат – немцы молчат. Помогаю бедолаге выбраться. Шепотом поясняю, что впереди еще воронка. Снова крикнет – капут! Кивает часто-часто. Спекся. Незаметно прячу штык в ножны – не понадобится. Быстрым шагом идем к своим.

– Стой, кто идет! – Клацанье затвора.

– Православные, братцы!

– Читай молитву!

– Отче наш, иже еси на небесех…

– Проходи!

– Со мной пленный, не застрелите с испугу. Он первым.

– Поняли, ваше благородие!

Немец сползает в траншею. Его мгновенно разоружают и обыскивают. Прыгаю следом.

– Пашка! Ты даешь! – Миша обнимает и тискает.

Мне б подремать…

Позднее утро, завтрак я проспал. Наказание – полкотелка остывшей каши и ломоть черного хлеба. Жую. Миша читает политинформацию – вводит в курс военных и политических событий. Третьеразрядная – в буквальном смысле, поскольку имеет третий класс: крепость Осовец вопреки всем ожиданиям стала главной на Восточном фронте. Меня это не удивляет: стратеги, планирующие войны, всегда ошибаются. Осовец не успели достроить: несколько фортов на пригорках не в состоянии прикрыть артиллерийским огнем десяток верст фронта. На этих верстах держит оборону пехота, в том числе Ширванский полк. Это единственный путь из Восточной Пруссии в тыл русским армиям на Варшавском направлении. По обеим сторонам полоски суши – болота и реки, армиям не пройти. Стоит германцу взять Осовец, как фронт в Царстве Польском рухнет. Более того, русские корпуса попадут в котел – так сгинула в Пруссии армия Самсонова. Поэтому немцы прессуют Осовец. «Прессуют» – мое слово, Миша таких не знает. Сначала беспрерывно атаковали подступы к крепости, получили по зубам, в том числе и от ширванцев, и подвезли тяжелые орудия. Калибр 16 дюймов, один снаряд тянет на 50 пудов. Бросали их, бросали – ничего не вышло! Более того, огнем русских пушек 16-дюймовки разбиты. Их увезли, но планы кайзера не изменились. На днях близ крепости поймали подозрительного мужчину. На допросе тот пояснил: немцы послали к коменданту Бржозовскому с предложением полмиллиона рублей за сдачу крепости. Парламентера повесили, но генерал-майор расстроен: его заподозрят в измене. Комендант – поляк по национальности. Миша спросил: знаю ли я, что сейчас вытворяют поляки?

Наслышан. Пилсудский пока не маршал, всего лишь офицерик Австро-Венгерской армии, воюет против России. Пан Юзеф решил, что немцы лучше русских, посему собрал легион. До 1 сентября 1939 года, когда в западном векторе придется разочароваться, маршал не доживет, а вот соплеменники лиха хлебнут. Однако ошибки не признают. «Яшче Польска не сгинела и сгинеть не мусить, яшче русак полякови чистить боты мусить…» Кто не понял: русские полякам почистят сапоги. Не знаю, как с сапогами, но с мордами получалось. В 1796, 1863, 1939-м. За поляками тоже не заржавело: в 1612-м, 1920-м…

Стишок о сапогах прочла нам пани Юзефа, когда мы завернули к хутору. Сухая, костистая, коричневая от солнца, она загородила дорогу во двор, как будто перед ней стояли не красноармейцы с винтовками, а босяки в лохмотьях. Честно сказать, на босяков мы смахивали – месяц скитаний по лесам в тылу вермахта… Старушку следовало припугнуть, но сделать это никто не решился. Вперед вышел Сан Саныч, милый наш товарищ полковник. Щелкнул каблуками и вдруг выдал тираду на польском. Никто не думал, что он знает язык. Я не понял, что Саныч говорил, но начал он с «пшепрашем, пани»… Юзефа отступила, мы вошли во двор. Пока мылись, чистились, брились – Саныч насчет этого был строг, – старуха зарубила петуха, ощипала и сварила нам суп. Ничего вкуснее в жизни не ел! Голод – лучшая приправа. На прощание Юзефа дала нам каравай свежеиспеченного ржаного хлеба и толстый шмат сала – на два дня хватило. Полковник опять щелкнул каблуками и, склонившись, поцеловал морщинистую, коричневую руку. Юзефа заплакала и перекрестила нас – слева направо. Поляки – хорошие люди, если с ними правильно говорить. В 1945-м, когда союзники делили Европу, Черчилль возразил Сталину: «Львов никогда не был в составе России!» На что Сталин, пыхнув трубкой, заметил: «А Варшава была…»

Знаю ли я, кого застрелил? Где нам… Обер-лейтенант фон Мёльке, сообщил Миша. «Фон» так «фон», мне с ним детей не крестить. Обер – меткий стрелок, «снайпер» по моему выражению, на Западном фронте убил почти сотню союзников. Сюда прислан истреблять защитников Осовца, наводить среди них страх. Это поведал пленный, которого я привел. Миша доставил языка в штаб полка, там допросили. Пленный – рядовой ландвера, то есть из запаса. Понятно, «мобилизованные мы!». Язык показал: к немцам прибыло подкрепление, со дня на день начнут наступать. Ввиду важности сведений языка той же ночью переправили в крепость. Заодно попросили подкрепления. Ширванцев слишком мало, не удержат фронт. Обещали прислать пулеметную роту.

– Снайпера убил, языка привел. Звание точно вернут! – Лицо Миши сияет.

Угу, догонят и еще раз вернут. Мы лучше маузер почистим. Вот те раз, шомпол короткий! Ну да, два коротких шомпола свинчивались в один, солдаты чистили винтовки по очереди. Экономный народ немцы! Второй винтовки в блиндаже не нахожу, выбираюсь в траншею. Нетребка важно разгуливает с маузером на плече. Без лишних слов забираю винтовку.

– Господин вольноопределяющийся, ваше благородие! – Он чуть не плачет.

– Зачем она тебе?

– Короче нашего ружья, удобнее!

– А патроны?

– Так у немцев были.

Ефрейтор считает трофеи общими, – ну да, он помогал. Роюсь в карманах, достаю губную гармонику. Он расплывается в улыбке и уходит, весело пиликая. Как мало человеку надо! У нас занятие более серьезное – чистка оружия. Аккуратно, без глупого усердия – канал ствола надо беречь. Вот он сияет – ни царапинки! Внимательно рассматриваю трофей. Большая труба оптического прицела, он пятикратный – очень хорошо! Винтовочка явно не серийная: рукоятка затвора изогнута – на карабине, изъятом у Нетребки, прямая, – труба оптического прицела закреплена слева, дабы не мешать заряжанию, на ореховом ложе никелированная табличка. Гербовый щиток с готической вязью: «Фрайхер Иоганн Фридрих фон Мёльке». Табличку сковыриваю ножом: не люблю цацек на оружии. Пересчитываю патроны: 42. В магазине карабина, конфискованного у Нетребки, еще пять. Не густо. Винтовочку нужно пристрелять, чем и занимаюсь в знакомой лощине. В этот раз пули ложатся точно в круг. Гут!

Вечером прибывает пулеметная рота: к показаниям пленного в Осовце отнеслись серьезно. Нашей роте перепало два «максима»: Миша устанавливает их на флангах. Он немного нервничает, но распоряжается толково. Выставлено двойное охранение, проверены «лисьи норы», где солдаты прячутся от артиллерийского огня, ручные гранаты, здесь зовут их «бомбами», винтовки и другое снаряжение. Говоров мне нравится. Толковый командир, в Гражданскую, если доживет, поведет армию. Белую или красную – это как карта ляжет. Достаю флягу с остатками спирта. Миша вначале хмурится – вдруг завтра бой, затем машет рукой: где наша не пропадала! Правильно. Если что, немцы разбудят.

5.

– Очнись, солдат! Вставай!

Открываю глаза. Строгое лицо с седыми усами, паутинка морщин у глубоко посаженных глаз. На околыше фуражки – звездочка, в черных петлицах – три красных эмалевых прямоугольника. Полковник?

– Живой?

Киваю и сажусь. Полковник отступает и смотрит испытующе: