По шумама и горама (1942) - Николай Соболев

развалу народно-освободительного движения в Санджаке и Черногории. Немало тому способствовали и левацкие закидоны коммунистов, начавших выискивать «предателей, колеблющихся и коллаборационистов». К этому добавились перешедшие в стадию гражданской войны отношения с четниками Дражи Михайловича, проведшего в ноябре первые переговоры с немцами.

В Восточной Боснии северней Сараево сконцентрировались новосформированная 1-я Пролетарская бригада, Романийский, Бирчанский и Озренский отряды. Несмотря на то, что по опыту боев в Сербии партизанским частям была поставлена задача уклоняться от фронтальных столкновений с противником, маневрировать и наносить «жалящие» удары, одновременно Верховный штаб планировал занять рудный район Вареш-Бреза-Зеница, усилить отряды за счет рабочих и горняков и вернуться в Сербию.

В свою очередь, немецкое командование планировало уничтожить партизан в Восточной Боснии, дабы обезопасить добычу руды, необходимой для военной промышленности Рейха. К операции привлекали 718-ю и 342-ю пехотные дивизии Вермахта, а также домобранские части, танки и авиацию.

Наступление началось 14–15 января, в условиях сильного мороза и глубокого снега. Дополнительно действия партизан осложнял находившийся в том же районе т. н. «Романийский корпус» четников общей численностью около 2000 человек, включавший на тот момент Сараевскую, Рогатицкую, Романийскую и Калиновикскую «бригады». Четники предпочитали от столкновений с немцами уклоняться и отходить.

Партизаны пытались остановить немцев, но безуспешно, вермахт занимал крупные поселения, в итоге сложилась ситуация, когда оккупанты и коллаборационисты контролировали города и дороги, а партизаны — сельскую местность, труднодоступную из-за рельефа и погодных условий.

Рассекающие удары немцев нарушили связь между партизанскими частями, Верховный штаб ушел на юг, в итальянскую зону оккупации и практически не имел возможности управлять частями до конца января.

1-я Пролетарская бригада оказалась в отрыве от остальных партизанских частей между наступающими немцами и гарнизоном Сараево. Для выхода из кольца был предпринят ночной Игманский марш, прошедший в горных условиях при сильных морозах.

К концу месяца партизанские части собрались вокруг города Фоча, ставшего на три месяца центром движения (т. н. «Фочанская республика»). Там ВШ начал работу по консолидации сил и также выпустил «Фочанские прописи», первые инструкции по организации жизни в освобожденных районах.

Не в последнюю очередь из-за медлительности итальянского командования, не сумевшего вовремя захлопнуть ловушку, немцам не удалось уничтожить партизан. Тем не менее, Вермахт восстановил контроль над горнорудным районом, а хорваты укрепили усташские гарнизоны. Одновременно, в конце января-начале февраля, происходило отступления партизан из Санджака, где также в результате успешного марш-маневра народно-освободительные силы вышли из-под удара и прорвались в район села Камена Гора.

Штаб в Санджаке (в первую очередь Милован Джилас) решил избавиться от «балласта» в виде колеблющихся и больных бойцов. Часть из них пробиралась в Фочу самостоятельно, многие погибли или попали в руки неприятеля. Верховный штаб уже через неделю осудил решение Джиласа.

Основные отличия в мире «Юнака»:

— успешно взята Плевля;

— сформированы не одна, а две Пролетарские бригады;

— сохранен очаг движения в Черногории и Санджаке;

— Джилас и командиры-«леваки» не успели накуролесить;

— в силу более «вязкого» и упорного сопротивления партизан отложена переброска 342-й дивизии на восточный фронт, где она действовала с марта под Ржевом, в районе Сапегино-Петушки-Палатки.

Глава 4

На рывок

И снова арестантская в бывшем полицейском участке, только рангом повыше — одиночка, не общая, с железной кроватью и железным столиком. Разве что надписи на стенах те же самые — «Чтоб вы сдохли, фараоны!», «Жандармы — сволочи» и прочее в том же духе, включая непременное «Поцелуйте меня в задницу». Безусловным украшением камеры служил крайне обстоятельный, в три столбца, список супов, соусов и закусок, на изучение которого я потратил минут пятнадцать.

После чего вернулся к обдумыванию мысли, что количество кутузок в моей жизни растет, неровен час, вырастет и количество кладбищ — первым быть почетно, но вот стать первым, расстрелянным по приговору трибунала в Фоче…

Но роту!!! Роту за что? Кому-то завидно стало, что мы лучше всех вооружены? Так мы и работаем больше прочих.

Изматерился, отбил кулаки о шершавую стену, выдохся, плюнул и решил, что вряд ли меня собираются судить ночью — по обмолвкам конвоиров, процесс намечен на завтра. Заснул мгновенно, сказалась усталость последних дней и проспал все на свете, пока меня не разбудили громкие препирательства в коридоре.

— Я тебе не пущу! Я тебе не пущу! Кормить его ты сам будешь, да? — наседали два звонких голоса.

В ответ глухо бубнил часовой, но мужчине и одну женщину не переспорить, а тут их двое — завтрак мне притащили Живка с Альбиной. Чмокнули в неумытую рожу, развернули полотенце и выставили парящий мясным духом горшок с лонацем, овощным рагу. Есть не хотелось совершенно, я черпнул раз, другой, посмотрел, как печально девчонки подперли щечки кулачками и принялся отрабатывать мордой и ложкой, делая вид, что все отлично.

— Та-ак, — раздалось от двери, — это что здесь происходит?

— Ой! — и моих кормилиц как ветром сдуло, а на их место нарисовался Милован.

— Жалобы есть?

— На что? Тепло, сухо, никуда по снегу ползти не надо, накормили вот…

Джилас уселся на нары, и, поглядывая как я приканчиваю принесенное, рылся в своей объемной сумке.

— Совет нужен, — и сунул мне несколько машинописных листов.

Я чуть было не вытер ими руки после еды, но спохватился, прочитал и сложил на столике перед собой. Забавно — меня тут судить собираются, а член Верховного штаба за советом приходит. Или ему надо успеть до того, как меня грохнут?

— Что скажешь?

— Не сработает.

— Почему?

— Вы приманиваете кошку не мясом, а горчицей.

Милован фыркнул, взлохматил шевелюру и сосредоточенно взглянул на меня:

— Объясни.

— Ты «Бравого солдата Швейка» читал?

— Конечно! — улыбнулся главный партизанский пропагандист.

— Как Швейк собак ловил, помнишь? На мясо или печень, то есть на то, что они любят.

— Ну, так то собаки…

— Гашек у большевиков был комендантом Бугульмы, и ему однажды потребовалось, чтобы монахини вымыли казармы. Так он им не про мировую революцию рассказывал, а цитировал апостола Павла, второе послание фессалоникийцам, «кто не хочет трудиться, тот и не ешь».

— Погоди, — подозрительно нахмурился Джилас, — а откуда ты это знаешь?

Вот черт… А, семь бед — один ответ, неизвестно, доживу ли до завтра…

— Сестра Варвара, как раз из того монастыря, из России выбралась, здесь осела, с мамой дружила, у нас дома бывала. Много интересного рассказывала.

Милован хмыкнул, а я выдохнул — пронесло, и продолжил гнуть