История России с древнейших времен. Книга VI. 1657-1676 - Сергей Соловьев

По государеву наказу Одоевскому с товарищами велено было дожидаться польских комиссаров не далее 30 июля. Срок этот прошел, а комиссары не бывали, к тому же стали приходить слухи, что в Польше моровое поветрие. Тогда Одоевский 6 августа выехал из Вильны в Москву. Но в самый этот день пригнали гонцы с вестию, что комиссары едут к Вильне. Одоевский не возвратился, а велел сказать им, что царские послы жили в Вильне без дела семь недель, время съезда миновало по их комиссарской проволочке, так чтоб они уже к Вильне не ездили. Комиссары приехали к Вильне, не были впущены и возвратились назад, крича о бесчестье. Одоевский с товарищами уже были в Минске, когда пришла к нему царская грамота с приказанием возвратиться в Вильну и пригласить туда опять комиссаров для доброго дела. Одоевский возвратился и послал звать комиссаров; они обещались приехать, но проволакивали время, а между тем гродненский воевода Апрелев дал знать Одоевскому в сентябре, что гетман Павел Сапега идет под города великого государя и что литовские ратные люди уже начали государевых людей бить, грабить и в полон брать. Гродненского повета шляхта и мужики все взбунтовались, а комиссары отпущены под Вильну для того, чтоб великий государь изволил отдать польскому королю все литовские города; тогда и мир будет, а если государь городов не отдаст, то сейчас же начнется война, для чего гетман Сапега и идет. Вслед за этим другое известие, что Запорожское Войско поддалось королю, а тут шляхта Ошмянского повета прислала челобитную, что черкасы наказного чаусовского полковника Мурашки в маетностях их людей и крестьян вконец разоряют. Переговоры уполномоченных должны были уяснить дело. Они съехались 16 сентября; московские послы начали дело требованием всей Литвы за бесчестье, нанесенное великому государю проволокою дела после первого виленского съезда. Комиссары отвечали: «Если б мы знали, что с вашей стороны будет такое требование, то мы бы и на съезд не поехали, говорить мы об этом не будем и поедем назад без дела; а если царскому величеству Литовское великое княжество надобно, то у него ратные люди готовы, и у королевского величества ратные люди есть же, Литву надобно добывать кровью, а не посольством». Комиссары объявили, что имеют полномочие относительно двух статей — избрания государя в короли и заключения вечного мира. Переговоры об этих статьях отложили до 18-го числа. В этот съезд комиссары прежде всего подняли вопрос о шведах, с которыми по прежнему договору одному государству без другого мириться было нельзя. «Слух до нас дошел, — сказали комиссары, — что царские послы договариваются о мире со шведами под Нарвою; так прежде всего вы должны укрепиться с нами насчет этого дела, иначе мы вам не объявим своих статей об избрании вашего государя в короли: мы для того и соединяемся с вами и права свои давные нарушаем, чтоб над общим неприятелем промысл вместе учинить и к такому миру его привести, чтоб обеим сторонам было прибыльно». Послы отвечали, что у великого государя с шведским королем мира нет; если же идут сношения, то у польского короля такие сношения начались еще прежде, и что у них, послов, нет наказа относительно шведского дела. После многих споров комиссары оставили шведское дело и приступили к условиям об избрании. Послы никак не соглашались, чтоб уния, грубная богу всемогущему, продолжала существовать. Далее комиссары объявили, что необходимым условием избрания царя в короли должно быть восстановление Поляновского договора: «Со стороны королевского величества царскому величеству и так уступлено много, что мы, стародавные свои права поломавши, при жизни королевской государя вашего в короли выбрали не по нужде какой-нибудь, но по доброй воле, желая такого преславного, великого, храброго и мужественного государя, отыскивая того, что потеряно, стараясь о целости государства своего и о прекращении кровопролития; царскому величеству будет вечная слава, что мы сделали это мимо стародавных своих прав, для соединения обоих народов, сами все головами и с имением своим великому государю в подданство отдались; за такое великое дело вы должны нам и своего уступить, не только что наше назад отдать. Если же царское величество завоеванных городов и земель отдать не изволит, то нам и бог поможет, и если мы что отыщем войною, то вам будет стыдно».

Весь сентябрь прошел в бесполезных съездах и спорах. Московские уполномоченные из завоеванного в Литве уступали по реку Березу; комиссары не соглашались, а между тем послы с разных сторон получали известия о неприязненных действиях литовских войск: оба гетмана — Сапега и Гонсевский — придвигались к Вильне, ратные люди их хватали и били русских, залегли все пути, на Ошмянской дороге под Медниками осадили отряд драгунов, отправлявшихся в полки князя Юрия Долгорукого. 9 октября на съезде послы потребовали у комиссаров, чтоб все эти зацепки были прекращены и драгуны выпущены из осады. Комиссары отвечали дерзко: «По нашему прошенью гетман Павел Сапега драгунов из осады освободит, велит их отпустить к Москве, а не в полки, а что при них оружия, зелья и свинцу, то все у них велит взять». Послы отвечали на это с большим шумом: «С князем Юрием Алексеевичем Долгоруким ратных людей много, будут драгуны выручены и без гетманского отпуска; кровопролитие начинается от вашего несходства, а нашему великому государю по его правде бог поможет». Этим съезд кончился, и послы дали знать Долгорукому, чтоб он божиим и государевым делом промышлял по указу; 19-го числа выехали они из Вильны и в дороге узнали, что польские и литовские люди Сапегина полку, присяжная шляхта и черкасы по дороге от Вильны к Минску, около Минска и до Борисова заезжают занятые царскими войсками места; из Минска получили они весть, что этот город с 1 октября осажден черкасами, которые пишутся королевскими подданными; шляхта минская и других поветов, в числе 1000 человек, стоит в минском посаде; черкасы приезжают к ней каждый день и говорят, чтоб Минск взять; мещане минские в город в осаду не пошли и разъехались все в польские города. Но князь Юрий Алексеевич Долгорукий поправил дело: чтоб не допустить до соединения неприятельские силы, со всех сторон скопляющиеся, он решился 8 октября напасть на Гонсевского в селе Варке (Werki). Гонсевский, узнав о приближении Москвы, поспешил предупредить нападение, и сначала конница его имела успех, замешала, обратила в бегство ряды московские, но тут Долгорукий ввел в дело два пехотных стрелецких полка; литва не выдержала и побежала, оставив в руках победителей своего гетмана. Другой гетман, Павел Сапега, остался цел благодаря местничеству: двинувшись против неприятелей, Долгорукий послал к уполномоченным — Одоевскому с товарищами, чтоб отправили к нему на помощь бывших с ними ратных людей, но сотенные головы, князь Федор Борятинский и двое Плещеевых, объявили, что им идти на помощь к князю Долгорукому невместно. После разрядный дьяк объявил им на постельном крыльце: «Тут мест нет, всегда большой воевода меньшему помогает; вашею изменою гетмана Павла Сапегу упустили». Виновные посланы были головою на двор к Долгорукому. Но и сам Долгорукий рассердил государя, отступив от Вильны без указа, не дал знать в Москву и о победе своей. 17 ноября государь отправил к нему любопытную грамоту: «Похваляем тебя без вести и жаловать обещаемся; а что ты без нашего указа пошел, и то ты учинил себе великое бесчестье, потому что и хотим с милостивым словом послать и с иною нашею государевою милостию, да нельзя послать: отписки от тебя нет, неведомо против чего писать тебе! А бесчестье ты себе учинил такое: теперь тебя один стольник встретит подле Москвы, а если б ты без указа не пошел, то к тебе и третий стольник был бы. Другое то: поляки опять займут дороги от Вильны и людей взбунтуют. Напрасно ты послушал худых людей; видишь ты сам, что разве ныне у тебя много друзей стало, а прежде мало было, кроме бога и нас, грешных; людей ратных для тебя сам я сбирал, и если б не жалел тебя, то и Спасова образа с тобою не отпускал бы: и ты за мою, просто молвить, милостивую любовь ни одной строки не писывал ни о чем, писал к друзьям своим, а те, ей-ей! про тебя же переговаривают да смеются, как ты торопишься, как и иное делаешь; а я к тебе никогда немилостив не бывал и вперед от меня к тебе, бог весть, какому злу бывать ли, а чаю, что князь Никита Иванович (Одоевский) тебя подбил, и его было слушать напрасно, ведаешь сам, какой он промышленник, послушаешь, как про него поют на Москве. А ты хотя бы и пошел, но пехоту солдатскую оставил бы в Вильне да полк рейтар, да посулил бы рейтарам хотя по сороку рублев человеку; а теперь, чаю, и сам размышляешь, что сделалось без конца. Князь Никите показалось, что мы вас и позабыли, да и людей не стало, и выручить вас нечем и некому. Тебе бы о сей грамоте не печалиться, любя тебя пишу, а не кручинясь, а сверх того, сын твой скажет, какая немилость моя к тебе и к нему. И тебе бы отписать ко мне наскоро, коим обычаем ты пошел, и чего ради, и чего чая вперед, будет чая миру нынешней зимою, то по делу; а будет не чая миру и Сапегу покинул в собранье на виленской стороне, и то сделалось добре худо. Помысли сам себе: по какому указу пошел? какая тебе честь будет, как возьмут Ковну или Гродню? Как и помыслить, что, пришедши в Смоленск без нашего указа, писать об указе! Князь Никита не пособит, как Вильню сбреют и по дорогам пуще старого залоги поставят, и швед близко, а Нечая и без князь Никиты Сергий Чудотворец дважды побил, а на весну с поляками втрое нынешнего пуще будет сделываться и боем биться. Жаль, конечно, тебя: впрямь бог хотел тобою всякое дело в совершение не во многие дни привести и совершенную честь на веки неподвижну учинить, да сам ты от себя потерял; теперь тебе и скорбно, а как пообмыслишься гораздо, и ты и сам о себе потужишь и узнаешь, что не ладно сделалось. А мы и ныне за твою усердную веру к богу, а к нам верную службу всяким милостивым жалованьем жаловать тебя хотим; а как бы ты без нашего указа из Вильны не ходил, а ратным бы людям на прокорм по своему рассмотрению роздал шляхетские маетности, и после такого великого побою изволил бы господь бог мир совершить вскоре, и ты б наипаче нашею, великого государя, милостию за два такие великие дела — се за бой, се за мир был бы пожалован. А прочтя сию нашу грамоту и запечатав, прислать ее к нам с тем же, кто к тебе с нею приедет».