ПОД БУКОВЫМ КРОВОМ - Роман Шмараков

Тут мелькнула новая пометка: я ждал встретить нового уездного честолюбца или скрягу — и с удивлением увидел, что ошибся. Ларошфуко говорил о том, что, предпочитая наших друзей нам самим, мы только следуем своему вкусу и желанию — но сие предпочтение делает дружбу подлинною и совершенною (мысль, над которою я много тревожился, когда еще имел вкус испытывать свои побуждения). Полковник спрашивал, в сем самолюбии дружества должно ли ему видеть свой портрет. Тут, увлекаемый новым любопытством, я взялся смотреть все сызнова: но нигде более не обнаружил пометок, касающихся до личности их автора. Немного задумался я над странным занятием моего хозяина, а потом зевнул и пошел спать.

Поутру я проснулся поздно, разнежась на сельских перинах. Солнце было высоко, и птицы, заливаемые янтарным светом, пели свои беспечные гимны. Меня звали к завтраку. После него я простился с радушным хозяином, извиняясь неотложностию своих дел; полковник меня не удерживал. Назавтра надеялся я быть у дяди. С сожалением я покидал дом столь гостеприимный. Нам собрали еды в дорогу; кучер, придерживая что-то под полою, угнездился на починенном экипаже, пригласительно щелкнул бичом, и мы покатились между липами, стройная чреда которых напомнила мне, что среди забот сегодняшнего утра я все же успел с бокалом бордо уйти в садовые аллеи и, вытерпев ожидаемые неудобства, совершить почтительное возлиянье пред безликим столпом, глядящим в дремучую зыбь ежевичной поросли.

ПОД БУКОВЫМ КРОВОМ

О Meliboee, deus nobis haec otia fecit.

Verg.

Г-н W. огляделся. Ветви еще качались, потревоженные его быстрой ходьбой. Из-за тисового боскета доносились внушительные рассуждения Лейбница и звонкий тон принцессы Софии. Квадратные тени крон недвижно лежали на солнечной траве, стягиваемые металлической вязью кузнечика. Выражение досады показалось на лице г-на W., когда он притянул к себе еще одну ветку и тотчас отбросил ее; мысль, что Лейбниц может быть прав и что среди мириад листьев в герренгаузенском саду не найдется двух похожих, была ему неприятна, когда он вспоминал о горячности, с какой оспоривал это утверждение. Ему казалось, что вне зависимости от требований тщеславия, вообще закономерных, и от нежелания быть смешным, держась ошибочных мнений, он должен был получить преимущество в этом споре, несмотря на то что принять противную сторону значило похвалить разнообразие природы — поступок тем более уместный, что в настоящий момент они пользовались всеми плодами ее равнодушного гостеприимства. Если бы дело шло о какой-либо истине, так ослепительно ясной, что прекословить ей было бы проявлением своеобразного бесстыдства, г-н W. не мыслил бы ей противоречить: но так как ни о чем подобном речь не шла, он вправе был отождествлять с философствованием ту неизбежную долю самолюбия, которая заставляет упорствовать в притязаниях на правдоподобие, пусть и никем не разделяемых. Он пошел по аллее, иногда останавливаясь и приникая к ветвям. Было тихо. Розовые ленты завеяли впереди по темной зелени, и он вышел на круглую арену, где сходилось несколько дорожек и где еще не разобранный павильон, в котором несколько дней назад по желанию курфюрста были предприняты театральные забавы, тихо шелестел останками пышных ухищрений. Издалека г-н W. увидел стоявшего на сцене человека, в задумчивости опиравшегося на театральную балюстраду; лица его видно не было, но он был одет в такой же точно камзол, как на г-не W. Тот думал уже, какой остротой при обмене любезностями сгладить неизбежное смущение от той разновидности соревнования, коей женщины поражены со времен дочери патриарха, вышедшей, как сообщает дееписатель иудейского народа, видеть жен области той, и которую мужчины успели перенять у женщин даже до того, что могут притязать на первенство, — однако, подходя к павильону с небольшой улыбкой на лице, рожденной этим наблюдением, он увидел, что незнакомец спрыгнул и исчез по ту сторону театрального павильона.

Г-н W. остановился. Полуциркульное здание высилось перед ним. Между колонн он поднялся на помост. На отставшей холстине, призванной возместить скудость мира услужливостью изобретения, кроны деревьев волнообразно колыхались, передавая движение зверям и людям у их подножья. Симметрически выгибавшиеся над головой г-на W. гирлянды выносили из сумрака, стоявшего под потолком, свои увядшие переплетенья. Он посмотрел на приспособления и машины, раскрашенные в цвет стихий и предназначенные доставлять на сцену избранных представителей мира, меж тем как существа, не фаворизованные природой и добродетелями, могли полагаться лишь на свою расторопность. Красные и синие стекла бросали праздничные лучи; г-н W. протянул руку, любуясь, как она заливается пунцовым, и медленно вернул ее себе. Хрупкая совокупность событий совершила свой круг и растаяла, г-н W. стоял среди гулкой сцены, не опасаясь быть задетым кем-либо из существ, ее населявших; но разноцветная среда, сквозь которую они двигались, еще стояла здесь, недвижно кружась вместе с солнцем и готовая снова принять в себя истории любой длительности, и сохраняли исправность машины, способные обеспечить богам и героям любую форму условленного преимущества. По пестрым доскам г-н W. прошелся вдоль задней стены, выходящей на закрытую аллею (в ее перспективе находилась воображаемая страна, откуда на герренгаузенскую сцену прибывал ожидаемый спаситель), и спрыгнул вслед за незнакомцем. Непрерывная вязь ветвей сомкнулась над ним, подобно глубокой воде или одичавшей триумфальной арке, и он пошел в искусственном полумраке, повременно обрывая по два листа с очередного дерева. На сыром песке он заметил свежий отпечаток башмака и поставил рядом свою ногу, но не успел точно увидеть, различаются они или нет, оттого что невидимая птица так просвистала в глубине по правую сторону от аллеи, что ему послышалось, будто кто-то, ступая по веткам, выходит оттуда на дорогу, и г-н W. обратился его увидеть, — но птица, перепорхнувши, свистнула слева, и он, уже успев понять свою ошибку, обернулся тем не менее и туда, и от этого немного пошатнулся и схватился ладонью за закружившуюся голову; и в этом состоянии ему вдруг с необыкновенной ясностью вспомнилось, как незнакомец в камзоле, точно как у него, облокотясь на павильонные перилы, выстукивал по ним какую-то мелодию пальцами, на одном из которых был яркий перстень, что г-н W., с его хорошим зрением, разглядел, но, конечно, не расслышал. Когда рассеялось в голове, он шагнул далее и не останавливаясь пошел к выходу из аллеи, где что-то остро блистало.

Он вышел к фонтану «Алфей и Деянира». Речной бог, еще без следов несчастной битвы на курчавой голове и с выражением непобедимого самодовольства, преподносил прекрасной нагой Деянире, нестерпимо лучащейся на солнце, зубристую раковину, должную означать власть над всем порожденьем речной глубины, которую Деянира принимала левой рукой (дурной знак), держа в правой, несколько на отлете, бронзовое зеркальце, куда гляделась пред появлением бога. Пенистый ток ниспадал из раковины им под ноги, вокруг которых два свившихся дельфина, страшно выпуча затянутые патиной, как ряскою, глаза, извергали из сомовьих пастей тяжелую влагу в плескучие обводы фонтана. Недвижно стояла ажурная радуга в водяной пыли, словно обещая, что потопа больше не будет, что бронзовым глазам статуй не придется видеть ни проплывающих над ними гуртом овец, ни тюленей, запутавшихся в ветвях дуба, и что назидания, взывающие к чувству боязни, сменились более духовным воздействием просвещения. Г-н W. услышал близкую поступь и еще успел увидеть, как спина человека, которого последние минуты он для чего-то преследовал, скрывается за витыми воротами лабиринта, простиравшего свою зеленую массу далеко вдоль перекрещивающихся аллей. Г-н W. кинулся в ворота, вступил в трепещущие листвой ущелья, повернул за первый поворот и замедлился, не уверенный, что сумеет выбраться отсюда в краткое время — ибо с правилами герренгаузенских лабиринтов он не был знаком — и помня, что его ожидают принцесса и Лейбниц и что, извиняя свое длительное отсутствие его подлинными мотивами, он может к шуткам над своей горячностью прибавить удивление своими романическими склонностями. Ему, однако же, казалось, что его поведение удовлетворительно объясняется тем, что он представлял себе довольно хорошо круг людей, которые могли в эту пору посещать парк; что человек, увиденный им, не был схож ни с кем из них и что во всяком случае его присутствие должно иметь веские основания. Всего несколько минут назад расставшись с дочерью курфюрста, за времяпрепровождение которой он думал быть отчасти ответственным, г-н W. не мог не считать справедливым интерес к неизвестному посетителю, чья таинственность не была свободна от подозрений в силу несчастного жребия всех государей, которым оказывают больше почтения, чем испытывают. Ему услышалось, как незнакомец, проходя мимо за лиственной преградой лабиринта, напевает мелодию, которая показалась ему знакомой, — но, еще ловя удаляющийся мотив, г-н W. наконец понял, что смутный звук, над которым он напрасно утруждает воспоминанье, видимо, производится фонтаном, расположенным в центре лабиринта, и что незнакомец окончательно перестал быть различимым среди шелеста струй и листвы. Кузнечик скакнул перед ним по траве и скрылся. Г-н W. оторвал два листочка с шевелящейся и качающейся стены: они были разные. Он шагнул вперед, и среди преднамеренного хаоса что-то ослепило его: в крупной, темной листве, скрытой от солнца высотою стен, несколько соседственных листьев горели нестерпимым золотом. Г-н W. поглядел с удивлением, прежде чем раздвинул их, чтобы выглянуть сквозь озаренной листвы: оказалось, что отшлифованное зеркальце в руке Деяниры, отражая солнце, бьет в этот час сюда, проницая за сквозящие стены лабиринта. Он поглядел еще минуту на дымный луч, пересекавший перед ним мглистый коридор, прежде чем повернуться и выйти из лабиринта, где скрылся его незнакомец и откуда, возможно, он уже счастливо выбрался на другую аллею в ту минуту, когда г-н W., все еще во власти задумчивости, оставленной в нем покинутой машинерией Флоры, бесстрастно развертывающей свой важный замысел в этот пустынный час, медленно выходил из витых ворот. В отдалении нескольких сотен шагов на широком взлобье стоял круглый храм, выстроенный курфюрстом, дабы напоминать о величестве творения и о блаженстве созерцать в нем распоряжения Божества; стройные колонны его мерцали в перистой тени молодых акаций. Если бы г-н W. имел возможность достигнуть до этого места, господствовавшего над окрестностью, то, глядя вниз от храмовых ступеней, знал бы точно, где находится увлекший его незнакомец, но, к несчастью, между ним и высокою площадью храма пролегало русло речки, в сем месте изогнутое полукругом, нарочно расширенное и прилежно поддерживаемое. Скудные берега ее укреплены были гранитом со свисавшим чугунным кольцом, за которое хватался, причаливая, лодочник, назначенный перевозить гуляющих от лабиринта к храму, но в жаркие часы, когда ему напекало голову, уходивший дремать в рощу Пана, чему не препятствовал курфюрст, видя в этом уместную аллегорию. Спускаясь по берегу, г-н W. сильно поскользнулся — удержался, но черпнул размахнувшей рукою песку. Он осторожно присел на корточки и окунул руку в теплую воду. Поднявши голову к небу, меж тем как сквозь его пальцы текли благонамеренные струи изогнутой курфюрстом реки, он видел, как храм созерцания, похожий на сквозящее облако, возносит классический свод к белеющей лазури, где кружит далекий коршун, словно прикованный к ступице гигантского колеса, — и г-н W., щурясь от солнца, представил, как если бы он, сходя по ступеням храма, на которые золотая акация бросает крупную рябь, точно ливень на реке, с этого избранного места наблюдал весь обдуманный замысел княжеского парка. Он видел оттуда себя, сидящего над темноблещущей излукой аллегорической реки, и омкнутое пепельным горизонтом полудня бесконечное множество того, что было уготовано встречаться ему по дороге сюда и что таким же образом будет сопровождать его обратный путь, представительствуя не только за свое предписанное значение, но и отчасти за значение множества других вещей, которые он увидел бы, если бы выбрал другую последовательность аллей. Он видел в тенистых аллеях насупленные гроты, подставляющие тому, кто заглядывает в их жерла, стоящее против входа зеркало, для удивления от непредвиденной встречи; видел солнечные часы и причудливые тени фонтанов на влажном песке. Он видел ветви, качающиеся от прыганья и возни щебечущих птиц, и невозмутимую гладь квадратных прудов, по которой далеко разносится гам разноплеменного птичьего стада из менажерий, как быстрое бормотанье человека, на миг выбившегося из беспокойного сна. Он видел, наконец, всю кропотливо размеренную окрестность, от Меркурия в утомленной позе умного эпикурейца подле главной лестницы, ртутно блещущего между двух шарообразно остриженных орешников, до Сатурна в старинной дубовой посадке, чье каменное лицо, затененное широкой шляпой, глядит за парковую грань туда, где уже тянутся терпеливые крестьянские уделы. Он опустил глаза к своему безмолвно качающемуся отражению. Какие-то зеленые волокна стлались по дну в прихотливом подчиненье струям, роющим витые бразды в песке. Что-то проковыляло по дну, украшенное конической мозаикой из слюдянистых обломков раковин, и пропало в темноте. Все дышало смутной сонливостью. Странно было думать, что лишь стремление столкнуться с человеком, мелькнувшим в аллее, привело сюда г-на W.; среди тех разнообразных чувств и впечатлений, которые он испытывал в течение своей прогулки, потребность видеть в природной архитектуре черты всеобщей разумности, законы которой он одарен был способностью познавать в себе самом, казалась ему той невидимой целью, что руководствовала его в безлюдных аллеях, между отбрасывающих короткую тень боскетов. Вдруг ему повиделось, что какое-то лицо смотрит на него из глубины белыми глазами, и хотя через минуту стало ясно, что только игра теней на углублениях дна вкупе с мгновенным и случайным переплетением водорослей вызвали это заблуждение, в чем он убедился, передвинувшись в сторону, но выражение явной ненависти, которым дышало это сцепление пятен и очертаний, подействовало на него так неприятно, что он рассудил за лучшее покинуть это место.