Том 5. Публицистика. Письма - Игорь Северянин

Никол<аевной>, своею Малим, второю и последнею возлюбленною своей! Да, здесь, на чужбине, ибо там, на родине,

Мои томительные дниРоссия омрачила бранью.Моих сограждан щедрой данью,

как писал он в Тойле в 1913 году. И здесь же тогда же:

Милая прохлада — мгла среди полей.За оградой сада сладостный покой,Что ж еще нам надо в тишине такой?

И восклицал восторженно:

В очарованьи здешних местКакой же день не встанет ясен?

7 декабря 1927

Toila

Осиянный

(О творчестве Алексея Масаинова)

Вошел он в мою рабочую комнату (впрочем, комната это теперь, тогда был кабинет) и представился: «Алексей Масаинов». Лицо было открытое, светлое, улыбалось весело и лучисто, голос ясно звенел — как солнце, этот человек взошел, как шампанское, взыграл! И сразу я почувствовал к нему живейшее влечение, к нему, такому симпатичному, смелому, восторженному.

Не обмануло меня первое впечатление: таким он и оказался впоследствии, когда стал у меня «своим человеком», постоянно выступал на моих вечерах с лекциями об искусстве и со своими искристыми стихами, когда ездил со мною на концерты в Саратов, Москву, Псков. Его лекции — в особенности одна из них на тему «Поэты и толпа» — производили фурор, и в одном Петербурге он прочел упомянутую лекцию три раза подряд на моих концертах в зале Городской думы. И надо было видеть, как обыватель, называемый им «Иваном Ивановичем», неистово рукоплескал ему, боясь, очевидно, быть похожим на… обывателя, которого Масаинов разносил с эстрады за тупоумие, равнодушие и отсталость!.. Это было так весело наблюдать.

В те времена я вообще любил перед своими стихами просить выступать лекторов, читавших рефераты о моем творчестве, о творчестве русских и иностранных писателей и о задачах искусства. Назову фамилии докладчиков: Н. И. Кульбин, Андрей Виноградов, А. Закржевский, Виктор Ховин, Дм. Крючков, Владислав Ходасевич, Семен Рубанович, Вл. Королевич, Георгий Шенгели и др. Но более других мне по душе был все же Масаинов, хотя я и воздаю должное каждому из референтов.

О, это был блестящий лектор! Сын богатого ярославского купца, не стесняясь в средствах, он много и часто путешествовал, и путешествия были его призванием, возможно, мешавшим ему целиком отдаться творчеству. Я выпустил совместно с ним два альманаха («Мимозы льна» и «Острова очарований»), где, кроме нас двоих, никого не было. Кроме того, он принимал участие в альманахе «Винтик», в котором сотрудничали ныне покойный А. Виноградов, А. Толмачев и я. В журналах он почти не печатался, отдельной книги, к сожалению, так и не удосужился издать, поэтому я лишен удовольствия говорить о его творчестве подробно, имея его перед собою только в нескольких образцах.

Живя долгое время в Японии, нежно им любимой, он неоднократно пел о ней, и как хороши его стихи о стране Восходящего солнца! Привожу его «Японию», мне посвященную:

Душистым вечером гремит так звончатоКонцерт фонариков в стране Ниппон.Ликуй, Япония! Где жизнь утончена,Где гейши веселы, там весел звон.

Вся в озарении, цветеньи сливовомТы дышишь влагою, Восходный Свет.Деревья белые! Привет счастливые!Деревья алые! И вам привет.

Как ты изысканна, благоуханная,Как ты пленительна, сердца пленив,Клонитесь грезово головки пьяныеЦветов камелии и ветви слив!

Деревья белые, деревья алые,Озвоньте шелестно сады утех.Здесь губы женские всегда коралловы,Здесь гейши веселы и весел грех.

Греши, Япония! Весной, как зарево,Растут слепительно твой смех, твой звон.О, как блистателен концерт фонариковНа шумных улицах в стране Ниппон!

Есть стихи, которые меня каждый раз воспламеняют и захватывают. И эти — именно такие. Предвижу, что вы будете утверждать о моем влиянии на автора, о его подражании мне. Возможно, но что же из этого: разве я сам в свое время не попадал под влияния?

Это — в порядке вещей. Но я хочу подчеркнуть, что не всякое влияние удачно. У Масаинова же его «подвлиянная» поэза вышла безукоризненной: сколько в ней вдохновения, блеска, колорита, колдовства! О подражании же здесь не может быть и речи: просто он создал нужные ему неологизмы, как, например, «озвонить», другие же, мои, вроде «грезово» и «звончато» употребил как удачные — ах, не все ли равно чьи? — достижения. А вот и другое его «японское» стихотворение — «Ойя-Сан»:

Пойте, нежные гейши, смейтесьНад пришельцем далеких стран.Ах, игрой на длинной флейте,Голубая Ойя-Сан!

Чайный домик светел и легок,Пахнет сливой, и чай согрет.Не гляди ж, не гляди так Строго,Ойя-Сан, вишневый цвет!

Косоглазый и странный ребенокВ пышном платье, в прическе крутой,Голосок твой нежен и звонок,—Не стыдись же, присядь и спой.

И задумчивыми глазамиМимолетно взглянув вперед,Про богиню О-ОмикамиОйя-Сан поет, поет…

Про твои голубые заливыО, Ниппон, звезда островов,Про пушистую ветку сливыИ про вишню, красу садов.

Цвет камелий — твой маленький ротик,Ойя-Сан, Ойя-Сан, стрекоза!Ах, на самой высокой нотеОпускаешь ты скромно глаза…

Много стран есть в морях безвестных,Где немолчен птичий звон,Но чудесней всех стран чудесныхСветло-радостный остров Ниппон.

Много дев в городские воротаВходят тихо в вечерний туман,Но чудесней всех город КиотоИ чудесней всех дев — Ойя-Сан!

Я нахожу это воистину осиянное произведение восхитительным. Какая ясная легкость, какая прозрачность! И ни с чем не сравнимая тональность, присущая одному Масаинову. Не могу не привести и третьего его шедевра, его любимой мною «Франчески»:

Покинутая смуглянка,Благословенно имя твое!Она была итальянка,И звали Франческой ее.

Проносились года как птицы,И пели колокола.На тихом канале АльбрицциОна жила и цвела.

Ты, солнце, в славе и блескеУкраситель, зиждитель дней,Сравнишься ль с глазами Франчески,Смелой Франчески моей?

Как радовался я, влюбленный,Как глаза ее целовал!Помню нежно-зеленыйПолусонный канал…

Помню, как гордо-покорно,С розой в смуглой руке,Приезжала в гондоле чернойФранческа в черном платке.

Франческа, пусть знают люди!Франческа — чудесный цветок!Не твои ли нежные грудиЦеловал я, сбросив платок? ^

И не твой ли отец затаенноСмотрел на наше окноНа Calle délia Madonna,Где нам было так пряно-грешно?

О, бросившая смело и дерзкоВ сердце храбрых свое копье,Одалиска, безумка, Франческа,—Благословенно имя твое!

Залы гремели восторгом, когда Масаинов читал — и как вдохновенно и блистательно читал! — вышеприведенные поэзы. Просматривая его стихи, вижу, как в них «бормочут сосны», «стучат насмешливые двери», «бело пустынное всполье», «звезды глядят васильково на землю», «радостно-серебряные перья бросают вниз, в Индийский океан, веселые дожди», «зеленый кузнечик с легким стрекотом звонким закачелил былинку», «пробегают, журчат, лучатся, мчатся звонкие… обручатели душ, смех земли, молодые лесные ручьи», и как, наконец, нераскрытая телеграмма лежала на бархате стола:

— Приезжай. В 6 вечера мама умерла.

Как просто! как пусто! как больно,Ты, Боже, караешь тоской!Закрываю невольно,Гладя дрожащей рукой…

В мировую войну Масаинов был военным корреспондентом «Биржевых ведомостей» и «Русского слова» В 1914 году из Вильно он прислал мне «Терцины»:

В злой час, когда от пороха туманомБезумный мир, приют безумных слов,Я шлю привет Вам, Игорь-Северянин!

Наполеон рифмованных полков,Победоносец, правящий всесильно,Вам мой напев, властителю веков!

Слуга войны, в глухом и грустном Вильно,Я позабыл, давно сомкнув уста,Свои стихи, кипевшие обильно.

И лишь для Вас, чье имя — Красота,Душа звенит забытыми стихамиПод светлым знаком Красного Креста.

Да будет мир и вдохновенье с Вами!Да не устанет сладостно звучатьВаш смелый Дух, бушующее пламя!

И если смерти черная печатьМне суждена на черном поле битвы,Я не хочу, я не могу молчать —

Вам мой восторг и Вам мои молитвы.И Вам любовь и память в смертный час,Ловец сердец, искусный для ловитвы.

О, песнопевец, радужный алмаз, —Чей гордый блеск так пышно-многогранен,—О, ювелир цветодарящих фраз,Поэт поэтов, Игорь-Северянин!

Заканчиваю работу и, отправляясь перед обедом на лыжную прогулку по озеру, от всей души грущу, что за последние годы потерял из вида симпатичнейшего человека и выдающегося своего современника.