Окопные стихи - Юрий Белаш

празднично играет патефон.

Патефон отобран по закону:

это наш, советский инструмент,

и пластинки тоже все знакомые –

Лидии Руслановой концерт.

Фриц, видать, огромный был любитель

Музычку послушать перед сном,

и в посылке с фронта сеё грабитель

в фатерланд отправил патефон.

Сколько же их было мародёров!

Что приметят – тотчас отберут,

и без всяких долгих разговоров:

– Матка, дай! А то пук-пук, капут…

Нынче справедливость восстановлена.

больше не пограбите – шалишь!

Нет, не ваши танки рвутся к Ховрину –

наши к Кенигсбергу подошли.

И с пластинки, с глянцевого круга, –

на сердечный полный разворот,

эх, на всю на прусскую округу

Лидия Русланова поёт:

«Жигули вы, Жигули,

До чего вы довели!..»

Город Ветка

Здесь шли ожесточённые бои…

И до сих пор, спустя уж треть века,

душа, как обожжённая, болит,

когда кондуктор скажет: – Город Ветка!

С годами время память притупило.

Но лишь блеснёт на Сож-реке вода –

и снова наплывает то что было,

как будто не кончалось никогда.

Я помню: мы не плакали в ту пору,

хотя бывало в пору ворот рвать.

А нынче – подступают слёзы к горлу,

и с ними не возможно совладать.

Пылит на марше сапогами время.

и скоро наш придёт последний час,

и мы сравняемся судьбою с теми,

что здесь легли гораздо раньше нас.

Но вечно будет солнечным пожаром

над Веткой каждый день вставать заря, –

и значит, воевали мы не даром,

и значит, жизнь мы прожили не зря.

Пистолет-пулемет Шпагина № 1961

Не смерть страшна. Тоска – страшнее…

И, взяв из пирамиды ППШа,

уйдёшь в глухой конец траншеи

и, стиснув зубы, не спеша,

перекрестишь огнём из автомата

и ночь и звёзды –

вдоль и поперёк!..

И расползётся серенький дымок.

И порохом потянет горьковато,

а перегретым маслом от ствола.

И запахи машинного тепла

свершат своё немое колдовство, –

и острое почувствуешь сродство

с свирепым постоянством ППШа.

Вернувшись,

в сонном храпе блиндажа

достанешь шомпол, ёршик и протирку,

присунешь ближе тусклую коптилку –

и будешь,

успокоено и долго,

вздыхая временами только,

перетирать и чистить автомат:

товарищ мой окопный, друг и брат!

Минометы 82 мм

Команда – как звенящая струна:

– Осколочными! Залпом! По пехоте!.. –

И девять мин стального чугуна

мелькнут из девяти стволов минроты.

И с промежутком в несколько секунд,

повтором отработанного штампа,

сухое небо, хлопнув рассекут

ещё, быть может, три-четыре залпа.

И в ожиданье – пот покроет лбы.

У миномётов станет тихо.

Как доги – воронёные стволы

присядут чутко на опорных плитах…

А там, вдали, за рыжим косогором,

где движется в атаку немцев строй,

вдруг по ушам бегущих гренадёров

ударит низвергающийся вой.

И лопнет, как звенящая струна.

И вспухнет грязно-жёлтыми дымками.

И девять мин стального чугуна

рванут у гренадёров под ногами.

И с промежутком в несколько секунд,

обвалами карающего воя,

раздавят, раскромсают, рассекут

нейтралку с окровавленной травою…

И остановит гренадёров смерть.

И возликует наша оборона.

И на траве останутся чернеть

тарелки минных выжженных воронок.

* * *

Последний шанс!.. Не ждать, пока прикончат,

а броситься внезапно на конвойных. Их двое:

спереди и сзади – с винтовками наперевес.

Они не ждут, конечно, нападенья – и думают,

что русский отупел от ожиданья смерти

и безоружен… Они не знают, что такое

последний шанс. Сейчас ты объяснишь им это,

когда дотащитесь до поворота – и переднего

прикроют кусты орешника: тогда, присев,

как будто заправляешь шнурок в ботинок,

дождись, чтоб задний подошёл поближе, –

и, резко обернувшись, швырни ему под ноги

с размаху, как гранату, свой шанс последний –

надеждой лютой налитое тело.

Вельколяс

Вот и всё…

Колонна – на походе.

Девушки, не забывайте нас!

Обступила русские подводы

польская деревня Вельколяс.

Мы стоим, обнявшись у овина.

И, подняв печальные глаза,

девушка по имени Марина

что-то мне пытается сказать.

Не помогут нам ни бог, ни нежность.

Никакие не спасут слова:

вспыхнула любовь жолнежа

так же вдруг, как вдруг оборвалась…

Ничего вокруг не ощущаю.

И такой захлёстнут я тоской,

будто не с Мариной я прощаюсь,

а прощаюсь с собственной судьбой.

А она всё шепчет, шепчет глухо:

– Сбереги их, Езус, сбереги!.. –

И дрожит на смуглой мочке уха

камешек дешёвенькой серьги.

Я сюда уж не вернусь, наверно.

Не увижу больше этих глаз.

Будь же ты благословенна,

польская деревня Вельколяс!

ЧП

У нас в полку произошло ЧП –

танкисты спёрли Таньку из санроты:

подъехали к санротовской избе,

в машину Таньку и – «Привет, пехота!».

Майор рассвирипел:

– Догнать! Отдать под суд! –

Но как ты их, едрёна вошь, догонишь,

когда у них теперь другой маршрут –

куда-то, говорили, под Воронеж.

И, плюнув, успокоился майор.

В конце концов, решил он очень здраво,

что Танька хоть и редкая шалава,

но увезли её не на курорт.

Однако он с начальником медслужбы

довольно долго резок был и груб:

– Тебе охрану выделить не нужно?

А то гляди – санроту всю сопрут.

* * *

Возвращаюсь как-то вечером в землянку и вижу – спит на моей койке какая-то девушка.

– Вы кто такая? Как сюда попали? –

Просыпается: ба! да это военфельдшер Маргарита Манкова – новая хирургическая сестра из полковой медсанроты, миловидная, доложу вам, шатенка с фигурой Афродиты.

Спустила ноги на пол, одёрнула юбку на коленях и говорит таким тоном, словно пришла узнать, который час:

– Товарищ военврач, я решила выйти за вас замуж. – Я как стоял, так и сел на ящик с медикаментами.

A она продолжает, как ни в чём не бывало:

– Если вы на мне не женитесь, я не знаю, что я с собой сделаю!

Мужчины проходу не дают, пристают, а если я выйду замуж, приставать не будут.

Наконец я обрёл дар речи:

– Но почему именно за меня? –

И слышу потрясающий по своей логике ответ:

– Потому что вы мне нравитесь.

– Но, простите, я вовсе не собираюсь жениться. – И опять – ответ:

– Придётся, товарищ капитан, если хотите спасти меня.

– Но почему бы вам не выйти замуж за одного из тех, кто вам проходу не даёт?

И опять – ответ, потрясающий по своей логике:

– Да потому что они все нахалы! –

Тогда я говорю:

– Этого быть не может, чтоб все!

Но она отбивает и эту мою контратаку:

– Я лучше вас разбираюсь в таких вопросах, товарищ капитан.

Я наконец поднимаюсь с ящика с медикаментами:

– Хорошо, хорошо, я подумаю, а пока идите к себе в санроту…

– Но я пришла жить у вас, видите – даже вещи принесла.

Эту ночь я провёл у своего друга – начфина, а когда утром пришёл в штаб, встретил замполита:

– Слушай, капитан, ты что разводишь в нашем полку аморалку?

– Не понимаю вас, товарищ майор!

– Ах, не понимаешь?.. А я только что видел, как около твоей землянки умывалась военфельдшер Манкова. –

Я хотел рассказать ему, как всё это случилось, но он и слушать не стал.

– Не оформишь связь законным образом – будут неприятности.

* * *

Как на формировке в Старой Буде

полюбила девушка солдата…

Никогда я в жизни не забуду

Зойку-санитарку из санбата.

Разбитная тульская сестрёнка

с розовым припудренным лицом,

в выстиранной старой гимнастёрке,

туго перехваченной ремнём.

Вечерами по тенистой стёжке

мы бродили с нею за рекой,

и её шершавые ладошки

пахли свежим мыло и травой.

Оплывало олово заката,

сырость наползала из болот, –

от девичьих от плечей покатых

исходило ровное тепло.