Чёрный листок над пепельницей - Атанас Мандаджиев

Длинные Уши сидел на кипе старых газет, сцепив руки под коленями. Он меланхолично следил за мячом, а во время пауз в игре с восторгом и радостью смотрел на очаровательную чемпионку, просто любовался ею. Мне стало как-то неловко: зачем я здесь? Зачем собираюсь внести диссонанс в эту «милую родную картину», как сказано у кого-то из поэтов, разрушить её своими вопросами о зачёркнутом прошлом? Но вместо того, чтобы встать и уйти с корта, я сел на первую с края скамейку, прямо над парнем: протяни руку — и коснёшься его вытянутой узкой спины с выпирающими слегка лопатками.

… Все говорили о его длинных ушах, а выяснилось, что они вполне нормального размера, просто слишком торчат, а поскольку голова у него небольшая, это особенно заметно. Чем бы ещё оттянуть не очень приятный момент.: когда я вынужден буду заговорить с ним? Ах, да, можно обратить внимание на одежду теннисисток. Мне ужасно нравится, что обе они в белом. Только сейчас я понял, как неприятно и даже чужеродно выглядят на корте цветные майки и трусы.

Вдруг Длинные Уши обернулся и пристально посмотрел на меня. Может быть, я думал вслух? Так или иначе, у меня возникло чувство, что я здесь не на месте. Парень отвернулся и стал следить за игрой. Я подождал немного: может быть, он снова обернётся и тогда что-нибудь придумаю, но он, похоже, просто забыл обо мне.

— Я пришёл сюда специально, ради вас, — я уже стоял прямо перед ним.

— Вот как? — вопрос был задан для проформы, удивления в нём было не больше и не меньше положенного. Парень не изменил позы, только взглянул на меня без особого интереса. Его впалые щёки, бледное лицо и умные холодноватые глаза какого-то неопределённого льдисто-серого цвета ясно давали понять, что с ним невозможен никакой другой тон, кроме серьёзного.

— Да, ради вас. Мне очень нужно поговорить с вами об Эмилии Нелчиновой, если вы ещё не забыли её…

Он снова взглянул на меня снизу вверх, щёки его едва заметно порозовели, ресницы дрогнули.

— Кто вы?

Родственник. Троюродный брат. Я живу в Вене. Она, наверно, говорила вам обо мне?

— Нет, в первый раз слышу.

— Странно, ведь мы очень любили друг друга…

Длинные Уши отбросил ногой ткнувшийся рядом с нами мячик и встал. Он оказался выше меня больше чем на голову.

— Никогда она не говорила мне о вас.

— Ну да, современная молодёжь не очень-то ценит родственные связи, — сказал я со всей возможной печалью, на какую был способен. Мне показалось, что я был искренен.

Он задумался и тяжко вздохнул, уже не видя опять подлетевший к нашим ногам мячик. Честное слово, он вызвал во мне чувство уважения за этот вздох, за молчание и за то, что я не услышал от него: «Кто? Эмилия? А, детское увлечение…»

— Давно хотелось поговорить с вами. Но я всё время работаю и живу за границей… — Я снова постарался придать себе скорбный вид. — Когда весть, о несчастье с Эмилией дошла до меня, я хотел тут же сесть в самолёт и прилететь, но не удалось. Да и чем бы я помог…

— К сожалению, и я не вижу, чем вам помочь.

— Есть столько неясностей! Надо сказать, что я интересуюсь этим случаем не только как родственник, но и как юрист. Не буду говорить вам, откуда я знаю 6 вашей дружбе с Эмилией, — просто знаю.

— А я и не спрашиваю.

— Я слышал, вы расстались незадолго до случившегося, это верно?

Он опустил голову, уставился в красный земляной настил перед собой и носком модных летних туфель стал слегка буравить его.

— Если вы в этом ищете причину несчастья, то ошибаетесь. Точнее — не мы расстались, а она прогнала меня, и притом без всяких объяснении… — Он заметно покраснел, будто настил каким-то таинственным образом передал его щекам свой густой яркий цвет.

— Где мы можем с вами встретиться? — Я решил воспользоваться его замешательством и прямо приступить к делу. — Здесь, очевидно, не очень удобно разговаривать… — Я посмотрел на играющих девушек, и он понял меня.

— Выберите место сами, — быстро согласился парень.

— С удовольствием выбрал бы, но Пловдив не Вена, я не знаю города.

— Тогда кафе «Тримонциум», в семь вечера.

К нам уже бежала очаровательная чемпионка. Я представился как искренний почитатель её спортивного таланта, сказал ещё несколько ничего не значащих слов, быстро попрощался и пошёл прочь. Почему-то у меня появилась уверенность, что всё прошло удачно и меня не надули. Впрочем, поживём — увидим.

До семи вечера я провёл время в бесцельных хождениях по незнакомым улицам, и единственным результатом этого был всё растущий страх: если он вовсе не придёт на встречу, или придёт только потому, что хорошо воспитан, и ни слова не вымолвит; а про себя подумает: «Что это за брат, что ему, в сущности, надо? И что из того, что он юрист? Зачем усложнять жизнь лишними разговорами?» Иной раз получается именно так, когда даёшь человеку время опомниться и поразмыслить. Прав товарищ майор: деликатность, увы, не всегда уместна в нашей работе. Вот почему сегодня вечером, если только, разумеется, он придёт, я основательно припру его к стене и не отпущу, пока не выжму всё, что можно, сколько бы прелестных чемпионок и северных красавиц ни звали нас танцевать. Пришёл. Точно в семь. Одет как на похороны: строгий тёмно-синий костюм, правда, из лёгкой ткани — всё-таки лето. Вначале и вёл себя так же — слишком серьёзно, с какой-то мрачной торжественностью, На приветствия, сыпавшиеся справа и слева, отвечал короткими кивками, не обращал ни малейшего внимания на снующих вокруг него официантов — видно было, что он ни в грош не ставит свою известность, потому что она не его, а папина.

Я понял, что он видит меня, но на всякий случай поднялся во весь рост, и он двинулся к столику на двоих, занятому мною заранее. Столик, стоял в глубине под навесом, на нём была весьма несвежая клетчатая скатерть. Но стоило Длинным Ушам подойти поближе, как официант мгновенно сдёрнул её и положил свежую, хрустящую, Я церемонно указал юноше на соседний стул, подождал, пока он сядет, сам сел и начал «вступительную речь»:

— Я очень благодарен вам за то, что вы согласились прийти. Надеюсь, вы понимаете, что мне бы хотелось увидеть Эмилию, в другом ракурсе — вашими глазами. Потому что мы хоть и родственники, но что это значило в действительности? Раз или два в год съедим барашка за общим обедом — вот и всё! Поэтому примите мой интерес как простое любопытство, как попытку приглушить угрызения совести, как надежду хотя бы чуть-чуть освободить плечи от груза вины, как запоздалое расследование — словом, примите его как вам угодно, только говорите, прошу вас, говорите!

— Постараюсь… — тихо ответил парень. Официант стоял у нашего столика «наготове». — Что вы будете пить?

— То же, что и вы.

— Тогда сухое.

— Сию минуту! — официант исчез в мгновение ока и буквально через секунду-другую на столе возникли «Монастырское», «Мелник», маленькие изящные бутылочки «Лимона», «Тоника», «Портокала»[5], масса всякой зелени, салат, какая-то рыба. Есть не хотелось, — внутри меня всё было напряжено до предела — я ждал.

Мы сосредоточенно отпили из бокалов, как делают люди, настраиваясь на важный разговор. И тут вдруг я почему-то успокоился: понял, что он сейчас заговорит, потому что ему совершенно безразлично, родственник ли я, или мой интерес продиктован чьим-то приказом. Самое главное для него— то, что он сможет — наконец-то! — вволю поговорить об Эмилии, излить и облегчить душу. Я решил помочь ему и начал первый.

— Вы, разумеется, знаете, что Эмилия, сама оборвала свою жизнь? Я имею в виду ваш ответ на один из моих вопросов, цитирую: «Если вы в этом (то есть в разрыве с нею) ищете причину несчастья (то есть самоубийства), то вы ошибаетесь»… Вставки я сделал для большей ясности…

— И что же?

— Хорошо, попытаюсь объяснить. Соседка с первого этажа спросила вас, верно ли, что Эмилия кончила жизнь самоубийством, — ходят, дескать, такие слухи. Вы ответили: нет, она поскользнулась и упала с моста. И для пущей убедительности ещё сказали, что ваш отец по вашей просьбе звонил в Варну, чтобы проверить всё, а вы лично ходили в местную милицию с той же целью. Несчастный случай. Однако, если верить её словам. вы всё время мялись и отводили глаза. И у меня возник такой вопрос: вы знали тогда правду или вас грызли сомнения? А если знали, то почему скрыли от неё, что вам мешало? Если не хотите, можете не отвечать, не так уж это важно сейчас…

С того момента наш разговор понёсся, как быстрый горный поток. Порой он останавливался, чтобы набрать ещё больше силы, и снова летел вперёд.

— Наоборот, я немедленно отвечу вам. Я скрыл правду от этой мерзкой женщины, да, мерзкой, но не потому что боялся её сплетен и пересудов, а потому что был потрясён до основания и потому что мне больше хотелось верить в несчастный случай, в случайное падение с моста… Так что моей вины здесь нет…