Украденное лицо, Моя юность прошла в Кабуле - Латифа

На въезде в город - третья застава. Люди угрюмо молчат - страх лишает их дара речи, они стерегут малейшее движение охранников: все знают, что те могут запретить им проехать и даже бросить в тюрьму - ни за что, просто так. Достаточно, чтобы один из талибов разозлился на кого-нибудь за малейшее нарушение, и всем остальным придется расплачиваться.

Неподалеку стоит автобус, охранники обыскивают его. Они высаживают женщин, потом заставляют шофера повернуть назад.

Видя, с каким подозрением талибы смотрят на бумаги отца, я почти радуюсь, что на мне чадра, пусть даже она мешает дышать на сорокаградусной жаре.

Нам остается проехать часть пути по извилистому серпантину в горах до Самархайла, где нас в четвертый раз останавливают и все так же тщательно проверяют. Тот же страх ареста...

На подъезде к Турхаму, совсем рядом с границей, мы видим маленьких мальчиков, несущих из Пакистана канистры с бензином и маслом, мешки с сахаром, которые они перепродадут в Афганистане. На земле вдоль дороги сидят люди и предлагают проезжающим деньги: пакистанцам - пачки афгани, афганцам - рупии.

Нам понадобилось семь часов, чтобы добраться до границы, и мама совершенно выбилась из сил.

Шофер говорит нам:

- Они сейчас закроют, поторопитесь. Дальше мне ехать нельзя.

Приходится быстро выгружать вещи, звать мальчика с тележкой, чтобы он довез их до ворот, и идти оставшуюся часть пути пешком. Вот она - заветная цель: большие металлические створки ворот, черные, зловещие... Проход на другую сторону.

Папа и Сорайя поддерживают маму под руки. Она идет медленно, слишком медленно, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух. Мы не знаем, в какое точно время таможенники закрывают проход, а папе приходится к тому же следить за мальчиком - он слишком быстро толкает тележку.

Прямо перед нами - черные забетонированные ворота, по верху натянута колючая проволока. В другом месте пройти на ту сторону невозможно, разве что вскарабкаться по извилистой горной дороге. Перед воротами - вооруженные талибы, с другой стороны - пакистанские пограничники. Людей пропускают группами. Кто-то говорит, что этот пункт закрывается между полуднем и часом дня, - у нас есть еще несколько минут...

Талиб обыскивает наши вещи, изучает паспорт отца - единственный документ, подтверждающий существование его жены и дочерей. Запрещено людям покидать территорию страны или нет - ему на это наплевать. Мимо него проходят тысячи людей, и единственное, что волнует охранников, это кто перед ними: мужчина - то есть полноценный человек, или женщина в чадре, бессловесная, со склоненной головой - существо низшего порядка.

Из будки выходит пакистанский полицейский. Он явно собирается прекратить проход. Какая-то женщина позади нас кричит:

- Брат мой, пропустите нас, не закрывайте ворота!

Талиб-охранник оборачивается, подходит к пакистанцу и говорит ему что-то так резко, что тот безмолвно отступает и прячется за своей деревянной будкой, понимая, что талиб может и выстрелить в него. Даже пакистанцы боятся...

А вот моего отца пакистанец не опасается. Как только мы оказываемся по другую сторону ворот, к нам подходят двое пограничников: важный вид, на плече автомат, в руках стек.

- Ваше разрешение?

Отец протягивает паспорт. Никакого разрешения предъявлять не требуется, и пакистанец прекрасно это знает, он попросту вымогает деньги.

- Куда вы направляетесь?

- В Пешавар. Моим жене и дочери требуется лечение.

Папа сопротивляется: он ненавидит взяточничество чиновников. В действительности эта территория принадлежит нам, пакистанцы просто украли ее! Они не у себя дома и осознают это - даже пытались заставить Наджибуллу подписать официальный документ с отказом от этих территорий... прежде чем убили его. Я знаю, о чем сейчас думает отец, глядя в лицо вору-пакистанцу: "Ты у меня дома, в МОЕЙ стране, и смеешь требовать денег - у меня, афганца! Это не просто рэкет, это оскорбление, и оскорбил ты мою Родину!"

Но что сделано, то сделано. Хуже всего то, что ни одна страна не выразила протеста, даже не посочувствовала Афганистану.

В конце концов папа достает пятьдесят рупий. Пограничник отрицательно качает головой:

- Этого недостаточно, господин! Нужно по пятьдесят рупий с человека!

На этот раз отец выходит из себя и повышает на пограничника голос:

- Что это значит? Чего вы хотите? Ждете, чтобы я устроил скандал?!

Раздосадованный пакистанец вынужден сдаться:

- Хорошо, пусть будет пятьдесят... Ладно... Можете проходить!

Пятьдесят пакистанских рупий - сумма небольшая, что-то около доллара, но для моего отца это дело принципа. В занятом талибами Кабуле за все нужно платить наличными, так работает вся экономика. Все наши наличные деньги папа получает от своего поверенного в Пешаваре, который распоряжается оставшимся небольшим капиталом и ведет дела.

Папа в ярости. Отдав деньги, он бросает сквозь зубы:

- Я еду в Пакистан последний раз в жизни!

Теперь нужно найти машину, которая довезет нас до Пешавара. Симпатичный на вид шофер тут же затевает разговор. Мы от этого отвыкли - в Кабуле водители такси не вступают в беседу с пассажирами, никто никому не доверяет.

- Вы приехали из Кабула?

- Да.

- Я тоже афганец. Живу в Пакистане уже восемнадцать лет.

Машина едет по пустой дороге в свободной стране, в свободном мире, и, несмотря на жаркий климат и горный рельеф, она в гораздо лучшем состоянии, чем дороги в Афганистане. И все-таки ездить по ней опасно: мы то и дело замечаем на дне оврагов остовы разбитых машин и автобусов.

Склоны гор покрыты зеленой травой, по обе стороны дороги растут деревья и цветы. Шофер останавливает машину у небольшого озерца с прозрачной водой, ручейками стекающей со скалы. Можно наконец освежить лицо, отдохнуть. Мы с сестрой задыхаемся, ноги распухли от жары и долгой езды. Я приподнимаю чадру и умываюсь холодной чистой водой, но пить ее не решаюсь.

Короткая остановка в горах доставила нам всем невероятное удовольствие. В дороге я ничего не ела и не пила, так что капли свежей воды на разгоряченных щеках кажутся подарком Неба. Чувствовать себя свободной, находиться вдали от талибов - это как глоток кислорода... Но на всякий случай мы решаем не снимать чадру до самого Пешавара. Мало ли что...

Наш водитель разговаривает с папой:

- Я-то вас понимаю, положение в Афганистане ужасное. Талибы - плохие люди, они слишком жестоки.

Папа просит, чтобы он ехал осторожно, объясняя, что мама плохо себя чувствует, и машина трогается. Мы с Сорайей молчим, жадно разглядываем окрестности. Шофер включает приемник, музыка льется из открытых окон, и в 2 часа дня мы въезжаем в Пешавар через Кархану.

Нашим взорам открывается бесконечная вереница магазинов и лавочек, они тянутся на многие и многие гектары. Водитель объясняет, что на этот гигантский базар стекаются товары со всего мира: территория, где нет ни законов, ни пошлин, ни твердых цен, ни таможни.

- Здесь правят торговцы оружием и наркотиками, - объяснил нам водитель. - Люди продают только их товары. Вот там, чуть дальше, на "чек-пойнте", все для дома, фотоаппараты, телевизоры, радиоприемники, магнитофоны, кондиционеры... Все, что хотите!

В Афганистане практически отсутствуют таможенные пошлины, поэтому в нашу страну выгодно ввозить любые товары, в том числе оружие. Отсюда их бесплатно переправляют в Пакистан.

Наша разоренная, объятая огнем, залитая кровью, раздираемая гражданской войной страна служит Пакистану пересылочной базой. В том числе и по этой причине его правительство сразу признало талибов: с молчаливого одобрения США пакистанцы даже посылают бойцов в их армию.

Если части сопротивления не возьмут столицу, все мы погибнем. Наша страна будет раздавлена, проглочена соседом - при полном попустительстве шариатской власти.

Когда мы наконец подъезжаем к дому родителей мужа моей старшей сестры, дверь нам открывает Шакила. Она плачет, обнимая нас - мы не виделись много месяцев. К счастью, ее уже не было в Афганистане, когда пришли талибы, но все это время она сходила с ума от тревоги за семью. Шакила боялась, что ей придется уехать в Америку, не увидевшись с нами. Люди в Пешаваре в общем-то знают, что происходит в Кабуле, но сестра хочет, чтобы мы рассказали ей о нашей каждодневной жизни.

- Как вы миритесь с чадрой?

- Мы не выходим на улицу.

- Это ужасно для тебя, ты такая молодая... Так что ты делаешь дома?

- Читаю, стараюсь совершенствовать английский по книгам, которые ты мне прислала.

- Одна или вместе с Сорайей?

- Одна, в компании со словарем.

- Ты похудела. И мама тоже. Она такая слабая!

Шакила расспрашивает о дядях, тетях, кузенах, потом ведет нас к ванным комнатам. В доме их три, из кранов течет вода, и мы сможем принять настоящий душ - забытая роскошь! Шакила суетится, приносит нам салфетки, полотенца, мыло, невестка помогает ей. Потом мама ложится на диван, и сестра нежно растирает ей ноги, пока она наконец не засыпает, совершенно обессиленная.