Лед небес - Хельга Лагард

Хлою, но торопиться было нельзя. Она — единственная его возможность приблизиться к Раю, и если ее спугнуть — все усилия пойдут прахом, как обращается в перегной листва.

Изучив досконально ее характер, он задумал встретиться с ней перед ее последним рейсом в Ад. Робость и вечные сомнения Хлои, которым следовало бы раздражать — его лучшие помощники в этом деле; рейс в Ад создаст иллюзию того, что Рай еще нескоро, а когда новость до нее дойдет, она замечется между долгом и зовом сердца, и достаточно будет чуть ее подтолкнуть в правильном направлении. Без давления. Так, чтобы она сама приняла нужное ему решение.

Снег пошел раньше, чем Иммануил ожидал, и обескуражил его, заставив остановиться в блужданиях и поднять взгляд. Снег — привычное на небе явление, но на земле Иммануил сталкивался с ним в первый раз. На какой-то миг зима возвратила его домой, но это наваждение долго не продержалось, оцарапав нутро ядовитым когтем. Как бы ни напоминал снегопад о доме, он, будучи не загробным, не утолял тоску, а множил. И эта тоска — тоска по родному миру — была немногим из чувств, которые Иммануил испытывал искренне.

Снегопад не утешил Иммануила, но повел Хлою его тропой. Тропы живого мира подчинились ему взамен тех, что уснули на небе; всё благоволило ему, сама планета ему помогала, и Хлоя была последней деталью, которую в отлаженный механизм предстояло вставить.

В день, на который Иммануил запланировал их случайную встречу, они в действительности пересеклись случайно, и подобная ирония его даже обрадовала — чем искреннее начало, тем меньше фарса заметно в конце. Тешась пустой надеждой выловить в холоде родной отголосок, он прогуливался по аллее, что полюбилась Хлое. Туда же забрела и она, пробудив в нем азарт охотника. Жертва сама шла к нему в руки, и было грех ее упускать.

Он к ней подсел и завел незатейливую беседу, и заблудший призрак, словно подосланный миром, удачно попался им на глаза, позволив направить речь в русло о мертвецах. Выбитая из колеи, Хлоя от него убежала, но это Иммануила раззадоривало, а не огорчало. Он посеял в ее душе семена опасливого любопытства, всходы которого опутают ее ноги и приведут обратно.

Ночь, которую он просидел на той самой скамье, была необычайно блаженна: обойдя буран и туманную завесу, звезды сияли ярче, чем раньше, знаменуя его скорую победу.

А к утру проросли семена.

— Думаешь, я помогаю каждому странному типу, который не удосуживается хотя бы представиться? — с вызовом спросила его она, и он был счастлив.

Счастлив говорить с ней лично, а не вкрадчивым шепотом звать на небеса. Счастлив, что она этот шепот запомнила. Счастлив называть свое имя той, для которой он в том числе его взял. И она была первой после Минкара, кому он им представлялся.

Губы затрепетали, норовя растянуться в довольном смешке, но маска плотно их облегала.

— Эрхарт.

Когда Хлоя будет обращаться к нему по имени, Иммануил будет вспоминать отца. О том, от чего не имеет права отступать и что достойно каждой новой жертвы, прекраснее прежних.

XIII. Друг

Имя божьего сына напоминало о холоде. Том самом холоде, что его сотворил, что отцовским голосом питал дворцовые стены и что проник в сердце мира, его умертвив.

Имя же человека прочно ассоциировалось с теплом. Теплом жизни, исходящим от людей, приветливым земным солнцем, с переменами и надеждой. С Хлоей. И с тем, кого он поклялся уничтожить.

Неважно, сколько имен Иммануил возьмет — любое не позволит забыть о боге.

* * *

Постепенно Хлоя его принимала, и чем больше она к нему проникалась, тем занимательнее было возле нее находиться. И тем глубже она раскрывалась.

Ему казалось, что он узнал ее всю, пока столько времени следовал за ней неотступно, но это было не так. Только общаясь с ней лично, он познавал ее суть. Суть человека, которого на ее примере — и для нее же — он продолжал из себя лепить.

Когда он что-то ей говорил и делился небесными тайнами, когда она ему отвечала, когда, затаив дыхание, ему внимала, Иммануил не хотел замолкать. Он наконец касался того, о чем грезил, и это будоражило и завораживало его так же, как общение с далекими мирами, неуловимо окружавшими его всегда.

И он не замолкал. Показывал ей поток метеоров, воплощенный в звездопаде, — удивительно, что она, будучи человеком, никогда их не заставала! — говорил о боге и своей к нему неприязни и почти не лукавил. Говорил то, что говорить не планировал, и вкладывал то, что хотел оставить внутри. Постоянно окликал ее по имени, будто не верил в то, что она в действительности с ним общалась. Что не отвергала его, когда, повинуясь первозданным инстинктам, должна была бежать и спасаться. Что ему доверяла — и тем губила себя.

Она была первым человеком, с которым Иммануил сближался. Он избегал людей на земле, сторонился служителей бога на небе и даже за теми, кто были потенциальными проводниками, следил на расстоянии. А теперь — был рядом. Смотрел прямо в душу и сквозь, предвосхищал ее надежды и страхи, и она будто сама это все ему вверяла, потому что другому никому не могла. И вес чужой души, добровольно лёгшей к нему в руки, был странным и непривычным. Он не чувствовал гнета мира, ответственность за который на себя взвалил, но одна-единственная душа, сама ему отдавшаяся, клонила его вниз. И странной, противоречивой была сама Хлоя, которая замыкалась, перед ним открываясь.

Сомнения, которые он в ней посеял, пускали корни, но толку от них в зыбкой почве? Дотянет ли до Рая хрупкая душа, исполосованная этими корнями вдоль и поперек?

Хлоя, как и духи, сама выстроила историю Эрхарта с его полуслов, и он испытал облегчение оттого, что ему не пришлось лгать напрямую. Судьба проводника, ему доверившегося, была печальна и греховна, и Иммануил стремился уберечь ее от разрушительной правды. От той правды, которая могла спугнуть и разрушить все планы.

Долг преемника мира как властителя душ — избавлять их от мук. Даже тех, кто предначертан алтарю. Тех — прежде всех. И если Хлое будет легче поверить в ложь — он ей солжет и раз сто, хоть обман и заострял истины клинок.

Хлоя была ближе к духам, чем любой повстречавшийся Иммануилу призрак, и ближе к людям, чем любой встретившийся человек, и простой человеческой маски не хватало, чтобы окончательно расположить ее к себе. Он