Прикрой, атакую! В атаке — «Меч» - Антон Якименко

Тишина… Ну что там они? Как у них там дела? Что с Табаковым? Преследует немцев или вернулся? Почему молчит Иванов? Вместе они или потеряли друг друга? Самое худшее, если каждый воюет сам по себе, одиночкой. Одному очень сложно в бою. За одинокими немцы охотятся…

— Атакуйте! Мы сзади, прикроем!

Будто гора с плеч. И сразу, как на экране, картина. Впереди Табаков, за ним Иванов, сзади — Коротков и Демин. Молодцы, ребята! Расцеловал бы их всех, жаль, не достанешь. А Табаков погорячился. Вырвался! Понесся! «Полиз попэред батька в пекло». Ну ничего, об этом разговор впереди. Об этом с ним мы потолкуем. Если каждый ведомый начнет своевольничать… Да, а почему молчит Бондаренко?

— Бондаренко, как меня слышишь?

Тишина. Молчат и его ведомые. Меня охватывает чувство тревоги. Слышу голос Короткова: «Внизу рвутся бомбы!..» Иванов сообщает: «На своих сбросили». И вдруг:

— Горит! Горит самолет!

Непонятно, кто закричал, но как закричал, чувствую: наш. И опять тишина. Понимаю, в чем дело: ждут, выпрыгнет или не выпрыгнет летчик. Нервы напряжены до предела. Жду. Не знаю, что бы я сделал, услышав, что летчик спасся. Молчат. Все молчат.

— Бондаренко, как меня слышишь?

Тишина. Только шуршит в приемнике. Слышу запрос Иванова:

— Звено Бондаренко! Кто меня слышит? Отвечает Коровушкин:

— Я слышу. Задача выполнена. У нас на исходе горючее, кончились боеприпасы. Выходим из боя.

Проходит десять минут. Появляются трое «серых». Мимо идут, в Кащеево. Одного не хватает. Неужели его, Бондаренко? Не хочется верить. Очень хороший летчик, и специально оставил его среди «серых» — думал повысить в должности, дать ему эскадрилью.

— Кого потеряли? Тишина…

— Коровушкин, кого потеряли?

— Командира…

* * *

Василевский связался с капэ, информирует:

— С запада приближается звено истребителей. — Помедлив секунду-другую, поясняет: — Наши «Яковлевы».

Вероятно, звено Иванова и звено Василевского вышли навстречу друг другу.

— Василий, ты? На помощь тебе иду.

— Спасибо, Игорь, но мы их уже разогнали…

Хорошо, когда летчики сразу находят друг друга. А вообще это не просто. И дымка мешает, и солнце. Человек, не сведущий в летном деле, глянет, как наши и немцы разминулись, чуть не столкнувшись, недоуменно пожмет плечами и скажет: «Умышленно, струсили…» И попробуй ему доказать, что немцы прошли метров на тысячу ниже, что они растворились на фоне пролетаемой местности. Спросит не без сарказма: «А на чем растворились наши? Может, на фоне неба?» И ухмыльнется: дескать, на небе, если смотреть с земли, все как на ладони.

— Понял, — говорит Иванов, — иду домой. Значит, командный пункт приказал Иванову идти на посадку. Слышу доклад Василевского:

— Вижу четверку «мессов»… С дымом идут. Очевидно, Иванова преследуют. Сейчас я их атакую.

Слушаю. По докладам, командам, отдельным фразам вникаю в суть обстановки. Командный пункт, спросив Иванова об остатке горючего в группе, приказал ему развернуться немцам навстречу и помочь Василевскому. И правильно сделал. Какими бы сильными ни были летчики, рисковать ни к чему. Зачем драться один на один, если есть возможность вдвоем бить одного?

Иванов развернулся, идет. Василевский, наблюдая фашистов справа, пропускает их мимо себя, резким боевым разворотом заходит им в хвост. Немцы в ловушке.

— Давай, Игорек, гони их ко мне, — говорит Иванов. Говорит спокойно, уверенно. Будто не в небе находится — в классе.

— Атака! — командует Василевский.

Тишина. Люди молчат, но вместо людей говорит бортовое оружие: пулеметы и пушки. Проходит минута.

— Что же ты его так… Сразу… — говорит Иванов и шутливо журит Василевского: — Из-за тебя и подраться не с кем.

Василевский отвечает в тон Иванову:

— Виноват. Так получилось… А может, спасется? Представляю: положив самолет на крыло, Игорь спокойно глядит, как тройка Ме-109 переворотом уходит в пике, оставляя поле короткой схватки. Четвертый, распуская хвост черного дыма, снижается, меняя курсы и крены. Очевидно, летчик пытается выпрыгнуть…

— Все! — говорит Табаков. — Аминь!

Я будто услышал взрыв и подумал, что так же, наверное, падал наш Бондаренко, менял крены и курсы. Может, так же горел, и может, кто-то из немцев так же сказал: «Аминь!» Будь они прокляты, немцы, фашисты! Мало мы бьем их! Мало! Почему Иванов с Василевским, уничтожив лишь одного, успокоились? Надо было догнать и сжечь всех до единого! Всех… Впрочем…

Впрочем, я, пожалуй, не прав. Летчики выполнили свою боевую задачу. Иванов связал боем Ме-109, помог Бондаренко сорвать удар по нашим войскам. Помог Василевскому, а Василевский ему. Звено «мессеров» они разогнали по ходу дела, когда Иванов возвращался домой на пределе горючего, а Василевский торопился к линии фронта, чтобы прикрыть наши войска от ударов фашистских бомбардировщиков.

Нет, они, безусловно, правы. Они молодцы. А я немного погорячился. Это естественно: очень жаль Бондаренко… Человек замечательный: спокойный, выдержанный командир, толковый, летчик хороший. Откуда же быть плохим? На фронт пришел из училища, был инспектором, учил летать, воевать.

— Товарищ командир! Летчики звена Бондаренко сели, — доложил начальник штаба полка Рубцов.

Он уже позвонил в эскадрилью «серых», узнал результаты полета. Так и положено. Он первым должен все разузнать, доложить обо всем командиру полка и начальнику штаба дивизии, документально оформить каждый полет. Спрашиваю:

— Ну что там, Борис Иванович? Что там у них случилось?

Рубцов подтянут, опрятен, аккуратен, но суховат. На доброе слово, можно сказать, не способен, не потому, что плохой человек, просто такой характер. Вот и сейчас, вместо того чтобы сказать что-то душевное, по-человечески пожалеть Бондаренко, сразу начинает бесстрастный доклад:

— Бондаренко сбили бомбардировщики во время атаки. Сам уничтожил два самолета. Немцы сбросили бомбы, не дойдя до линии фронта, по своим, наверно, попали.

Ну что ж, это неплохо, когда немцы бьют по своим. Если бомбы попали в гущу вражеских войск или техники, урон ощутимый. Моральный особенно: свои по своим…

— Звено Бондаренко сбило три или четыре машины, — продолжает Рубцов. — Точно сказать не могут, некогда было смотреть. Боекомплект израсходован полностью. Повреждены два самолета: у одного пробит киль, у другого плоскость. Инженер уже знает, поехал туда, в Кащеево.

Звено Бондаренко… Его уже нет, Бондаренко, а начальник штаба называет звено его именем. А как же пилоты? Что у них на душе? Непросто пережить потерю командира звена, самого близкого друга, боевого товарища. Говорю:

— Борис Иванович, передайте замполиту, пусть он сходит к ребятам, побеседует с ними, подбодрит. И комэск пусть побеседует, разберет ошибки пилотов в бою.

Командир эскадрильи «серых» — это моя ошибка. Познакомились с ним в запасном полку. Бросился мне в глаза: волевой, спокойный, мужественный. «Воевать, — говорю, — хочешь?» Отвечает: «Хочу». Может, и вправду хотел. Однако воюет весьма неохотно. Ставишь ему боевую задачу, а он возьмется за свою курчавую голову и жалуется: «Болят волосы. Болят…» Не получился из него ни воздушный боец, ни командир. Может только одно: анализировать ошибки пилотов в бою… Надо куда-то его отправлять, где-то искать ему место.

— Приземлилось звено Иванова, — говорит майор Рубцов. — Василевский задание выполнил, тоже идет домой.

Через десять минут звено собирается здесь, на капэ. Иванов держится гордо, как победитель. Докладывает:

— Дрались с «мессерами». Двух сбили, остальные в панике ушли на свою территорию. Звено Бондаренко видел только мельком, временами.

— О звене Василевского что-нибудь можете сказать?

— Могу, — отвечает Василий. — После боя с четверкой «мессов» их навели на какую-то группу. Одного они, кажется, сбили, остальные показали хвосты.

— В каком состоянии ваши машины? Подбитые есть?

— Откуда подбитые! Что вы, товарищ командир! Мы атаковали их сверху, внезапно. Сразу всех разогнали.

Люблю Иванова, уважаю. Но сейчас меня задевает его восторженно-радостный тон. Можно ли так говорить, если погиб Бондаренко? Хочется осечь Иванова, сказать ему что-нибудь резкое, даже обидное, но я беру себя в руки — разве он виноват? — и говорю ему то, что надо сказать:

— Смотрите, не зазнавайтесь. Разберитесь с этим полетом. Учтите, в звене слаба осмотрительность. Смотреть надо в оба. Первый увидел — наполовину победил.

— Это понятно, — удрученно говорит Василий, — но в воздухе очень плотная дымка.

В разговор вступают другие пилоты. И сразу начинается тот разговор, Который обычно бывает после воздушного боя. Каждый хочет сказать свое впечатление, мнение, предложить что-то хорошее, нужное с его точки зрения. Такие беседы накоротке, по ходу дела, очень полезны.

— С бомбардировщиком драться труднее, чем с истребителем, — говорит Иванов. — Истребитель и маневрирует, и атакует, а ты сделал резкий бросок — и все, из— под удара ушел. С бомбовозом так не получится. Бомбардировщик — это, конечно, сила. Особенно если он не один. Как ни крутись возле него, а он идет себе по прямой и держит тебя в прицеле: ждет, когда подойдешь поближе…