Вмешательство мисс Сильвер. Когда часы пробьют двенадцать - Патриция Вентворт

Возвращаясь из города, Агнесс почувствовала, что она действительно немного не в себе. Ноги передвигались лишь потому, что она заставляла их передвигаться, а голова была странно легкой и пустой, точно воздушный шарик, казалось, вот-вот улетит и оставит тело. И все вокруг тоже словно уплывало куда-то. Только ее усталые больные ноги продолжали передвигаться по твердому покрытию, дорога поднималась в гору. И тут вдруг чья-то рука подхватила ее под локоть, и голос прошептал прямо в ухо:

— Мисс Лемминг… вы больны.

Она очнулась и увидела, что к ней обращается мистер Дрейк из квартиры напротив Уиллардов. В голосе его звучала озабоченность.

— Вы больны.

— Нет-нет, просто устала.

— Все равно. Я на машине. Позвольте вас подвезти.

Она выдавила милую застенчивую улыбку — больше ничего не удалось. А затем, очнувшись, увидела, что лежит на кушетке у себя в гостиной и мистер Дрейк кипятит воду в чайнике на газовой горелке. Это было так странно, что она заморгала, пытаясь заставить исчезнуть это видение — мистера Дрейка с чайником. Но ничего не получилось. Он обернулся, увидел, что глаза у нее открыты, кивнул и одобрительно заметил:

— Вот и умница, девочка, вот и молодец! А теперь выпьем чашку горячего сладкого чая.

И она поняла, что больше всего на свете ей этого и хотелось. До чего же хорош был чай! Она допила до дна, и мистер Дрейк подлил в чашку еще. Мало того, достал пакет с булочками, чашку для себя и уселся.

— Любите булочки? Лично я — очень люблю. Почти как довоенные, с изюмом и лимонными корочками. Нес их домой устроить пиршество в одиночестве, но в компании гораздо веселее.

Мисс Лемминг съела две булочки и выпила еще две чашки чая. Не слишком полноценный ленч, но она сказала, что не голодна и больше не хочет. Допивая последнюю чашку, она вдруг услышала, как мистер Дрейк произнес с упреком:

— Белл говорит, вы отсутствовали все утро. Что заставило вас выходить в город снова? Вам не мешало бы отдохнуть.

Она так привыкла быть во всем виноватой, что произнесла извиняющимся тоном:

— Нужно было поменять книгу.

— А почему нельзя было сделать это с утра?

— Я поменяла. Но маме не понравилась та, что я принесла.

Треугольные брови мистера Дрейка резко поползли вверх, почти коснувшись ежика густых с проседью темных волос. Выглядел он в этот момент устрашающе, был похож на Мефистофеля. И заметил с резкостью, обычно присущей людям застенчивым, которые вдруг сорвались и готовы перейти все границы:

— Ваша мать — чертовски эгоистичная старуха.

Мисс Лемминг не сводила с него испуганных глаз. Сердце болезненно билось. Чашка задрожала в руке. За всю жизнь ей никто еще не говорил таких ужасных вещей. И потом он выругался, по-настоящему. Надо найти слова, чтоб урезонить его. Она пыталась, но не нашла. Что-то внутри ее подсказало: «А ведь это правда».

Он взял у нее чашку и поставил на стол.

— Это ведь правда, вы согласны? Кому лучше знать, как не вам? Она вас убивает. А когда я вижу, как кого-то убивают, просто не могу смотреть и молчать. Почему вы миритесь с этим? Почему бы не пойти и не поискать себе работу? Вариантов масса.

Мисс Лемминг перестала дрожать и ответила со всей искренностью и простотой:

— Я пыталась месяца два назад. Только никому не говорите, ладно? Потому что все говорят, что я слабая, а если мама узнает, она ужасно обидится. Она… она не понимает, что я уже не такая сильная, как была… Так что ничего не получится, мистер Дрейк… уйти от нее я никак не могу.

Треугольные брови заняли свое обычное место. Мистер Дрейк заметно расслабился.

— Да, это не всегда легко, — согласился он. — Но выход непременно найдется. Взять хотя бы мой случай. Я был… покинул этот мир на много лет, а когда вернулся, увидел, что у меня нет ни денег, ни работы, ни друзей. И тогда мне тоже казалось, что выхода никакого. Я пережил… ну, скажем, довольно трудные времена. Но потом мне достался один бизнес — так уж вышло. Не думаю, что вы одобрили бы этот бизнес, но он помог мне выкарабкаться. Должен сказать, я ни разу не пожалел, что занялся им, хотя, конечно, временами и мечтал о чем-то… более близком по духу. И когда это случалось, я напоминал себе, что именно это занятие обеспечивает мне вполне сносное, даже комфортное существование, что я смог приобрести машину, пусть и маленькую, и полностью распоряжаться своим свободным временем. Если не можете получить то, о чем мечтаете, здравый смысл подсказывает: надо прежде всего просто захотеть, очень сильно захотеть.

Щеки у Агнесс Лемминг немного порозовели. С головы исчез безобразный черный берет — то ли сам свалился, то ли его снял мистер Дрейк. И на плечи упала копна роскошных каштановых волос, которые под ним прятались. Прежде они вились, но даже теперь сохранили волнистость, роскошный оттенок и густоту. Мистер Дрейк окинул их оценивающим взглядом. И отметил, что они не просто хороши, но и прекрасно гармонируют с большими карими глазами. Глаза просияли, она вдруг спросила:

— А вы о чем тогда мечтали, мистер Дрейк?

— Я хотел заполучить луну, — ответил он. — Все мы хотим этого, когда молоды, и, если не можем получить, обычно говорим, что их не существует, и кормимся разной дрянью, которую и свинья есть не станет, а потом получаем несварение желудка.

У Агнесс Лемминг был такой нежный тихий голос. И она спросила этим тишайшим и нежнейшим голоском:

— И кто же она была, ваша луна?

Он смотрел мимо нее, в окно, за которым открывался невзрачный вид на усыпанную гравием дорогу и разросшийся кустарник, но явно видел что-то другое. И сказал после паузы:

— О, женщина… всего лишь женщина. Чаще всего так и бывает.

— И что же дальше?

— Я женился на ней. Фатальная ошибка. Луны, знаете ли, должны оставаться на небесах. Вблизи они теряют свой блеск и превращаются в мертвые миры. Впрочем, довольно метафор. Она передумала и удрала с каким-то мужчиной. Я потратил на развод почти все, до последнего пенни. Вот вам ирония судьбы!.. Впрочем, довольно обо мне. Расскажите свою историю.

— Но у меня нет никакой истории. — В мягком голосе слышались трагические нотки.

— Нет… Стало быть, она высосала из вас все, не так ли? И после этого вы хотите остаться и позволить ей убить вас окончательно?

— Но что я могу поделать? — грустно ответила Агнесс Лемминг.

Мистер Дрейк отвернулся от окна и взглянул на нее внимательно, с каким-то странным выражением.

— Ну, выйти за меня замуж, например.

Глава 10

Тем вечером четверо обитателей дома были заняты писанием писем. Письма тоже составляли часть общей картины.

Карола Роланд писала человеку, к которому обращалась «Тутс, дорогой!» Сумбурное, типично девичье письмецо:

Так ужасно скучаю по тебе, Тутс! Жду не дождусь, когда мы будем вместе, но, конечно, понимаю, следует соблюдать осторожность до тех пор, пока не получишь развод. Живу здесь просто как монахиня — тут тебе совершенно не о чем беспокоиться, — но приходится терпеть, и потом я всегда думаю только о тебе, о том, как мы поженимся и как прекрасно будем проводить время…

И так далее в том же духе.

Письмо отправлено не было, потому что мисс Роланд вдруг потеряла к нему всякий интерес. Ее посетила блестящая идея. А когда тебе скучно просто до слез, блестящие идеи обычно приветствуются. Мисс Роланд было скучно до такой степени, что сгодилось бы любое развлечение. Она дошла даже до того, что ухватилась за предложение Альфреда Уилларда. Письмо Тутсу сочинялось просто от скуки. Ничего, не помрет, потерпит, подождет этого письма. Она была убеждена: мужчин надо заставлять ждать — чем дольше ждут, тем сильнее любят. И Тутса надо довести до кондиции, тогда он примчится к ней с обручальным кольцом и немалым своим состоянием, как только все утрясется с разводом. Возможно, и с ним тоже будет скука — даже наверняка, — но денежки у него водятся, а это самое главное!

Она сунула письмо в книжку для записей в нарядной обложке, достала из сумочки связку ключей и спустилась вниз, в кладовую. По грандиозности с «блестящей идеей» был сравним разве что фейерверк из танцующих разноцветных искр.

Вскоре она поднялась к себе с пачкой писем и большой подписанной фотографией. Установив ее на самом видном месте, в левом углу каминной полки, она уселась читать письма…

Мистер Дрейк писал Агнесс Лемминг:

Моя дорогая!

Я должен это написать, поскольку хочу, чтобы у тебя было хоть какое-то чтиво под рукой, когда меня нет рядом и я не смогу сказать этого сам. Ты довольно долго прожила в тюрьме. Выйди же из нее и посмотри, как выглядит наш мир. Я могу показать тебе лишь малый его уголок, но этот уголок, мой и твой, будет не тюрьмой, а домом. Я знаю, на что похожа жизнь заключенного. Выходи, прежде чем заточение окончательно тебя разрушит. Разве твоей матери будет лучше, если она добьет тебя? Ты говоришь, что не можешь оставить ее одну, но ей нужно не твое общество, а твои услуги. Найми ей служанку, которая всегда сможет уйти, если цепь натянется слишком туго. Ты не дочь, ты ее рабыня. А рабство аморально и омерзительно. Это суровые слова, но они и есть правда, сама прекрасно понимаешь. Я уже давно хотел сказать их тебе. Помнишь тот день, когда я помог тебе донести корзину из города? Все тогда и началось. Эта корзина весила тонну — рука у тебя дрожала от напряжения. Я был готов расплакаться: в глазах твоих светилось терпение, и ты улыбнулась мне так кротко и нежно. Людям не следует терпеть и улыбаться под гнетом тирании. И после этого ты просто не выходила у меня из головы. И еще я понял, ты принадлежишь к самой раздражающей породе людей — ты из тех святых, которые навлекают на себя муки. С моей стороны было настоящим безумием просить твоей руки. Ведь ты непременно попытаешься разрушить мои моральные принципы, превратить меня в эгоистичное чудовище, но я предупрежден, а значит — вооружен. И наилучшим моим оружием является тот факт, что больше всего на свете мне хочется сделать тебя счастливой. Думаю, что справлюсь. И если это тебя не убедило, могу добавить, что сам я видел в жизни не так уж много счастья и что только ты сможешь дать мне все, чего не хватало прежде, и даже больше. Согласна ли ты сделать это?