Лето бешеного пса - Лансдейл Джо

Между столами стояли в круг стулья, а за стульями — импровизированная сцена, а на ней по краям группы народу с гитарами и скрипками, кто-то играл и пел, а в середине танцевали. Мама с папой тоже пошли танцевать, а Том сидела на колене Сесила и хлопала в такт в ладоши, подпрыгивая.

Я все думал, что покажется мистер Нейшн со своими ребятами, как они всегда делали, если была бесплатная еда или возможность выпить, но они не появились. Я решил, что это из-за папы. Может, мистер Нейшн был страшен с виду и на словах, но папино топорище его смирило.

Ночь начинала выдыхаться, музыка прекратилась и устроили фейерверк. Шутихи прыгали, римские свечи вертелись и разбрасывали пламя по Главной улице, вспыхивая всеми цветами на черном фоне ночи, потом пламя стало шире, тоньше и погасло. Помню, оставалась одна яркая полоса, которая погасла не сразу, но опускалась на землю, как падучая звезда, и мои глаза, провожая ее, упали на Тома и Сесила, и в последней вспышке шутихи я увидел Тома, ее улыбающееся лицо, и Сесила, держащего руки у нее на плечах, лицо его чуть обвисло и покрылось испариной, и колено его еще ее подбрасывало, хотя музыка кончилась, и они оба смотрели в небо, ожидая ярких взрывов.

Тревога из-за убийств, из-за того, что убийца среди нас, отступила. В этот миг казалось, что все в мире хорошо.

* * *

Когда мы добрались домой, никому еще не хотелось спать, и мы сели ненадолго под большим дубом выпить яблочного сидра. Это было здорово, но я не мог избавиться от ощущения, что за мной следят. Я оглядывал лес, но ничего не видел. Том, кажется, ничего не заметила, и родители тоже. Чуть позже из лесу выскочил опоссум, поглядел на наше празднество и снова исчез в темноте.

Папа принес старую гитару, и они с мамой спели несколько песен, потом стали рассказывать истории, и пара среди них была страшноватых, потом все по очереди пошли в дальнее строение — и спать.

Мы с Томом еще немножко поговорили, потом я помог ей открыть окно возле кровати, и теплый воздух пахнул зарождающимся дождем.

В эту ночь, прижимая ухо к стене, я услышал, как мама говорит:

— Милый, дети услышат. Стены-то у нас тоньше бумаги.

— Разве ты не хочешь?

— Хочу, конечно.

— Стены всегда были тоньше бумаги.

— Ты не всегда такой, как сегодня. Ты знаешь, какой ты бываешь, когда вот так.

— Какой?

— Громкий, — засмеялась мама.

— Послушай, милая, мне на самом деле очень надо. И я хочу быть громким. Что ты скажешь, если мы сядем в машину и чуть прокатимся? Я знаю одно местечко.

— Джейкоб, а что, если кто-нибудь пройдет мимо?

— Я знаю такое место, где никто не пройдет мимо. По-настоящему уединенное.

— Ну что ты, не надо. Можно и здесь. Только надо будет тихо.

— А я не хочу тихо. И даже если бы хотел, все равно это прекрасная ночь. И спать не хочется.

— А дети?

— Это очень близко, милая. И будет здорово.

— Ну, ладно… ладно.

Я лежал и ломал голову, что это стукнуло в голову моим родителям, и потом услышал, как завелась машина и выехала на дорогу.

Куда это они?

И зачем?

Только через несколько лет до меня дошло, что все это значило. В то время это было загадкой. И я еще какое-то время погадал, потом бросил. Ветер из теплого стал прохладным от приближающегося дождя.

Чуть позже меня разбудил лай Тоби, но он перестал, и я снова заснул. Потом я услыхал постукивание. Будто птица склевывает зерно с твердой поверхности. Я медленно открыл глаза, повернулся в кровати и увидел в открытом окне силуэт. Когда ветром отбросило шторы, я разглядел стоящую фигуру — она заглядывала внутрь. Темный силуэт с рогами на голове, и одна рука постукивала по подоконнику длинными ногтями. Козлоног что-то отрывисто мычал.

Я сел, как на пружине, прижавшись спиной к стене.

— Убирайся!

Но тень осталась, и ее мычание перешло в скулеж. Потом шторы занесло ветром внутрь, вынесло обратно, и тень исчезла. Тут я и заметил, что кровать Тома прямо под окном пуста.

Это я помог открыть это окно.

Перегнувшись через ее кровать, я выглянул наружу. На фоне леса был виден Козлоног. Он поднял руку и поманил меня.

Я не знал, что делать. Бросился в комнату родителей, но их не было. Кажется, вспомнилось мне, они уехали, как раз когда я засыпал, Бог знает зачем. Вернулся в нашу с Томом каморку и убедился, что не сплю. Том исчезла, почти наверняка ее украл Козлоног, и теперь он зовет меня за собой. Будто дразнит. Будто играет.

Я снова выглянул в окно, и Козлоног стоял на месте. Я взял дробовик и патроны, натянул штаны, заправил в них рубашку и надел ботинки. Подойдя к окну, снова выглянул. Козлоног все так же стоял у леса неподвижно. Я выпрыгнул из окна и пошел за ним. Увидев ружье, он нырнул в тень.

На бегу я звал маму, папу и Тома. Но никто не отозвался. Потом я обо что-то споткнулся и упал. Поднявшись на колени, я увидел, что споткнулся об Тоби. Он лежал на земле неподвижно. Отложив ружье, я поднял его, но он свалился на бок. У него была сломана шея.

Боже мой, Тоби убили! После всего, что с ним было, его убили! Он же лаял, предупреждая меня о Козлоноге, а теперь его убили, и Том пропала, и папа с мамой Бог знает где в машине, и Козлонога больше не видно.

Я положил Тоби на землю, подавил слезы, подхватил дробовик и бросился в лес наобум по той дорожке, по которой ушел Козлоног, ожидая в любой момент наткнуться на тело Тома со сломанной шеей, как у Тоби.

Но этого не случилось.

Луны хватало, чтобы видеть, куда идешь, но не хватало, чтобы не видеть в каждой тени притаившегося Козлонога, готового к прыжку. Ветер вздыхал в ветвях, уже неся капли дождя, и дождь был прохладным.

Не знаю, может, надо было вернуться и попытаться найти маму с папой. Я чувствовал, что я, что бы ни делал, теряю драгоценное время. Откуда я мог знать, что сейчас делает Козлоног с бедняжкой Томом? Может, он ее связал и оставил на опушке, а потом пришел дразнить меня через окно? Может, я ему тоже был нужен. Я вспомнил, что случилось со всеми теми женщинами, и подумал о Томе, и меня вроде как замутило, и я побежал быстрее, решив, что лучше бежать вперед, надеясь, что догоню чудовище и смогу его застрелить и спасти Тома.

И вот тогда я заметил этот странный предмет посередине тропы. Отрезанную ветку, вдавленную в землю, и сверху она была изогнута направо и сложена как указатель. Как стрелка, указывающая путь.

Козлоног надо мной смеялся. Я решил, что мне остается только идти, куда указывает стрела, — по тропинке, еще более узкой, чем та, на которой я стоял.

Я пошел по ней, и увидел другую ветку, уложенную поспешно — просто обломанную и сунутую в землю, перегнутую и опять-таки указывающую вправо.

То, на что она показывала, едва ли даже можно было назвать тропой — так, просветы между деревьями то там, то тут. Я пошел в ту сторону. Паутина путалась в волосах, ветки хлестали по лицу, и не успел я сообразить, что случилось, ноги поехали и я соскользнул с какой-то насыпи. Стукнувшись задом, я огляделся и увидел, что сижу на дороге — той, по которой ездили проповедники. Козлоног привел меня к дороге прямым путем и пошел по ней, потому что прямо передо мной, нарисованная на дорожной пыли, лежала стрела. Если он может переходить дорогу и ходить по ней, значит, он может попадать куда хочет. Нигде нет укрытия от Козлонога.

Я побежал по дороге, и больше уже не искал указателей. Я знал, что иду к висячему мосту, а оттуда — к шиповниковым туннелям, куда, как я понял, унес ее Козлоног. Значит, там и есть его жилье. Туннели. И я понял, что эти туннели им были сделаны, когда он мучил этих женщин перед тем, как бросить их в реку. Повесив там ту цветную, он бросил вызов нам всем, показав место не только этого убийства, но и всех остальных убийств. Место, где он мог не торопясь делать что хочет и сколько хочет.

Когда я оказался у висячего моста, ветер стал сильнее и дождь пошел гуще. Мост качался туда-сюда, и я решил, что лучше будет спуститься к лачуге Моуза и пересечь реку на его лодке.