Дети вечного марта. Книга 2 - Вера Огнева

Саня сел в траву, где стоял, и даже за голову схватился. С перепугу не иначе у мужика все в голове перепуталось. Кибыты — медведи уроды — в природе существовали, а драконы — чистая сказка. Но опять же — Граница. Пустобрюхого кровопийцу видел? Видел, даже руками трогал. Почему не быть драконам?

— Да Вы, господин кот, так не убивайтесь. Может, они живы, друзья Ваши, — отец с дочерью осмелели и подошли к коту. Девочка подергала его за рукав куртки.

— А? — поднял голову Саня.

— А ты обратно к князю поедешь? — спросила девочка.

— Нет. Я должен найти своих друзей. Пусть мне твой папка дорогу покажет.

— Не ходите туда, господин кот. Там место плохое. Лучше, пойдемте в деревню. Переночуете у нас, отдохнете… — замялся крестьянин.

Саня поднялся на ноги, отряхнул штаны, потрепал девчушку по светленьким тонким волосам, забрался в седло и с высоты приказал мужику:

— Веди.

Глава 4

Цыпа умирала. Фасольку Эд увел, почти утащил, во вторую кибитку, посидел с ней немного и вернулся. Смрад под тентом стоял вовсе уже невыносимый. У Шак слезились глаза. У Дайрена распух нос. Ко всему немного похолодало, но и этого немного хватило, чтобы не открывать доступа воздуху. Всех и в первую очередь роженицу тут же начинала колотить крупная дрожь. Цыпа больше лежала без сознания.

— Уходи Эд. Я с ней посижу.

— Шак, ну сделай что-нибудь!

— Ты второй день просишь, Эдии. Если бы я мог, давно бы сделал. Яйцо застряло. Даже если разрезать живот, плод не удастся вынуть.

— Его тоже можно разрезать. Вытащим кусками.

— Эдди, мы ее убьем этим. Ты же сам понимаешь.

— Понимаю.

— Я не умру, — вдруг сказала Цыпа. Она лежала, уставившись вверх. Глаза сухо блестели.

— Конечно, девочка. Сейчас отдохнешь, поднатужишься. Я тебе помогу.

— Да, Шак. Я постараюсь, только… вынеси меня на воздух.

— Там холодно.

— Утро наступило?

— Светло.

— Пожалуйста, вынеси меня. Эду не будет так плохо…

— Хорошо.

Дайрен откинул край полога. Невероятно, но дождь прекратился. Трое суток сплошной стоячей воды кончились влажным, солнечным теплом. Эд тянул полог, пока тот не сполз с распорок совсем. Шевелить Цыпу было нельзя. А так, она увидит утро, солнце. Может быть, последние утро и солнце в своей жизни.

Шак начал гладить курицу по уродливому животу. Он уже так один раз вернул на место застрявшее яйцо. Но тогда у нее еще оставались силы. Сейчас их не было. И даже встань плод на место, это только облегчит боль. Но не спасет.

— Какое странное место. Куда ты нас завез на этот раз? — в слабеньком голосе Цыпы появилась лихорадочная игривость. Шак понял, что она не в себе. И даже немного обрадовался. Умирать в полном сознании тяжело. Пусть плавает в тихих грезах. Тем более что ему и на этот раз удалось поправить яйцо. Цыпа облегченно вздохнула.

Из соседней повозки высунулась растрепанная голова Фасольки:

— Кто-то идет.

— Откуда? — подскочил Эд. Нюх отшибло напрочь еще вчера. Оставалось, пологаться на Солькины слова.

* * *

Лошадь, наверное, тоже боялась, — по-своему, по лошадиному, — дышала Сане в затылок, не отставая ни на шаг.

Хрень лешачья! Тропа под ногами — вот она. Лошадиные, вперемешку с человеческими, следы испятнали дорожку, — а никуда не ведет.

Саня остановился, озираясь, и бессильно заругался. Кузькина мама тут колобродила на пару с перевертышем… поставил ногу в старый, не меньше недели назад оставленный, след и обомлел. След был его. В ухо сильнее задышала терпеливая лошадка. Тоже поди примеривается, не она ли туту натоптала. На колючке у самой земли, к тому же, обнаружился лоскут, выдранный из Саниного плаща. Утром выдранный, — Саня помнил, — но уже затлевший, сморщенный и трухлявый, будто месяц провисел.

Кот терпеливо выпутал лоскуток, разгладил, теряя гнилые ниточки, и приставил на место дырки. Если не придираться — в самый раз. Обалдеть! Саня скосил глаза вбок. Лошадь стояла в собственном следу. Ага, старушка, мы вляпались. Хоть вперед по своим следам топай, хоть спяться — один хрен.

Собственно, почему хрен? Он прошел немного вперед по тропе и присел на пенек, ибо другого относительно сухого места не нашлось. Кусты, кроны деревьев, поваленные, или наклоненные стволы истекали влагой.

Хрен привязался к думке — не сковырнешь. Ну, рос у мамки в огороде этот въедливый овощ. Тятя ругаясь, поминал… Санька только много позже сообразил, что имеется в виду не твердый, до слез ядреный корешок, а нечто иное…

Саня замотал головой так, что с волос брызги полетели. Жучка так отряхивалась. Залезет жарким полуднем в речку, наплюхается, нафыркается, выскочит на берег и вся пойдет винтом, изгоняя воду из разношерстой шкуры…

Вот те и хрен, вот те и мамкина Жучка! Вокруг сырой как губка лес, а тропа сухая, и следы на ней затвердели до каменного звона. Санька еще раз тряхнул головой. Опять полетели брызги — дождь, оказывается. Подставил ладонь, на нее заморосило. Странно, что раньше не заметил.

Лошадь тоже соступила с тропы и в первый раз за весь день отошла от седока на три шага. Конек потянулся к травке, захрумкал, довольно всхрапывая.

Саня решительно поднялся, скинул с плеч непромокаемый синий плащ, — подарок Горюты, — стянул куртку, вывернул наизнанку и стал трудно напяливать одежду обратно.

— Воронок, пошли дальше.

Конь поднял голову. Изо рта торчал, напоминая усы, пучок травы. Прожевал и мотнул башкой вроде: отвязался бы ты от меня. Но Саня не внял, ухватил под уздцы и повел… но не на тропу, а напрямую через лес, выискивая просветы между деревьями и обходя завалы. И даже не стразу сообразил, что нашел еще одну тропу. Почти незаметную, но вполне торную.

Укромная полянка не замедлила себя явить. Кот свернул за неохватный черный, с потрескавшейся, корой, ствол и вывалился на кругленькую, поросшую короткой густой травой прогалину и остановился в нешуточной задумчивости. Противоположная сторона поляны поблескивали и кривилась, будто ее затянул огромный мыльный пузырь. Если не присматриваться, вообще не заметишь, а постоял немного и разглядел границу Этой и Той стороны. Да хоть трава: тут — короткая и густая, там — высотой по пояс, испятнанная цветами. А за ней… видел Саня такое дерево, не дерево, хрен, опять же, знает, что такое: зеленое и лопушастое, под которое Шакова телега поместится. Но видел он его на самом юге. Куст этот там обихаживали, холили и лелеяли. Вначале лета он выстреливал огромный колос-соцветие, который к зиме вызревал сотней плотно пригнанных, сладких-пресладких продолговатых плодов. Ага — банан. Самое место для него на северной Границе!

Пока вспоминал, сам не заметил, как подобрался к прозрачной преграде вплотную. Она колыхалась и как бы перетекала. Кот осторожно тронул ее пальцем. В стороны пошли едва заметные мелкие круги. Лес за преградой исказился рябью.

Надо бы подумать, взвесить все за и против, к месту вспомнить пример из прошлой жизни, как совал голову, куда тебя не звали, хуже — не пускали. Но… Саня зажмурился и рывком, как в воду, кинулся в прозрачную неизвестность. Оно неприятно обволокло и тут же, чмокнув, пропустило. Лошадь недовольно всхрапнула, натянула повод, — но ей никто слова не давал, — пошла за хозяином.

Хоть обратно скидывай куртку. Снизу мокро, сверху мокро, в середине — жарко. В первый момент показалось, что и в самом деле нырнул в воду. Потом и глаза и дыхание приспособились. Колет пришлось расстегнуть, иначе утонешь в собственном поту. Зато отчетливо и близко обозначились знакомые и такие долгожданные: Шак, Эд, Фасолька.

С Цыпой было плохо! Очень плохо — в пору сорваться и бежать на помощь. Если бы не высоченная густая трава, да мириады всяких населяющих ее беззаконных тварей, Саня и побежал бы. Приходилось продираться. Он уже не думал об осторожности, шел на пролом, треща кустами. Потому что к месту бивака, на котором расположились его товарищи, к телеге с измученной Цыпой шел еще кто-то. Кот его не видел, только чувствовал, верхним запредельным чутьем, улавливая приближение странного, непонятного, невиданного и, вполне вероятно, опасного существа. И что самое паршивое: оно могло добраться до стоянки арлекинов раньше Сани.

Ноги заплетались в траве. Кот поминутно спотыкался, дергал повод. Пару раз на него сзади натыкалась лошадь.

* * *

— Шак!

— Я вижу, Эдди.

Незнакомец вышел на поляну, будто вынырнул из густой зеленой воды. Вокруг колыхалось, разве кругов не было. С него капало. И его заметно шатало. Высоченный, выше Шака, широкий в плечах и тонкий в поясе, он имел зеленоватую кожу и длинные рыжие волосы. Одна прядь запуталась в листве. Чужак мотнул головой. Шаку показалось, что не прядь соскользнула, сама ветка колыхнулась, сбрасывая волосы. Чужак сделал огромный шаг и оказался в центре поляны. В руке он нес несуразный глиняный сосуд, заткнутый помятой еловой шишкой.