Титановый король - Резник Юлия

– А вот и наш папочка! Здравствуйте, – комментирует мое появление адвокатша. Плавным размеренным движением очень полного человека стягивает с носа очки, прикусывает дужку зубами и поднимает на меня хмурый взгляд. – Умеете вы, Федор, удивлять.

– Добрый день. В каком это смысле? – туплю.

– Я про новости о попытке вручить вам повестку.

– Ах, это, – чешу в затылке. – Ну, я же имею право на отсрочку, как отец-одиночка, так?

– Конечно. Если бы вы им были.

Татьяна Лаврентьевна отбрасывает очки и тяжело поднимается из-за стола. Что-то в поведении этой обычно жизнерадостной женщины начинает не на шутку меня тревожить. Я подбираюсь весь, распрямляю плечи…

– Но это же дело времени? Когда у нас суд? Двадцать второго? Вы же сами говорили, что дело осталось за малым. Простая формальность.

В ответ на каждый мой тезис адвокатша покладисто качает головой. Мол, да, так и есть. Но что-то в ее лице не дает мне перевести дух. Пахнет жареным. Я, пожалуй, еще не видел Татьяну Лаврентьевну такой, даже когда перепуганный до чертиков пришел к ней в первый раз и дрожащим голосом выложил той свою историю.

– Именно так все и обстояло. До того, как Петровна загремела в больницу.

– Это еще кто?

– Что значит, кто? Наш судья, Федор. Вам бы не мешало запомнить ее имя.

– Капустина, что ли?

– Так и есть. Любовь Петровна. Мы с ней в одно время университет оканчивали…

– Да-да, вы мне рассказывали, – нетерпеливо перебиваю я, помня о том, что о своих студенческих годах моя адвокатша может рассказывать часами, а у меня совершенно нет времени. И сил нет… ждать, когда же она, наконец, перейдет к делу и все мне объяснит. – И что теперь?

– Что теперь – зависит от председателя суда. Мужик он мерзкий, сразу скажу.

Мои мысли разбегаются. Холод размашисто лижет душу. Слова адвокатши доходят не сразу, постепенно проникая сквозь плотную завесу охватившего меня страха. Мозг с пробуксовкой обрабатывает полученную информацию, ничего не выдавая взамен. Меня охватывает странное оцепенение. Как предчувствие надвигающейся бури, когда вроде бы еще ничего не предвещает ненастья, но что-то такое тревожное уже витает в воздухе.

– Но что он может сделать? Есть же закон, и все такое…

– Ну, если опираться на закон, то тут у нас есть два варианта. Председатель на свое усмотрение может назначить нового судью, и это не очень хорошо, потому как я понятия не имею, кто нам достанется, или…

– Или?

– Он может просто перенести заседание. На практике так чаще всего и бывает.

Я с трудом выталкиваю расширяющийся в легких кислород. Горло, перехваченное болезненным спазмом, саднит.

– Так это же не страшно, так? А я-то думал… Господи, ну и напугали же вы меня!

– Хм… Я бы не стала этого утверждать. Мы же не знаем, как надолго суд перенесут. А если тебя за это время загребут? Ты не думал, Федор?

– В армию? – провожу ладонью по закаменевшим мышцам шеи. – Нет. Нет… Не загребут. Я что-нибудь придумаю.

– Например? А если в дело добавят характеристику из военкомата?

– Я не пойму… Вы что мне предлагаете?

– В том-то и дело, что я понятия не имею, как быть!

– Может, мне уехать? Залечь на дно, я не знаю.

– Ага, перед судом. Ничего лучше ты не придумал?

– Я просто не знаю, как лучше! – и снова я в отчаянии повышаю голос, хотя обещал держать себя в руках. В конце концов, я взрослый мужик, и такое поведение явно мне не к лицу. Но держать эмоции в узде все труднее. Я так чертовски устал! От всего. Я так дьявольски, нечеловечески устал. Жить за нас двоих… Сражаться за нас двоих. Со всеми.

Ноги подкашиваются, как у гребаной томной барышни. Оседаю на стул. Приставляю козырьком к глазам ладонь, свет флюоресцентных ламп становится невыносимым.

– Федор…

– Извините. Я понимаю, что вы ни в чем не виноваты. Я не имел права орать и…

– Орать? – Татьяна Лаврентьевна хмыкает. С шумом выдвигает ящик стола, достает пачку сигарет и с удовольствием закуривает. – Да с такой жизнью это что? Тут загавкаешь скоро.

– Да… Да.

Не знаю, что и добавить. Хочется сказать, что это, наверное, ничего. Я и не с таким справлялся. Что-нибудь придумаю, выкручусь. Непременно. Только надо заткнуть глотку страху, что навалился стылой глыбой на грудь, придушив до тошноты.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Послушай, я тут навела кое-какие справки. Знаю, это выходит за рамки моих полномочий, но…

– Вы о чем?

– О вашей семье.

С тех пор как Лизы не стало, моя семья – это я и мальчики. Поэтому то, на что намекает Татьяна Лаврентьевна, я понимаю, лишь когда она добавляет:

– Сами посудите. Это ж не последние люди, Федор. Думаю, ваш отец не откажет вам в помощи. Наверняка он может как-то повлиять на ситуацию…

– Исключено.

Я встаю, потому что единственный вариант, который мне предложил адвокат, определенно нерабочий. Да, отец с матерью могли бы отмазать меня от армии, восстановив в универе задним числом. Но факт в том, что если меня и надо отмазывать, то только ради детей. В то время как главное условие моих стариков – чтобы я и думать о тех забыл. Они четко это дали понять в нашу последнюю встречу. Выходит замкнутый круг.

– Но почему? Я не понимаю.

– Они мечтают, чтобы я отказался от Данила с Никитой. И уж, конечно, не станут мне помогать с их усыновлением. Я придумаю что-нибудь. Сообщите, когда станет понятно, что там у нас с судом. На какую дату перенесутся заседание, и все такое. Мне нужно составить рабочий график… – пожимаю плечами.

– Вы же понимаете, что я сделаю все от меня зависящее, – беспокоится Татьяна Лаврентьевна, нервно теребя бусы. Даже не знаю, какой у них диаметр, шея-то у любительницы украшений – с мое бедро. Если не больше.

– Конечно. Я очень благодарен за все.

Следующие несколько минут выпадают из моей памяти, как мелочь из дырявого кармана. Я возвращаюсь в реальность от тычка в бок. Тру ушибленное место, провожаю взглядом настырную бабку, пробивающую себе дорогу к выходу из автобуса. Сквозь налипшую на окно грязь с трудом различаю контуры города. Не могу даже понять, на какой остановке находимся, никто ж не берет на себя труд их объявлять. До работы еще добрых полтора часа, я не знал, насколько затянется наша встреча с юристом, поэтому освободил первую половину дня. У меня так долго не было ни минуты свободного времени, времени исключительно на себя, что теперь, когда то появилось, я понятия не имею, чем бы его занять. Поэтому когда в распахнутых настежь дверях выхватываю взглядом знакомую вывеску, кричу водиле:

– Постойте. Это моя остановка! – и под его недовольное бурчание, мол, где ты раньше, мудило такой, был, выскакиваю на дорогу.

В ресторане, где работает Сашка, меня все знают, иначе бы хода туда мне не было. Местечко здесь элитное. Не зря же Дина выбрала именно его для посиделок с друзьями.

Дина… По прошествии нескольких дней я понимаю, что вел себя с ней непозволительно грубо. Если бы я мог чувствовать хоть что-то, если бы я был в принципе способен на чувства, меня бы, наверное, замучила совесть. Но сейчас даже она молчит. И воспоминания о том дне скользят по задворкам памяти бледными размытыми тенями.

– О, Вакула! Какие люди, – машет друг из-за стойки. – Как тебя сюда занесло?

– Да вот. Был у адвоката неподалеку. – Засовываю руку в задний карман джинсов, достаю потертый кожаный бумажник и вытаскиваю несколько купюр: – Спасибо, что выручил.

– Так ты только чтобы отдать долг? Не надо было. Правда. Я ж сказал. Все ок.

– Не только, – морщусь я, чтобы поскорее закрыть эту тему, – что, я не могу заскочить к другу чего-нибудь выпить? – Саня застывает, не донеся грязный шейкер до мойки. Понимая, какое направление приняли его мысли, я закатываю глаза: – О, да ладно тебе. Я про кофе.

– Это – всегда пожалуйста! – радуется друг. – Мих, забацай Феду свой фирменный, – обращается к бариста.

– У меня нет зависимости, – зачем-то поясняю для Сашки. Тот отмахивается:

– Да знаю я. Просто… как тебе это объяснить? Нам спокойнее, когда ты…