Седьмая жертва - Фредерик Молэ

Жертва лежала у этого стола, на спине, в том же самом положении, в котором была найдена Мари-Элен Жори. Теперь стало очевидно: дело приобретало иное измерение. Руки были подтянуты вверх веревкой, намотанной на запястья и закрепленной на ножке стола. Нико и Доминик Крейс одновременно опустились на корточки — обычная поза, они так лучше представляли себе сцену убийства. Другие предпочитали хранить некоторую дистанцию. Все молчали, как будто представшая перед ними ужасающая картина лишила их дара речи.

— Это серийный убийца, — заявил наконец Нико. — Обряд воспроизведен один к одному.

— Вещи молодой женщины сложены там, — вмешалась Доминик Крейс. — А туфли… вы видели? Аккуратненько поставлены под стулом! Убийца настоящий перфекционист. Все должно быть в порядке, это — часть предлагаемой им мизансцены. Уверена, что этот тип следит за собой и у него все должно быть как надо, в квартире, наверное, идеальный порядок.

— Жертву сначала били плеткой, потом ударили кинжалом, как это было с Жори, — продолжил Нико. — Молочные железы ампутированы, а на их место имплантированы…

Магнитофон Пьера Видаля, третьего из группы Кривена, работал и записывал комментарии полицейского.

— Смерти серийному убийце недостаточно, — уточнила мадемуазель Крейс. — Подобный тип старается найти оригинальное средство вызвать не простое страдание, а такое, которое не может прийти в голову никому другому. Его добыча просто объект. Жалости он не испытывает, но его снедает властная необходимость причинять страдание. Ампутация молочных желез означает еще большую дегуманизацию. Это важный признак, который и на этот раз снова отсылает нас к образу матери. Человек наверняка пережил травму в детстве, и она лежит в основе его поведения.

— Груди… здесь что-то не вяжется, — проговорил Нико. — Не могу точно сказать, но цвет кожи другой… Не могу сказать, но что-то тут не так.

— Может быть, это молочные железы Мари-Элен Жори? — высказал предположение Коэн.

— Возможно. Нам скажет это медицинский эксперт. Не понимаю только, что это может значить.

— Женщины похожи друг на друга, комиссар, значит, есть некий основной тип, — высказала предположение Доминик Крейс. — Может быть, такой была его мать в этом же возрасте… Он пережил из-за нее жестокое унижение и теперь платит за него по доверенности. Исходя из ситуации, можно такое предположить.

— Тогда получается, что выбор жертвы не имеет никаких связей ни с социальной, ни с профессиональной средой, в которой живет преступник, и с его семейными связями тоже, — подвел итог Нико. — Он просто ищет жертву, напоминающую ему мать. А это во много раз усложняет расследование. Веревки вроде похожи на те, что были использованы в прошлый раз…

Мадемуазель Крейс утвердительно кивнула и поднялась, разминая затекшие ноги.

— Мы ничего не упустили, Мишель? — спросил Нико.

— Да нет, вроде все, — подтвердил заместитель директора Уголовной полиции Парижа.

— Теперь твоя очередь, Видаль, — скомандовал Нико. — Рост и Кривен, вы опрашиваете свидетелей и отпускаете их. Ну что, осматриваем квартиру? — обратился Нико к Мишелю Коэну.

Пьер Видаль протянул им перчатки, и каждый принялся за свое дело.

Обстановка в кухне была просто невыносимой.

— Подруге жертвы внутривенно ввели валиум, — объяснил врач скорой помощи. — Она не в состоянии отвечать на вопросы. С мужем — не лучше. Он не захотел ничего принимать, но он очень плох. И дальше лучше не будет, насколько я понимаю. Что нам надо делать?

— На минутку оставьте нас с ними, а потом увозите, — ответил Жан-Мари Рост, — Думаю, будет лучше, если они проведут ночь в больнице. У подруги жертвы есть родственники? Их предупредили?

— Ее зовут Анн Рекордон. Нет, еще не звонили.

— Позвоните мужу. У нее на пальце обручальное кольцо, — приказал комиссар.

Врачи скорой помощи и полицейский вышли из кухни. Рост и Кривен остались наедине со свидетелями. Рост наклонился к молодой женщине, майор предложил стул мужу жертвы.

— Вас зовут Грегори Барт? — задал первый вопрос Кривен и положил руку на поникшее плечо молодого человека. — Я бригадный комиссар Уголовной полиции Парижа. То, что произошло, это… невозможно… Мой долг воспрепятствовать тому, чтобы это повторилось. Слышите меня? Мне нужна ваша помощь. Все, что вы сможете сказать, окажет неоценимую помощь следствию. Месье Барт?..

Мужчина повернулся наконец к полицейскому и взглянул на него. В глазах его застыла пустота, а черты лица были просто неузнаваемы. Кривен вздрогнул.

— Месье Барт, — чуть слышно повторил майор.

— Я вас слышу, майор. — В голосе, произнесшем эти слова, казалось, не осталось ничего человеческого, можно было подумать, что с Кривеном говорил зомби. — Задавайте свои вопросы, это ваша обязанность. Но скажу сразу, что я вам ничем помочь не смогу. Мне нечего сказать, просто нечего. Мы не знаем никого, кто мог бы быть способен на подобное варварство. У нас совершенно нормальная жизнь, вернее, была нормальной до сего дня. Не могу понять, что могло произойти. Боюсь, что ничем не смогу помочь вашему расследованию. Только бы оно скорее закончилось!

Кривену не понравилась эта снисходительная манера разговора. Но сейчас следовало смириться.

— Одно уточнение, месье Барт: попытайтесь вспомнить какую-нибудь деталь, которая была совершенно незначительна в свое время, но могла обрести теперь некую значимость. Не говорила ли ваша жена о чем-нибудь странном, что случилось совсем недавно?

— Нет… Я же вам сказал, я ничего не знаю…

— А я была уверена, — прохрипела Анн Рекордон.

— В чем вы были уверены? — как можно тактичнее спросил комиссар Рост, опускаясь на колени рядом с молодой женщиной.

— Я почувствовала… Она не пришла на встречу, и я поняла, что она умерла. Не могу объяснить почему.

— Может быть, у вас была какая-нибудь особая причина, чтобы сделать такое страшное предположение?

Слезы потекли по щекам молодой женщины.

— Нет, мне только так показалось, — прошептала она, и для того, чтобы услышать эти слова, Росту пришлось еще ниже склониться над ней. Глаза у Анн были закрыты, на лице было написано страдание, она хватала ртом воздух.

Нико Сирски и Мишель Коэн вышли из комнаты и остановились возле комода. В выдвигаемых по очереди ящиках находились счета, деловые записи и банковские документы. Нико толкнул дверь в ванную, затянутой в тонкую резину рукой нащупал выключатель. Большую часть площади занимала ванна-джакузи. Два длинных халата, две раковины, огромное зеркало…

— Мишель! — воскликнул, не веря своим глазам, Нико.

На зеркале багровела надпись.

— Помада? — не сразу понял Коэн.

Нико подошел к зеркалу, но не протянул руку потрогать надпись. В крови или любой другой биологической субстанции мог находиться вирус СПИДа или гепатита… Нужно было соблюдать осторожность, несмотря на резиновые перчатки.

— Да нет, скорее кровь…

Мужчины отошли от зеркала, чтобы прочесть адресованное им послание.

— «Семь дней, семь женщин», — прочел Нико вслух.

У них перехватило дыхание.

СРЕДА

7. Бессонная ночь

Шел первый час ночи. Лампа на письменном столе освещала бледным светом комнату, отчего она приобретала странные очертания — то ли сон, то ли явь. Он прижался лбом к холодному оконному стеклу, и его взгляд заскользил вдоль Сены, которая уже не первое тысячелетие оказывалась свидетельницей людских историй. Но он ничего не видел, кроме двух жертв, занимавших его воображение, они превратились в настоящие привидения, которые не отстанут от него, пока не будет установлена истина.

С момента обнаружения тела Хлоэ Барт, что случилось всего несколько часов назад, произошло множество событий. Послание, предназначенное следователям, доказывало, что убийца хочет напрямую общаться с полицией, чтобы можно было ею манипулировать. Гипертрофированное «я», безграничная жажда признания, — картина получалась стройной и не предвещала ничего хорошего. Подобный тип не остановится, и положить конец этой резне можно будет, лишь схватив его. Он возвестил о семи днях. Какое направление следовало избрать в подобных обстоятельствах? Была ли связь между жертвами, несмотря на ее кажущееся отсутствие? Не следовало забывать и о графологической экспертизе. Кровавые буквы на зеркале могли быть написаны лишь рукой убийцы. Нико без промедления вызвал специалиста из научного отдела. Лучшим из них был Марк Вальберг. Без тени улыбки он принялся щелкать фотоаппаратом под всевозможными углами. Наморщив лоб, отчего очки на его орлином носу поехали вверх, он минут десять осматривал помещение, иногда что-то записывая в крошечном блокноте. Нико его не беспокоил — с такими асами, как Марк Вальберг, надо уметь работать. Марк не был амбициозным человеком, он просто требовал уважения к своей работе. В конце концов взгляд его живых глаз остановился на комиссаре.