Вечное - Мара Вересень

хищный зрачок. Отбрасывает тени. Жемчужную, янтарную и две опаловых. Они не рядом, но если поднести — начинают вибрировать, и бездна отзывается, смотрит мириадами глаз с зеркальных срезов…

Арка окна придвинулась, серые шторы распались пылью, легли дорогой за грань, стекло подернулось рябью и застыло, зеркально отразив комнату с камином и ковром, на котором девочка раскладывала разноцветные бусины-стекляшки.

Из зеркала на меня смотрела женщина с такими же синими, как у моей Дары, глазами и стоящей за ее спиной тенью с огненной кромкой на перьях-лезвиях острых крыльев. Темные волосы были распущены, и белая просторная рубашка-хламида опускалась до самых пяток. Висящие в воздухе языки огня, складываясь в бесконечно перетекающие друг в друга символы, окружали ее вращающимся кольцом, рождая звук, который не слышно. Тишина пела. Скрытые в широких полупрозрачных рукавах запястья были плотно обвязаны тонкими нитями из звездного света. У меня такие же.

Я приподняла руки и крылья из тьмы, света и тени, она улыбнулась и повторила движение. Кончики перьев-ножей с огненной кромкой, мои и ее, соприкоснулись. Зеркало в арке дрогнуло от прикосновения, зарябило, как встревоженная вода, распалось осколками с острыми сверкающими гранями, а когда сложилось снова…

— Приветствую дитя трех даров. — Голос дробился и расслаивался, как эхо в гроте на острове Фалм, когда Халатир Фалмарель вел меня, чтобы показать золотые ясени. — Что ты принесла Госпоже?

— Ничего, — ответила я. — Я не собиралась в гости.

Звук. Мог быть смехом. Или чем угодно. Эхо смеха считается за смех? Стихло.

— Я одарила тебя не единожды, теперь твое время.

— Чем же мне поделиться? — безмолвно спросила я у Тьмы.

— Что у тебя есть? — пропела Она тишиной.

— Только то, что я не отдам никому: моя тьма, мой свет и мой огонь. Особенно, мой огонь. Почему так?

— Потому что это огонь. А от огня всегда будет свет, а от света — тень, и тень будет прятаться во тьме от огня и света. Но кто бы его не зажег, это все равно мой огонь. Достаточно искры.

— Почему я?

— Чтобы было кому жить.

Она показала мне ладонь с прижатым большим пальцем и чуть отведенным в сторону мизинцем. Держала перед грудью. Как первый из трех базовых жестов-знаков защиты. Там, где сворачиваясь в спираль, большой палец касался центра ладони, вспыхнула бледным золотом песчинка, искра, и засияла. Стихла, вспыхнула вновь, пригасла и полыхнула снова, с каждой пульсацией становясь все ярче, разбрасывая в стороны мириады вытягивающихся нитями теплых лучей.

— Почему я?

— Чтобы было кому беречь.

— Почему я? — упрямо повторила я в третий раз, одеваясь в жесткие черные тлеющие по краю перья, как в уютное старое одеяло, которое пахнет костром, горячим железом и лавандой… карамелью, лимонной карамелью.

— Твое время.

Тьма рассеялась, теперь там была только женщина с глазами как у моей Дары, мое отражение. Дрожащий сполох завис между. Моя-ее рука потянулась, пальцы обожгло, зеркало раскололось и в каждой грани, в каждом осколке отразилось по искре. Зеленоватые, тускло-синие, желтые, золотые и алые…

…деревянные доски настила, вешки и бумажные фонари с тлеющими внутри гнилушками огоньков на невидимой нити. Моя-ее рука потянулась.

…Колокол — перевернутая хрустальная чаша — сверкал так, что больно глазам. Он был полон тишины. Переполнен ею… Моя-ее рука потянулась.

— Ма… — и вспыхнуло золотом, соседние светляки, вспыхивая следом, качаясь и расшатывая вешки, зашептали не то дразнясь, не то, подобно эху, откликаясь…

— Ма… — и вспыхнуло золотом, по ледяному хрусталю из-под пальцев разбежались алыми трещинами нитки сосудов, тишина пролилась сквозь них небесным хоралом, откликаясь…

Колючее, теплое, мое. Впусти.

Амин меле лле, так я чувствую…

Виен’да’риен, так я слышу…

Иди сюда, — настойчиво звал Голос.

11

— Опять пришла, страшная, — сказала девочка с разными глазами и посмотрела мне на дно души сквозь плотную корку тлеющих перьев. Женщина-отражение ушла, оставив свою крылатую тень девочке. Тень была слишком велика для ребенка, жалась за ее спиной, упираясь крыльями в стол, перья скреблись и похрустывали, как стекло. Цветное. Совсем как то, что рассыпано на ковре перед девочкой. Горящий в камине медленный огонь отражался в нем — сверкало ничуть не хуже драгоценных камней.

— У меня тоже есть кое-что яркое, — сказала я, присаживаясь рядом так, чтобы не мешать перебирать мерцающие стекляшки. Протянула руку с браслетом Альвине, который давно врос в кожу и мою суть, потому что свет на двоих — это навсегда.

— Красивый.

— Хочешь примерить?

— У меня свой такой, покрасивее твоего. А этот себе оставь. Так будет легче.

— Кому?

— Всем, с кем ты делишь себя. Жалко, если все отдашь. Брось, — сказала она, протягивая мне распотрошенную трубку калейдоскопа, проклеенную по краю картонную ленту, свернутую спиралью. — Нужно, чтобы вспыхнуло.

— Как я?

— Ты тлеешь. А это совсем не то. Сквозь трещины мало тепла, — сказала она и, бросив взгляд в камин, вновь посмотрела внутрь на меня: один глаз карий, второй — синий. И в обоих золотистые сполохи.

— Это не трещины, это кракелюры, — улыбнулась я, припомнив почти такой же разговор. Похожий, но другой.

— Это осколки, — поправила девочка. Сгребла в горсть цветные стекляшки, и круглые, как бусины, и с острыми колкими краями, подбросила. По стенам путаясь в тенях, замерцали радужные блики. — Осколки тени и света. А ты должна быть целой. Вы должны быть целым. Тогда будет.

— Что?

— Свет, тень, тьма. От огня. Три и четыре. Три-четыре. Вечная жизнь.

— Три-четыре, — повторила я, вскакивая. — Три и четыре. Достаточно и…

— И-и-и сю-у… — попытался сбить меня назойливый сквозняк, но я дернула темной лентой дверь кабинета, захлопывая ее, и мерзкий звук пропал.

— Достаточно искры… Три. Четыре. Импульс!

Рывком шагнула сквозь видение прямо в арку навстречу тени своего отражения. Морок рассыпался искрами, издав странный шелестящий звук, который мог быть смехом, если эхо смеха считается за смех, или чем угодно.

Искаженная зеркалом грани перспектива сыграла со мной шутку, и я ударилась о стол. Пакет из информатория свалился с обратной стороны стола. Пришлось лезть за ним на четвереньках.

Не выдержала и распотрошила там же. Отпихнула в угол Холинское кресло, чтоб не мешалось, разложила распечатки веером… Нащелкала целый рой светляков. А удобно! Считывающий информ кристаллы артефакт нашелся в нижнем ящике — только руку протя… О! Конфетка!..

И-и-и, начали. Три-четыре…

* * *

Это я наподдала мощности светлякам или уже утро?

Мозг кипел, оскомина на зубах намекала на явный передоз карамели, которой в столе обнаружилось как-то неожиданно много, и впечатлений — меня потряхивало.