Цемент - Федор Гладков

Ждали — вот-вот войдет Лухава для доклада о борьбе с разрухой и топливным кризисом. Но вошел не Лухава, а лохматый Савчук, босой, с опухшим лицом.

Грузный и рыхлый, он сел на пол, у двери, выщелкнув мосластые колени в ссадинах и кровоподтеках. В отравленных глазах его мутно горела тоска.

Даша подошла к окну и распахнула обе рамы — тяжелые, как двери.

…Разбросанные по своим домашним норам, забывшие завод — грохот, гарь, пыль и запах машин, — покрытые другой пылью — пылью горных ветров, — люди завода, цехового артельного труда, с мешками на спинах, шайками всползали па горы. По загорным и степным дорогам и тропам шли в хутора и станицы, как в эпоху натурального обмена, гонимые голодом и первобытной алчбой. Люди заводского труда, который будил по утрам не криком петухов, а металлическим ревом гудка, узнали за эти годы сладость свиных и козьих закут и радость теплых куриных гнезд. И люди машин научились кричать вместе со свиньями и курами из-за свиней, из-за кур, из-за коз, из-за нарпитской шрапнели, которую слопал по недогляду чужой поросенок. Потухло электричество на заводе и в казармах, задохнулись от пыли гудки — тишина и беструдье заклохтало, захрюкало деревенской идиллией. И угрюмо замкнулись в домашних клетях рачительный муж и скопидомная баба.

И вот здесь, в клубе «Коминтерн», в ячейке, коммунисты продирали глаза. От невымытых рук и одевки пахло куриным пометом и нашатырным запахом свиных и козьих закут. Дружно сидели, плечом к плечу, и рев трубачей и недомашние слова вызывали из прошлого иную, забытую жизнь. И Глеб вот тоже из прошлого (будто был здесь только вчера), и от него жирно запахло маслом, раскаленным железом и серной гарью остывающих шлаков. И опять —

…Завод… Производство… Бремсберги… Цехи…

Вошел Сергей Ивагин и склонился к плечу Чумалова. Глеб встал и строго оглядел партийцев.

— Товарищи, вот вместо Лухавы — товарищ Ивагин. Товарищ Лухава — у грузчиков: взбунтовались как будто из-за пайков… Открываем собрание… Да замолчите, вы, идолы!.. Ну, и еще скажу вам: слышал я — и о том же отбивает радио, — заграница, Антанта, желает с нами торговать. Пялит глаза на концессии и снаряжает корабли. Думаю, что обижаться на это мы шибко не будем — пожалуйста! Очень рады!.. Мы тоже кое-чему научились: теперь нас не надуешь…

Громада встал и заволновался:

— Товарищи, как мы есть рабочие знаменитого завода, но нагрузились и козами и так и дале… Стыдно и позорно, ребята! Предлагаю по такому разу все излишки ликвидировать на предмет нашего детского дома… и как мы есть рабочий класс…

Волнение, крики, взмахи рук…

— Ишь ты, прыткий какой!.. Этих самых свиней… Ты их наживал? Слезами и кровью облиты…

— А кто пер с хуторов и станиц?

— Всех не покроешь… Громадина жинка сама в хуторах истрепала подол…

— Ликвизировать!.. К черту!.. Постановляй, Чумалов, ячейкой.

— Эй же, братва!.. Жрать ведь нечего, эй!.. Зачем чертей булгачите? Братва!..

Глеб позвонил и скомандовал «смирно».

— А ну замолчи, товарищи! Пока еще на свиней и на коз нет ущемления. Если охота, разводите с ними антимонию. Придет час — мы их пролетарским манером живо кувырнем, как буржуазию… А теперь — пожалуйста… можете хоть любовь с ними крутить… Предлагаю избрать президиум.

Не успел он сказать последнего слова, как женщины замахали пуками и, перебивая друг друга, закричали:

— Дашу!.. Дашу Чумалову!..

Мужчины тоже настойчиво требовали:

— Громаду!.. Чумалова!.. Савчука!..

Громада подбежал к столу и нетерпеливо поднял обе руки.

— Товарищи!.. Насчет баб я ничего не страдаю… Ну, только бабы как есть равноправные существа и так и дале… а молодые — чтоб в поводырки… Пущай поучатся немного… тут надо бороду в председатели.

— А где же у Чумалова борода?.. Да у тебя-то волос кот нализал…

А бабы уже злились.

— Дашу Чумалову!.. Дашу!..

Глеб опять помахал звонком.

— Голосую, товарищи. Даша Чумалова — первая в записи. Хотя она и жинка моя, но против женской команды не возражаю. Кто «за»?

И не успел назвать имени Даши, бабы опять загорланили:

— Дашу… Почему не даете ходу бабам, злыдни?

Глеб первый поднял руку, с ним вместе женщины и Сергей. Рабочие один за другим, с неохотой, сопя и кашляя, подняли руки. Савчук из угла рявкнул, не поднимая руки:

— Гони отсюда баб по домам! Терпеть не могу!..

Глеб отмахнулся звонком и опять оборвал крики:

— Голосую Громаду… Есть! Лошака голосую… Тут и мое имя в записи… Занимайте места, товарищи!

В президиум выбрали Дашу, Громаду и Глеба. Собрание повела Даша.

— Товарищи, требую тишины, Давай повестку дня, товарищ Чумалов. Слово для доклада товарищу Ивагину. Не больше полчаса, товарищ.

Сергей изумленно рассмеялся и развел руками.

— Слишком суровый регламент, товарищ Чумалова.

— А вы не давайте воли словам. Говорите только о деле.

— Да она задается на три копейки… Я же говорил: не надо было бабу.

— Товарищ Савчук, замолчи! Соблюдай порядок! Ты не на улице, а на партийном собрании…

— Даша — права. Надо немного: что можно сказать в докладе рабочему? Он лучше знает, что ему надо в эту минуту. И холодные книжные фразы — чужды, непонятны, далеки и бескровны, как и он, Сергей, для них непонятен и чужд и душой и словами.

— …Товарищи!.. Чудовищная разруха… Великие испытания рабочего класса… Небывалый кризис… Ликвидация военных фронтов… Все силы наши на хозяйственный фронт… Десятый съезд партии намечает новый поворот в экономической политике… Только пролетариат — единственная сила… Возрождение производства республики… Концессии и мировые рынки… Стоять на страже пролетарской страны… Удесятерить свои силы, и железными рядами… Мы прорвали блокаду… Рабочий класс и коммунистическая партия… Доставка топлива… Механическая сила завода…

Сергей говорил долго, старался подбирать простые слова, а они, как нарочно, не давались легко. Он чувствовал, что его речь не доходит до этих хмурых людей: им скучно, тягостно, и они ждут не дождутся, когда он замолкнет. Даша уже два раза строго ловила глазами его глаза и недовольно сдвигала брови. А когда он, потный и изнуренный, кончил и сел на табуретку, все освобождение вздохнули.

— Товарищи, нет вопросов к докладчику? Ясно.

Все в ожидании глядели на Глеба. Он встал, откашлялся и некоторое время вглядывался в лица рабочих.

Многие из этих лиц были тупо-покорны и равнодушны, а многие взволнованы ожиданием и надеждой. Как будто все эти люди сидели безучастно, — сидели только потому, чтобы отвести положенный час партийной повинности. Но Глеб хорошо их знал: они не поверят ни одному красивому слову, ни одному красноречивому обещанию. Так они отнеслись сейчас к книжному докладу Сергея Ивагина: всё пропустили мимо ушей. А стоит сказать только два слова: «Друзья, завтра — по цехам!» — и каждый из них бурно вскочит с места и крикнет, задыхаясь: «Товарищ Чумалов, давно этого ждем… хоть сейчас веди… Разруха заела…»

И когда Глеб перевел глаза на Дашу и встретил ее лицо, простое и милое, как прежде, с понуждающей улыбкой в глазах, он почувствовал, что виноват в чем-то перед нею, что он не достоин ее. И в то же время не мог потушить в себе вражды к ее самоуверенной уравновешенности и новой, неслыханной раньше, зычности в голосе. Ему казалось это игрой и фальшью. Как-то безотчетно он положил руку на ее плечо и погладил его. Ее мягкое сопротивление ответило ему, что ей приятна ласковая тяжесть его руки, что она простила ему грубые его выходки. И все его обиды и ссоры с нею показались ему такими ничтожными и унизительными, что от стыда он на мгновенье закрыл глаза. Если бы знали эти люди, какой он был наедине с нею ревнивый дурак!.. Она верила в пего, ждала от него значительных и решающих слов и ни на миг не сомневалась, только он, ее Глеб, зажжет сердца товарищей, которые стосковались по труду.

— Товарищи, не будем много разговаривать. Мы и без того чересчур болтали от безделья за эти годы. Надо кончать, товарищи. Мы забыли свои революционные обязанности. Завод стал не завод, а скотный двор. Государственное достояние мы грабим для своих личных потребностей. Разве это, товарищи, дело? Человек друзья, о двух концах: одним можно лезть к черту в зубы, а другим бить черта по зубам. Наши руки — не для коз и свиней: наши руки другого устройства. Мы, большевики, особой породы. Какая душа — такие руки, такая работа мозгам. Как товарищ Ивагин сказал: новая экономическая политика… Что такое новая экономическая политика? Это — бей черта по зубам хозяйственным строительством. Мы — производители цемента. А цемент — это крепкая связь. Цемент — это мы, товарищи, рабочий класс. Это надо хорошо знать и чувствовать… Довольно бездельничать и заниматься козьими интересами. Пора перейти к нашему прямому делу — к производству цемента для строительства социализма.