Аракчеев: Свидетельства современников - Коллектив авторов Биографии и мемуары

Не зная благороднейших человеческих ощущений, не нуждаясь в любви, дружбе, общении с людьми и развлечении, Аракчеев с железною настойчивостью занимался делами, которые поручал ему его повелитель. Им обладала одна только мысль: как бы сохранить за собою исключительную милость его. Совместников он не терпел и сумел отстранить двух людей, пользовавшихся значительным влиянием на Александра: начальника Главного штаба князя П. М. Волконского[57] и министра финансов графа Гурьева[58]. Их места заняли Дибич[59] и Канкрин[60]. Что он помог возвыситься этим людям, надо причислить к его государственным заслугам. Совместником в царской милости оставался для него только князь А. Н. Голицын[61]. К его устранению Аракчеев воспользовался негодованием той части духовенства, которая желала, чтобы Министерство духовных дел было упразднено, находя, что лицо, управлявшее этим министерством, то же для Св. Синода, что министр юстиции для Сената. Не надо, впрочем, думать, чтобы Аракчеев сочувствовал монашескому изуверству. Оно ему было нужно только как орудие.

Незлобивый князь Голицын и не подозревал, какие облака сгущались над головою его. Именно тогда передавал он Тургеневу[62] и мне, в день нашего доклада, что он вел с Аракчеевым долгую беседу и что Аракчеев сообщил ему забавный анекдот о государственном канцлере графе Румянцеве[63]. Этот человек, как известно, отменно богатый, тратил большие деньги для целей ученых, но, хотя не имел прямых наследников, отличался иногда необыкновенною мелочною скупостью. Один офицер мелкого чина, израненный на войне и получавший ничтожную для него и для его семейства пенсию из инвалидного комитета, обратился к нему с просьбою о пособии. Эту просьбу граф Румянцев переслал при письме своем к Аракчееву, который, рассказывая о том князю Голицыну, выражал удивление, как граф Румянцев не усмотрел из самой просьбы офицера, что от казны ему дается все, что следует, и что офицер обращается к его благотворительности, а он, Аракчеев, тут ни при чем. Князь Голицын сказал на это, что если бы граф Румянцев обратился к нему с такою бумагою, он отвечал бы просто уведомлением, что, по его мнению, следует послать инвалиду столько-то денег <…>.

А. И. Михайловский-Данилевский

Из воспоминаний[64]

Без блистательных подвигов, без особенных дарований от природы, не учившийся ничему, кроме русского языка и математики, даже без тех наружных приятностей, которые иногда невольно привлекают к человеку, граф Аракчеев умел, однако же, один из пятидесяти миллионов подданных приобрести неограниченное доверие такого Государя, который имел ум образованнейший, обращение очаровательное и которого свойства состояли преимущественно в скрытности и проницательности.

Аракчеев был ненавидим за свои бесчеловечные поступки с солдатами и за дерзкое поведение с офицерами. Жестокость его с нижними чинами простиралась до того, что он однажды схватил гренадера за усы и оторвал оные вместе с мясом. При смотре Екатеринославского гренадерского полка, который он был послан инспектировать, он назвал при всех знамена сего полка, столько прославившегося своею храбростию, екатерининскими юбками. Можно вообразить, с каким негодованием должны были слушать офицеры века Екатерины слова сии, произнесенные человеком, не бывавшим никогда на войне.

Удалясь в Грузино, он соорудил там великолепный дом, насадил прелестный сад и так обстроил крестьян, что село сие по красоте своей, а особенно по существующему в оном необыкновенному порядку почитается в России образцовым. Оно было столь многими описано, что я об нем более не распространюсь.

Александр употребил на службу любимца родителя своего и поручил ему артиллерию, которую он совершенно преобразовал и сделал ее первою в Европе, чем навсегда приобрел себе признательность России. После Тильзитского мира[65] его назначили военным министром, на сем поприще он оказал необыкновенную и непомерную строгость, сделавшую его ужасом армии. Он ввел в разных частях управления, особенно в комиссариатском и провиантском департаментах, где искони были вековые злоупотребления, порядок и устройство, до того в оных неизвестные и которые поныне в оных существуют. При учреждении Государственного совета он поступил в председатели военного департамента оного, но так как по сему званию почти не было никаких занятий, то Государь, который со времени его министерства возымел к нему беспредельное доверие, поручал ему разного рода дела. Во время Отечественной войны и заграничных походов он был неразлучен с Его Величеством, хотя в сражениях он находился всегда вне пушечных выстрелов, невзирая на носимый им военный мундир[66]. По возвращении армии из-за границы ему поручили трудный подвиг образовать военные поселения, которые он устроил превосходно, хотя, по обыкновению своему, поступая с неумолимою строгостию, он навлекал на себя упреки и нередко проклятия поселян, которых надлежало обращать в военные.

Граф Аракчеев отличался от всех тех, которые были при дворе, своею молчаливостью и уединенным образом жизни. Он вставал в четыре часа утра и, употребивши несколько времени на устройство домашнего своего хозяйства, в котором у него был примерный порядок, и на чтение периодических сочинений, он принимался за дела государственные в шесть часов, когда все еще в Петербурге покоилось во сне. Он обедал в два часа один или с доктором своим и редко с каким-нибудь старинным знакомым; званых же обедов у него почти никогда не бывало, стол его составляли три умеренные блюда. Потом он опять садился за работу, а иногда по вечерам играл в бостон по десяти копеек с некоторыми приятелями своей молодости, из круга коих он никогда не выходил. В девять часов уже бывал в постели, и сему образу жизни он ни под каким предлогом не изменял; в театре, на балах и в обществах его никто не видал.

Трудолюбие его было беспримерное, он не знал усталости, и, отказавшись от удовольствий света и его рассеянностей, он исключительно жил для службы, чего и от подчиненных своих требовал, Впрочем, он не во всех поступках своих был стойким; он имел у себя любовниц, из коих известнее прочих была Пукалова[67], поведением своим и корыстолюбием напоминавшая распутную Дюбарри[68] и женщин, подобных тем, каких представляет правление развратного Людовика XV. Отличительная черта в характере Аракчеева состояла в железной воле; он не знал никаких препон своему упрямству, не взирал ни на какие светские приличия, и все должно было ему покоряться, хотя в делах он на себя не принимал ответственности, говоря часто, что он не что иное, как исполнитель Высочайших повелений. По сей причине он был совершенно недоступен; дом его в Петербурге уподоблялся крепости, куда имел вход только тот, кого он приглашал. Тысячи имели в нем нужду, ибо все дела государственные шли чрез его руки, и никто к нему не был допускаем, а ежели кому удавалось каким-нибудь случаем изложить ему свою нужду, то лаконический и обыкновенно дерзкий ответ бывал последствием долговременных усилий до него дойти. Можно легко себе представить, что таковые поступки сделали его для всех ненавистным, и так как он от природы не получил возвышенных чувств и учением не был приготовлен к занятию того важного места, на которое судьба его возвела, то нет сомнения, что странное поведение его, приличное визирям Востока, внушено ему было презрением к человечеству, ибо все без изъятия перед ним изгибалось. Я его почти ежедневно несколько лет видал во дворце; при появлении его в так называемой секретарской комнате, где собирались адъютанты Государевы и докладчики, происходило вдруг такое молчание, как в церкви. Аракчеев становился в углу близ окна; всех взоры на него устремлялись, но весьма немногие удостоивались какого-нибудь приветствия с его стороны. На мрачном лице его редко, очень редко показывалась улыбка, и надобно было видеть тогда, с какою жадностью ее ловили. Он во дворце как бы выходил из обыкновенного круга подданных и имел какую-то особенную сферу. Те, которых он приглашал в Грузино, где он бывал отменно гостеприимен, почитались счастливцами, особенно Провидением покровительствуемыми; люди, облеченные в первые государственные звания, поспешали туда с радостию новобрачных, несмотря ни на лета свои, ни на время года. Вот пример его обращения с вельможами. Однажды приехал он к князю Алексею Борисовичу Куракину[69], который был некогда генерал-прокурором и, следовательно, управлял всею Россиею, и сказал, что он желает играть в бостон с князем Лопухиным, бывшим тогда председателем Совета. Немедленно за сим последним посылают гонца, и восьмидесятилетний князь Лопухин, получа сие приглашение, оставляет гостей, находившихся в его доме, скачет к князю Куракину и садится играть с графом Аракчеевым. Чрез час сей последний говорит, что ему время спать, и, отдавши карты своему доктору, с ним всегда неразлучному, сам уезжает[70].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});