Медвежатница - Акунин Борис "Чхартишвили Григорий Шалвович"

Поел пельменей в закусочной. Когда-то очень их любил, сам лепил, крутил хитрый фарш, а теперь Санину было все равно, что есть. Не посолил, уксусом не полил, горчицей не помазал. Какая разница? Еда и еда. К новым стальным зубам он немного уже привык. В любом случае лучше, чем перетирать голыми деснами.

Результат поиска получился средний. Из восемнадцати человек домашний адрес удалось установить у семерых. И еще предстояло проверить, не полные ли однофамильцы, хотя Петровых-Ивановых-Сидоровых, которых в большом городе тысячи, предусмотрительный Самурай в свой список не включал.

Ну что есть, то есть. Все-таки не с пустыми руками.

Теперь надо было найти подходящее жилье. Не у академика же селить Самурая.

Сначала Санин зашел на Казанский, дал телеграмму в Калинин до востребования: «Отыскал семерых товарищей. Устроюсь вызову».

На вокзал он заглянул еще и потому, что в таком месте всегда трутся людишки, у которых можно добыть то, что не положено. Например, комнату для того, кому в столице находиться запрещено. Ибо, как учил Фридрих Энгельс (а может и не Энгельс, академический курс Санин помнил смутно), страсть к наживе, рудимент частнособственнического инстинкта, будет изжита при социализме не сразу, а постепенно, по мере роста сознательности граждан.

На стоянке такси ждала одна-единственная «победа» с шашечками, за рулем сидел водитель в фуражке, из-под козырька свешивался лихой чуб. Пассажиры с чемоданами, только что прибывшие в Москву, бросались к машине, не веря такому счастью, но шофер показывал на табличку «заказ». Взгляд при этом имел цепкий, ищущий, Санину хорошо знакомый. Такой у всех барыг, арапов, байданщиков и биксовозов.

Немного понаблюдал – точно. Чубатый зарабатывал не извозом. Некоторые подходили к нему, нагибались, что-то негромко говорили. Одному он сунул бутылку водки, другому какой-то сверток, у третьего, наоборот, что-то взял. Купюры туда-сюда так и летали.

Тогда подошел и Санин.

– Браток, мне бы комнату. Хорошо бы с отдельным входом.

Водила оглядел его неказистый наряд.

– А с фонтаном тебе не надо?

– Лаве есть.

Посмотрел на Санина еще раз, уже в глаза. Что-то в них уловил.

– Покажь.

Увидев пачку сотенных, присвистнул. Обшарил глазами в третий раз, теперь сверху донизу. Прищурился, что-то прикидывая.

– Есть одна хаза. Хорошая. И вход отдельный. Но с прицепом.

– С каким прицепом?

– Понимаешь, земеля, я не жилбюро, пустые хазы не сдаю. Там бикса. Можешь жить у нее.

– Мне не нужна баба, мне нужна крыша.

Чубатый хохотнул, русая прядь свесилась на глаз.

– Чего, привык на киче без баб гулевать? Это дело твое. Хошь пяль ее, хошь не пяль, но отбашлять придется. Ей жить надо. И мне тоже.

– Сколько? – спросил Санин, подумав, что с женщиной можно договориться напрямую. Приплатить, чтоб на время куда-нибудь отселилась.

Биксовоз (получалось, что именно такова специальность вокзального шустрилы) шмыгнул носом.

– Мне сотку за знакомство и полтос за доставку – я тебя отвезу. И потом ей по две сотки в день, мне по сотке.

Санин ожидал, что он затребует дороже. Даже удивился.

– Идет. А далеко это?

– Не, в Сокольниках.

Как только Санин сел в машину, водитель вдруг посерьезнел. Больше не ухмылялся, не балагурил, нервно подергивал ноздрей. Переживает, что дешево запросил, подумал Санин.

Уже совсем стемнело. За Мелькомбинатом фонари горели тускло, через один. Дома стали грязными и кривыми, по большей части двухэтажными и одноэтажными. Такси свернуло в немощеный двор, заныряло по ухабам, из-под колес летела жидкая грязь.

– Вон там она, Нелька, жительствует, – показал шофер на два крайних окна в дощатом бараке. – Не «Метрополь», конечно. Нужник вишь во дворе. Зато свое крылечко, как заказывал.

Сойдет, решил Санин, посмотрев вокруг. Двор незамкнутый, без забора – это плюс. Если что, дуй в любую сторону.

– Пойдем, познакомлю. Баба коровистая, есть за что подержаться, тебе понравится.

Поднялись на скрипучее крылечко. Дверь чубатый открыл своим ключом. Крикнул:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Нелечка, это я! С клиентом!

На лагерном жаргоне «клиент» – слово обидное, обозначающее самую нижнюю, парийную категорию зеков, которые спят в холодном углу, под нарами. Если так назовут – надо сразу бить в рыло.

Стало ясно, что шофер только косит под блатного. «Хаза», «кича», а сам никогда не сидел.

– Проходь вперед, не жмись, – подбодрил провожатый. – Нелька не загрызет. А хошь – погрызет, но это за отдельную плату.

Реготнул, но взгляд напряженный. Надо было Санину приметить это, насторожиться, но расслабился он за последние недели, на гражданке, притупил бдительность.

Вошел в комнату, тесно заставленную мебелью. Всюду расшитые салфеточки, полотенчики, подушечки. Полная женщина в пестром китайском халате отложила шитье и иголку, встала. Поправила крашенные в желтый цвет волосы, растянула красные губы.

– Нелли. А вас как?

Раздвинула халат пошире. Под ним было голое тело, в вырезе колыхнулись большие груди.

Санин вдруг подумал: почему, собственно, нет? Женщины у него не было с довоенного времени. Он был уверен, что никогда больше и не будет. Забыл, как это – обнимать теплое, мягкое, податливое.

Успел сделать три шага.

Сзади скрипнула половица, на темя обрушился удар. Вмазали кастетом, со всего маху. Любому другому раскроили бы череп, но у Санина были исключительно крепкие кости. Его били много, в том числе кастетом, не раз и убивали, а он всё жил. Не умер и теперь, даже сознания не потерял. Только удивился, почему так близко перед глазами доски пола, покачиваются, словно на волнах.

– Бита, гад! – захлебывался тонкий, истерический голос. – Яж тебе после того раза сказала, я на такое не согласная! Ты обещал!

– Ша, дура. У него пачка соток в банковской упаковке. Может, и еще есть.

Быстрая рука обшарила санинские карманы. Подняла упавший вещмешок.

– Мама моя, ты погляди! Тут сорок кусков! Больше!

Пол качаться перестал. Санин поморгал, чтобы зрение прочистилось. Макушка онемела, боли пока не было.

– Бита, он еще живой. Шевелится… – испуганно сказала женщина.

– Щас перестанет. Не трясись, Нелька, всё чисто будет. И тебе отслюню. Не обижу.

Приблизились две ноги: широкие штанины, заляпанные грязью ботинки. Санин схватил правой рукой левую щиколотку, левой – правую, резко дернул на себя.

Грохот, стук.

Бита рухнул навзничь, приложился затылком об пол, но закричать не успел. Не встав, а лишь приподнявшись, Санин прыгнул на распростертое тело, крепко взял пониже ушей голову с вытаращенными глазами, вывернул. Хрустнуло, и глаза таращиться перестали.

Громко завизжала проститутка.

– Цыть! – повернулся к ней Санин.

Умолкла.

Женщина попятилась, уперлась в стену, сползла на пол. Пухлое лицо колыхалось, накрашенные ресницы с неестественной быстротой хлопали. Из-под распахнувшегося халата виднелись толстые ноги, розовые кружевные трусы.

Санин подошел, сам на себя удивляясь. Неужели минуту назад он собирался обнимать это мясо? Теплое, мягкое, податливое… Дерьмо тоже теплое, мягкое и податливое.

Передернулся. Женщина тихо заскулила, закрылась ладонями. Ногти сверкали алым лаком.

Нужно было с ней что-то решать.

– Тронешься с места – убью, – сказал он вслух. – Поняла?

Кивнула. Подняла локти в ожидании удара.

Он вышел во двор, осмотрелся. Всё было тихо. Если кто из соседей и слышал крики, тут это в порядке вещей.

Заглянул в уборную. Подергал дощатый настил. Вернулся в дом.

– Вставай. Поможешь. За ноги его бери.

Ухватил труп под мышки. Бикса взяла за лодыжки. Лицо отворачивала.

– С крыльца быстро, – приказал Санин.

Он подобрал в прихожей, около дров, топор, сунул за ремень.

В нужнике несколькими ударами отодрал доски. Перевалил в открывшуюся черную дыру мертвое тело. Спихнул.

Глухой плеск, зловонная волна.

Приладил крышку обратно, подстучал обухом.