Побег - Кирилл Шелестов

Он хлопнул водку одним глотком и молодецки крякнул. Скорее всего, Боня преувеличивал. Судя по тем цифрам, которые упоминал в разговорах со мной Владик, вряд ли из «Золотой нивы» можно было вытрясти больше пятнадцати—двадцати миллионов. Но и это составляло огромную сумму. Пожалуй, это была одна из крупнейших афер в стране. Может быть, только в Москве людям удавалось срывать столько же.

Боня принялся за еду, одобрительно кивая головой.

— Ты словно радуешься, — обронил я, не понимая его реакции.

— А что ж мне, слезами обливаться, что ли? — искренне удивился Боня. — Из-за кого? Из-за лохов? Так они по жадности своей попадают. Их все равно накажут, не одни, так другие. Такая уж у них лоховская доля. Мне одно обидно, что не я такую постановку провернул. Я как подумаю, какие куши прохлопал, у меня давление повышается.

— Тебе и Владика не жаль? — допытывался я.

Боня насупился и помолчал.

— Владика мне жаль, — проговорил он медленно и серьезно. — Даже очень. Веришь, нет, а любил я его. Хотя он, конечно, сам виноват.

— Виноват в том, что ввязался в эту авантюру? — уточнил я.

— Виноват в том, что хитрее всех хотел быть, — ответил Боня, хмурясь. — Зарвался, чувство реальности утратил. Не хочу плохо про мальчишку говорить, он мне как родной был, но дорожку он себе сам выбрал. Эх! Две страсти нас губят: жадность и азарт. Любого возьми, хоть самого умного. Тормознись Гитлер вовремя, и был бы в шоколаде! Вот и Владик мог с этого паровоза соскочить. Надо было ему со мной в сознанку идти. По душам поговорить, открыться. Дескать, хочу честно и откровенно деньжат отвинтить, но так, чтобы мне за это ничего не было. Давай сработаем на пару. Да неужели я бы не помог?! Сколько я таких дел проворачивал! Мы бы по-умному это обтяпали. Во-первых, мы бы с ним отщипнули по чуть-чуть, по капельке, чисто на жизнь. По лимончику, например, рубанули бы втихарца, но так, чтобы до поры до времени никто не заподозрил. Бухгалтерию бы всю подчистили. А главное — мы с ним отвалили бы открыто, не таясь. Дескать, устали, сил нет. Мол, свою задачу выполнили, компанию на рельсы поставили, нехай теперь другие пашут! Фирму повесили бы на генерала. Да этот сундук от счастья неделю бы пил! Это ж его мечта — щеки надувать да понты кидать. Контора все одно бы екнулась, ее ведь и создавали под слив — вот тогда бы пусть он и разбирался с губернаторами, там, бандитами, прокурорами. А мы бы в стороне остались. Я про таких, как генерал, всегда говорил: не называйте фраера лохом, называйте президентом компании. Правильно? — Боня повернулся ко мне, ища одобрения.

— Наверное, — пожал я плечами.

— Не «наверное», а точно! — припечатал Боня. — А Владик по-другому решил. Он навострился всех причесать. Ладно бы лохов, а то ведь еще и тех, кто ему по жизни помогал. Пономаря. Меня. Других людей. Смыться он собрался со всеми бабками — вот что!

— Он действительно последнее время часто говорил о побеге, — кивнул я.

— Вот видишь, — мрачно подхватил Боня. — Я это чуял! Хотя с тобой он говорил, а со мной молчал! Почему? Доли пожалел? А ведь ближе меня у него никого не было! Все тайны я его личные ведал. А про денежки — молчок! А поделился бы, глядишь, и живой бы остался! Но нет, не поделился.

Боня болезненно поморщился, вновь переживая обиду. Потом налил себе еще коньяка, понюхал, но, уже поднеся ко рту, вдруг поставил на место.

— Но кому-то же он открылся! — воскликнул он с ожесточением. — Кому-то доверился! Вот тут ему конец и пришел! Кто-то шустрее его самого оказался. Взял, да и в последнюю минуту его самого нахлобучил.

Я не понял, к чему относилась его досада: к обманутой дружбе или упущенной выгоде.

— Почему ты думаешь, что это был один человек? — поинтересовался я. — Может, их было несколько?

— Нет, — уверенно возразил Боня. — Исключено. С кодлой Владик не стал бы говорить. Он же тихушник, побоялся бы, что наружу выйдет. Тут именно один действовал. Но очень ушлый. Наобещал ему с три короба, дал гарантии, что прикроет. А сам и бабки забрал, и Владика уработал!

— Как думаешь, найдут? — спросил я.

— Найти не найдут! — ответил Боня, не задумываясь. — С такими бабками можно всю оставшуюся жизнь шифроваться. В любой стране тебя с распростертыми объятиями примут. Другое дело — узнать, кто всю кашу заварил. Это мы узнаем, даже не сомневайся. Такие вещи всегда всплывают. Только человек уже далеко будет.

— А у тебя самого есть подозрения? — допытывался я.

— У меня? — Боня огляделся по сторонам и наклонился ко мне вплотную. — Есть. Я на Дианку думаю!

— На кого?! — опешил я.

— На Дианку, — повторил Боня убежденно. — А что ты так удивляешься? Она же ему изменяла, налево ныряла от него. Я точно знаю. Мне Владик сам сколько раз плакался. Я ему, бывало, говорю, брось ты ее, не позорься. Ты же мужик, такими деньгами ворочаешь. Пошли ее к черту! Мы тебе другую найдем, мало их, что ли? А он — ни в какую. Любил ее, жить без нее не мог, все ей рассказывал. А она взяла, да и натырила какого-то хахаля своего. Тот втерся к Владику в доверие. А в нужную минуту его же и разменял. Я всегда говорил: нельзя бабам доверять, — заключил он поучительно.

— Это не она, — сердито возразил я. — Владик ее ревновал бешено. Он ни за что не стал бы откровенничать с человеком, которого она бы к нему подвела. К тому же зачем ей было кого-то натравливать на Владика, если Владик и так делал все, что она хотела?

С этим Боня спорить не мог.

— Ну, не знаю, — проворчал он. — От баб всего можно ожидать. А от нее — особенно. — Он покосился в иллюминатор и хлебнул коньяка. Это ускорило мыслительные процессы в его голове.

— Ну, если не Дианка, тогда это — Плохиш! — выдвинул он другую версию.

— Плохиш-то здесь при чем?

— А при том, что Плохиш за бабки удавится! — легко нашелся Боня. — Он сейчас больше всех разоряется. Даже громче Бабая. А залетел всего на тридцатку. Да для него это — копейки сущие. Я и то больше попал, а я по сравнению с ним — босяк. Вот я и думаю, что Плохиш для видимости эту мелочь в «Золотую ниву» закинул, чтобы подозрения от себя отвести. А сам Владика грохнул и все загреб!

С болтунами вроде Бони никогда не угадаешь, когда они скажут они что-нибудь стоящее, а когда совсем заврутся.

— Как-то тебя все дальше уносит, — заметил я. — Вряд ли это был человек со стороны, скорее, кто-то, кто хорошо разбирался в делах фирмы, кого Владик знал.

Боня задумчиво почесал в голове.

— Ну, если тебя послушать, то только один человек подходит, — пробормотал он недовольно. — Генерал. Да только я сроду в это не поверю. Он же тупой, как валенок.

— Не только генерал, — покачал я головой. — Есть еще один человек

— Это кто же? — Боня с любопытством уставился на меня.

— Ты, — ответил я. — Ты по всем параметрам подходишь. И не дурак, и в аферах рубишь, и Владик тебе верил.

— Я?! — задохнулся Боня. — Я Владика убил? Да ты что?! Да он!.. Да я!.. — Боня не находил слов от возмущения. — Он мне как сын!

— Но все-таки не сын, — возразил я. — А тридцать миллионов — очень хорошие деньги.

— И куда же я их дел?! — ядовито осведомился Боня. — Чего же я тогда с тобой здесь водкой давлюсь, а не на Кайманах с телками загораю?

— Не знаю. Сам удивляюсь.

Это была месть за его слова о Диане. Честно говоря, я не думал на Боню. Его привязанность к Владику казалась мне искренней. Впрочем, человек столь разносторонний, как Боня, вполне мог и прибить кого-нибудь за деньги, а потом предаваться тихой грусти по своей жертве. Так или иначе, но Боня надулся.

— Что-то я спать захотел, — сообщил он, не глядя в мою сторону. — Устал. Девушка, девушка, где здесь у вас плед?

4

В Уральск мы прилетели за полночь. Здесь было шесть градусов мороза и сильный северный ветер. Едва выйдя на трап, в ледяную темноту, я сразу продрог и поднял воротник пальто. Внизу нас дожидались сотрудницы аэропорта, разделявшие пассажиров на группы. К самолету обычно подавали три автобуса: самый маленький предназначался для тех, кто проходил VIP-залом. Попросторнее — для тех, кто летел бизнес-классом, но не относился к числу особо важных персон. И, наконец, самый большой автобус — для прочих.

Хотя виповский транспорт отличался обшарпанностью и неудобством, рядовые пассажиры обычно взирали на него с завистливой неприязнью. К нему с нашего рейса проследовали лишь четверо: дама в норковой шубе, ее муж, и мы с Боней. Ожидавшая у дверей автобуса знакомая девушка в короткой юбке и накинутом на плечи пальто мерзла, ежилась и смотрела на меня жалобно. Я замыкал шествие и, поднимаясь по ступеням, ободряюще ей улыбнулся.

— Свежо тут у нас, — заметил я, не зная, что еще сказать.

— Андрей Дмитриевич, — тихо позвала она снизу.

Мне послышалось в ее голосе что-то тревожное.

— Андрей Дмитрич, — забормотала она, опуская голову. — Вы извините, конечно, но тут так получилось... В общем, вас вычеркнули из списка.