Бреслау Forever - Анджей Земяньский

— Может, — не стал он спорить. — Так я назвал его в романе. А вы откуда знаете?

— Так я ж пишу интервью про вашу книгу.

— Ну да. — Он глубоко затянулся. — Так вот, он рассказал мне невообразимую историю из довоенного Вроцлава, то есть, Бреслау. Какие-то люди взрывались, сгорали или кончали с собой. Всякий раз они окружали себя цветами.

— И что?

— Собственно, ничего. Грюневальда убили в 1945, даже не знаю, кто. А Кугера допрашивали в польской милиции. К нему у них никаких претензий не было, но допрашивали, кстати, как раз по тому делу, в котором люди сами взрывались. У них была похожая проблема. Когда он уже обо всем рассказал, его посадили в поезд на Фатерланд. Ведь он был обычным унтер-офицером уголовной полиции. А мы — не русские, чтобы устраивать им Катынь. Насилия, убийства, мошенничества — он занимался только этим. Крипо не было в списке преступных организаций, так что Кугера на экскурсию в СССР не послали. С другими, как они сами это называют: «изгнанными» он отправился в Германию.

— А это странное дело?

— Оно меня очень интересовало. Поскольку я снимал для телевидения сериал про полицию, мне разрешили ознакомится со старыми документами. Но там мало чего имеется, если не считать описаний смертей, я ничего не узнал.

— А что вас подтолкнуло к написанию книги?

Официант, хотя никто ничего ему не заказывал, принес Земскому суп-гуляш и очередного «бешеного пса». Автор сразу же расправился с «псом» и занялся супом.

— Вам не мешает, что во время интервью я буду кушать? А то позавтракать как-то не успел. Какое жестокое время вы придумали для встречи. Я бы предпочел два часа ночи.

— Мне это совершенно не мешает.

— Тогда я скажу вам одну странную вещь. — Он перемешивал ложкой густой суп и говорил не слишком четко. — Это связано с какой-то странной любовью. Я прочитал дневник Грюневальда. Понятное дело, коллеги помогли с переводом, потому что сам я по-немецки ну, может, слов десять знаю, самое большее — двадцать. Вам не скучно?

— Нет, совершенно. Вы уже рассказывали про десять слов по-немецки.

— Ага. Действительно. Уже повторяюсь. Все те цветы и самоубийства — то были, похоже, наименее важные дела. Сам ведь я не полицейский, а только писатель.

— А что было важным?

— Не знаю. Но каждый, как писал Грюневальд… Каждая из жертв должна была пройти через сложный ритуал, заключающийся в ежедневном совершении одних и тех же действий в строго определенной последовательности. Ну, всякая муть… Завтрак, лицо умывать с мылом, поездка на работу. Ну, вот такие именно мелочи. Вам и вправду не скучно?

— Нет.

— Грюневальд писал о каком-то святилище. Если у вас имеется доступ к полицейским актам, то доберетесь и до святилища.

— Доберусь.

— Только не смейтесь, пожалуйста.

Мариола коснулась его руки, установила физический контакт. Она подсекла его. Писатель явно желал снять девушку, потому начал играть.

— Кажется, имеется в виду гимназия сестер елизаветанок на площади Нанкера. С акцентом на «кажется», — Земский очень симпатично улыбнулся.

— Но почему те странные смерти случались возле нынешнего Народного Зала или Киностудии?

— Простите, пани, но я писатель, а не ясновидящий. А кроме того, смерти не «случаются».

Девушка чувствовала, что ее оплевали, когда фантаст занялся гуляшом, который, явно, ему нравился. Земский кивнул официанту, а тот, как бы читая мысли постоянного клиента, принес пирог по-венгерски и очередного «бешеного пса». И вновь автор сразу же вы глушил «пса», желая Мариоле здоровья. Пирогом занялся потом, закончив с супом.

— Прошу прощения, я и вправду чертовски голоден.

— Да ничего страшного. — Девушка ненадолго задумалась. — А как вы можете определить совпадение между Залом и гимназией?

— Никаких совпадений нет. — Он глянул на собеседницу с тем же интересом. — Ответьте на конкретный вопрос. Что объединяет Народный Зал с Киностудией. Там, где имели место те «взрывы» различных людей, самовозгорания и самоубийства?

— Цветы?

— Нет. Я по образованию архитектор, так что гляжу на все это с профессиональной точки зрения.

— И какое же тут совпадение?

— В обоих зданиях есть большие купола.

— Матка Боска, тогда почему они не взрывали себя, скажем, в соборе?

Писатель замер с куском пирога на вилке, потом глотнул пива.

— Матка Боска, — передразнил он собеседницу. — Там нет купола. — Теперь он скорчил мину свидетеля, стоящего перед комиссией сейма. — А кроме того, я не обладаю знаниями по данной теме.

Этим он разоружил Мариолу. Она рассмеялась; снова коснулась его руки, на сей раз в жесте извинения.

— Да, тут вы меня уделали, — признала она. — Но ведь вы же написали роман «на эту тему».

— Простите, пани, но ведь я писатель-фантаст. Я не подсовываю читателям дешевку, так что все факты основаны на реальности. Если чего не знаю, тогда спрашиваю у более умных. Но, холера ясна, помимо фактов литературная выдумка остается только фикцией. Фантастикой.

— Не поняла.

— Фабула — это не судебные акты! Там чуточку придумывают. Понятное дело, я имею в виду судебные акты.

Мариола рассмеялась прикрывая рот ладонью. Она глядела, как писатель отодвинул тарелку с недоеденным пирогом, попросил у официанта счет, расплатился кредитной карточкой и, подписывая распечатку, еще прибавил:

— Спросите у коллеги за столиком рядом, хорошо ли удалась запись.

Мариола удивленно глянула на него.

— Простите?

— По-видимому, я слишком долго занимался программой про полицию, чтобы не знать, что тут происходит.

Он поднялся, поцеловал Мариоле руку и вышел, улыбаясь официанткам. Те отвечали такими же улыбками.

* * *

Грюневальд решил начать писать дневник. Дело переросло его, а ему хотелось, чтобы от него хоть что-то осталось, поскольку чувствовал, что погибнет. Он понятия не имел, откуда взялось это предчувствие. Просто, по ночам его мычало какое-то страшное видение. Он не мог спать. Вся пижама, особенно, воротник, была пропитана потом. Он уловил себя на том, что спал уже не сам, но вдвоем. Он и люгер — 9 мм парабеллум. С полной обоймой. Пока что нормально, под подушечкой. В испуге заметил и то, что после кошмарных снов, после которых ему удавалось проснуться, он держал пистолет в руке. Ночной колпак мешал целиться. Впрочем, тоже мокрый. Равно как и подушка.

Он подошел к секретеру. Было половина первого ночи. Грюневальд зажег свет, взял пачку бумаги. У него была превосходная авторучка — «Уотермен», американская. Американцы — самые верные союзники. Продали Германии систему перфорированных карточек для учета тех проклятых евреев. Фирма «АйБиЭм». Муха не садилась. Теперь немцы имели всех под контролем. Советский Союз высылал в каких-то гигантских количествах стратегическое сырье. Сколько можно иметь союзников? А у Германии были самые лучшие и самые крупные. К тому же: Япония и Италия.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});