Семья - Гектор Шульц

и всегда. Стоит мне ответить, как приходит боль.

Мне разрешили покинуть угол только перед сном. Естественно, ни о каком ужине и речи не шло, да я и не хотела. Дождавшись, когда мама пойдет укладывать братьев, я быстро забежала в туалет и включила горячую воду. Стянула с себя майку, повернулась и, посмотрев в зеркало, скривилась. На спине отчетливо виднелись бурые, отливающие синевой полосы.

Вздохнув, я сначала застирала в холодной воде майку, а потом замочила её в тазу. Вытащила из стопки чистого белья, которое еще не успела убрать, новую майку и отложила её в сторону. Включила горячую воду и вымыла голову, изредка морщась от боли, когда горячая вода попадала на спину. И лишь после этого, обмотав голову полотенцем, позволила себе тихо поплакать.

Я долго не могла уснуть. Горела спина, гудела голова, болело сердце. Я слышала храп отчима и сопение мамы. Они спали, а я зависла во тьме, не чувствуя кровати. Была только боль. Тупая и ноющая.

Встав с кровати, я на цыпочках подошла к двери и осторожно её закрыла. Затем наощупь нашла выключатель ночника и включила его. Желтый свет больно резанул по глазам, но я резко вытерла слезы и села за стол. Выдвинула шкафчик, убрала фальшивое дно и вытащила тетрадку с ручкой.

Мысли бешеным потоком крутились в голове, а я пыталась связать их воедино. Боль, обида, ненависть, ярость… страх. Они просились наружу, просились вырваться из плена, и я отпустила их. Ручка забегала по бумаге и кривые буквы начали складываться в слова. Слова в предложения. Предложения в то, что я так отчаянно пыталась скрыть от самой себя.

Я посмотрела на лампу и мотнула головой. Катька была права. Надо писать. Писать обо всём, что со мной творится. Честно и правдиво. Не боясь, что кто-то найдет эту тетрадь и прочтет, что в ней написано. Сейчас мне было плевать. Я просто хотела хоть с кем-нибудь поделиться своей болью. И пусть это обычная тетрадка в темно-синей обложке.

Успокоившись, я глубоко вздохнула, сосчитала до десяти, разгладила лист и, наклонившись, написала.

«За что меня так ненавидят»?

Глава третья. Изменения.

В девяносто восьмом году по нам ударил дефолт. Поначалу мама и отчим хорохорились, пытались шутить и говорили друг другу, что справятся. Я как раз перешла в девятый класс, но их тревог еще не понимала. Вот Катьке и её семье было худо. Зарплату, которую задерживали на заводе, вообще перестали платить и Катькиной маме пришлось тащить на блошиный рынок вещи из дома, чтобы было на что купить еды.

– Хуево, что еще сказать, – буркнула Катька, когда мы после линейки и уроков отправились за угол школы. Она закурила сигарету и, вздохнув, меланхолично пожала плечами. – Но что делать. Мамка пошла работать, я тоже пойду.

– Школу бросишь? – удивилась я. Катька поперхнулась дымом и рассмеялась.

– Не, ты что. Ну, брошу и что это даст? На трассу идти стоять и дальнобоям огрызки полировать? Девчонка одна в музыкалке предложила после школы газеты продавать. Но я, наверное, к Лёшке в цех пойду. Им в столовку помощник повара нужен.

– Блин, фигово, – расстроилась я, поняв, что Катьку теперь буду видеть редко. Но та, словно угадав мои мысли, похлопала по плечу.

– Выше нос, родная. Там два дня только работать. У меня ж музыкалка еще. Так что не бзди. Будем видеться.

– Ага, – хмыкнула я, не понимая, что дефолт и безработица коснется меня.

Через два месяца, в ноябре, отчима выгнали с хлебзавода. Он попался на том, что таскал муку. Его, как и многих, сгубила жадность. Он и двое других работяг из цеха решили не мелочиться и ночью загнали на территорию завода машину, чтобы набить её заранее припасенной мукой. Их накрыли сразу, как только машина покинула завод, ну а утром помятый дядя Игорь вернулся домой и сказал, что его уволили. Начальство решило не подавать заяву в милицию. Учли его заслуги, да и сами понимали, что не от хорошей жизни рабочие стали тянуть муку с завода, поэтому дело спустили на тормозах.

Поначалу он, как и прежде, хорохорился, а потом запил. Вместе с мамой. Они сидели на кухне, звенели стаканами и негромко разговаривали. Порой это продолжалось до утра. Только мама быстро выбралась из депрессии, а вот отчим нет-нет, да припадал к бутылке, а потом долго буравил мутным взглядом стену, размышляя о своей судьбе.

Сначала мне казалось, что ничего толком и не изменилось. Обеды и ужины были обильными. Братья завтракали бутербродами с колбасой и сыром, а мама, задрав подбородок, снисходительно слушала соседок у подъезда, которые делились своими переживаниями.

Потом появилась нервозность. Мама начала вспыхивать, как спичка, по любому поводу. Иногда доставалось и младшим братьям. Пусть словесно и не так жестко, как мне, но доставалось. Отчим пил водку на кухне, листал газету с объявлениями и, тяжело вздыхая, откладывал её в сторону, после чего закуривал папиросу.

В школе учителя постоянно мне говорили о том, что я курю. Но я не курила. Табаком провоняла вся моя одежда, волосы и, казалось, даже кожа. Я начала мыть голову утром, перед школой, но это не спасало. Вонь намертво впечаталась в меня и, если бы я по-настоящему закурила, никто об этом не догадался.

К домашним обязанностям добавился еще и отчим. Он стал неряшливым, мог неделю ходить в одном и том же белье, а я, сдерживая рвотные позывы, стирала его засранные трусы и носки. После школы, я кормила не только братьев, но и его, а дядя Игорь, как сидел на кухне, смоля папиросы, так и продолжал сидеть, размышляя о своей собственной глупости, приведшей его на дно. Но однажды он все-таки подал голос. Я как раз мыла посуду, пока семья обедала. Я всегда ела после них, потому что места за столом мне не хватало.

– А чего б Настьке работать не пойти? – задумчиво спросил он, выпуская в форточку вонючий дым. Я замерла с мокрой тарелкой в руке и, повернувшись, удивленно на него посмотрела. Отчим кашлянул, оценивающе осмотрел меня и добавил. – Кобыла вон какая вымахала.

– Кто её куда возьмет, – махнула рукой мама, потягивая кофе. – Бестолочь. Дома-то с трудом справляется.

– На мясокомбинат бабы нужны, – ответил отчим, чиркая спичкой. Кухня снова потонула в клубах дыма, а Матвей демонстративно закашлялся. – Пельмени лепить.

– А мужчины не нужны? – тихо спросила я и вздрогнула, когда поняла, что сморозила. Отчим нахмурился и сжал кулаки, но я боялась другого. Что