Отцы-командиры Часть I - Юрий Мухин

Изменений в нашей школе-семилетке не происходило, только мы перестали получать школьные «горячие завтраки». Наступали медленные и весьма скромные улучшения в экономической деятельности колхозов и самих крестьян. Весной мы продолжали высаживать картофель, кукурузу и подсолнечник на школьных огородных участках, но плодами их в натуре теперь не пользовались. Директор школы, кроме нас, учащихся, видимо, оказывал материальную помощь и учителям. Собранные продукты, скорее всего, продавались, а деньги могли идти на ремонт школьного здания.

Глава 2.

Жизнь в предвоенные годы

Переезд в райцентр

Весной 1937 года отец закончил в районной МТС курсы трактористов. Получилось так; что по руслу нашей реки Большой Зеленчук проходила административная граница Краснодарского и Ставропольского краев. В последний входила наша Черкесская автономная область, куда теперь отходил наш хутор, а наша станица до 1939 года принадлежала Краснодарскому краю. Наш райцентр теперь располагался в ауле Хабез и там же организовали МТС. За одну зиму отец овладел не очень сложной профессией тракториста, и его после курсов оставили заведовать складом запасных частей для тракторов, автомобилей и всех сельхозмашин. Сняв комнату у местных жителей-черкесов, он основал этот склад и приступил к работе, не имея ни помощника, ни заместителя, ни кладовщика. И это при окладе в 120 рублей в месяц, когда только что начали продавать рабочим хлеб из районной пекарни. Стоимость его была один рубль килограмм черного и один рубль пятьдесят копеек — белого, один килограмм сахара стоил 4 рубля 50 копеек, папиросы «Беломорканал» — 2 рубля 20 копеек пачка.

Отцовского месячного жалованья на семью из шести человек могло хватить практически только на хлеб и то — только  на черный, если рассчитывать по полкило на человека. На оставшиеся 30 рублей нужно было покупать все остальное необходимое: одежду, еду и платить за снимаемую комнату. Теперь отец становился «пролетарием-гегемоном» и ему полагался паспорт.

С этой целью он обратился в станичный совет по месту рождения, где ему выдали свидетельства о рождении на всех. На меня и сестер были записи в метрических книгах, так как регистрации производились уже после Гражданской войны, а на отца и мать ничего не сохранилось, так как сколько раз менялась в станице власть, столько раз служивые разбирали на закрутки метрические книги. И после Отечественной войны и полугодовой оккупации не осталось ни одной довоенной учетной книги. Таковы «МЫ» во всем и навсегда. Отцу и матери выдали метрики по записям детей. Из пяти тогда человек членов семьи все мы, из Лебедевых по-уличному и по колхозным спискам переименовались по метрикам Лебединцевыми, а младшая сестренка Надя и в книгах была записана Лебедевой. При получении паспорта в районе местный сотрудник-черкес решил сократить писанину и выдал отцу паспорт с фамилией Лебединец, как его звали все трактористы и служащие МТС, сокращая окончание. Эту же фамилию получил и младший братишка Георгий, родившийся в 1938 году. Только я да мать впоследствии носили фамилию Лебединцевых.  

Короче. Получив свидетельство об окончании семи классов, я вернулся в отчий дом уже не на хутор, где осталась проживать бабушка, а в аул, куда уже переехала мать с сестренками. Если на корову и птицу хозяйка-черкешенка соглашалась, то соседство в одном дворе со свиньей (чушкой) ей совсем было ни к чему. А без откорма хрюшки нам было не прожить. И решается отец на отчаянный шаг. На южной окраине аула до этого функционировал примитивный кирпичный заводик, где русские работяги построили пять землянок. Кирпич давно не производился. Землянки занимали подсобные рабочие МТС. Одна из них продавалась за 100 рублей, и отец, не раздумывая, купил ее. Это сооружение было построено не по чертежам армейских фортификаторов, а по образцу цивильного проживания тогда еще неразвитого социализма. Никто не вымерял ее площадь и кубатуру. Теперь уже невозможно их установить, но есть исходные данные: у одной из стен стояла кровать для родителей, у второй — деревянный топчан для сестренок, между ними помещался небольшой столик, при входе слева стояла небольшая кухонная плита. В комнате было два табурета. Я спал на матраце на полу, матрац надень, естественно, убирался. Были небольшие сени со ступеньками вверх. Котлован был отрыт до уровня узких рамок окон, а выше до двускатной крыши стены были выложены саманом. Чердака, естественно, не было. На продольную балку были положены жерди и хворост, сверху солома, затем замес глины с соломой. Внутренние стены и потолок тоже мазались глиной, потом побелка известью — и дворец пролетариям готов. Правда, места было мало, особенно когда привезли из роддома младенца Жору. Второе неудобство проявилось после ливневого дождя, когда в глиняном перекрытии оказалось с десяток протечек. Мать плакала от сознания того, что еще не жила в землянках, а тут протечки и младенец. Дворика не было, но для коровы стоял столбик, за который мы привязывали животное на ночь. Нашлось место для загона кур, уток. Отец после ночных вызовов в кладовую приносил по три черепицы с уже перекрытого железом сарая. В один из выходных начали крыть черепицей землянку, но после укладки двух рядов продольная балка начала опасно прогибаться. Пришлось незамедлительно ставить посередине столб-опору.  

Наступил сентябрь. Сестренки пошли в школу. Несмотря на то, что аул являлся райцентром, в школе было только семь классов, и я не имел возможности продолжать образование. Только на следующий год обещали сделать восьмой класс.

Я часто навещал отца после обеда, когда в кладовую запчастей завозили хлеб для рабочих и служащих по списку едоков на каждую семью. Отец, вытерев о мешок руки от машинного масла, начинал развешивать хлеб. Однажды механик попросил меня сделать на боковых бортах только что полученной полуторки надписи «Евдокимовская МТС», а на заднем — крупными цифрами — госномер. Работа моя была признана отличной, так как я еще в школе пробовал писать к праздникам призывы на кумаче или обоях. Главный бухгалтер конторы поинтересовался, почему я не хожу в школу. Отец объяснил ему, и тот тут же предложил занять «вакансию» в бухгалтерии — должность ученика с окладом 75 рублей в месяц. Такова была стипендия конторского подмастерья. Я согласился и на следующий день вышел на работу вместе с отцом. Кроме главбуха, Максимова Кондрата Ильича, был его заместитель и четыре счетовода на картотеках. Я их всех знал, а с Ирой Решетниченко заканчивал седьмой класс в 1936. Основной моей обязанностью было приносить утром главбуху пачку папирос «Эпоха». Стоимость ее была 1 рубль 30 копеек. Курил он много, хотя страдал открытой формой туберкулеза. После он бросал через стол какую-либо форму ведомости или отчета и я должен был ее вычертить.

Незаметно пролетел месяц. Заместитель главбуха составил платежную ведомость на зарплату конторских служащих. Последней стояла моя фамилия. С выплатой зарплаты в то время было примерно такое же положение, как ныне в нашей державе с выплатой зарплаты работникам госбюджетной сферы. Задержки бывали по несколько месяцев. Выплачивали небольшими авансами на хлеб. Мою первую получку начислили полностью. Я предполагал, что должен был угостить своих сослуживцев с первой получки, но они решили сделать это с последующей, а в тот раз все мы зашли после работы в сельмаг и купили мне по росту костюм, стоимость которого была ровно 75 рублей. Впервые я чувствовал на своей шее прикосновение суконного  воротника. Выходил я из магазина самым счастливым во всем районе. На родителей и сестер это тоже произвело впечатление. На следующий день, идя на работу, я услышал позади себя подавленное сожаление одной женщины, видимо, из станицы Исправной, которая произнесла такие слова: «Вот как нарядно одет мальчишка. Мне бы купить хоть один такой костюм на троих, чтобы было в чем сфотографировать по очереди на память». А был этот костюмчик весьма прост и дешев, по типу школьной формы, введенной в послевоенные годы, только не серого, а синего цвета. Осталась память о нем на одном из групповых снимков год спустя. А я не застегивался на две верхние пуговицы и купил даже галстук. И это при проживании в самой настоящей землянке. Лет пять тому назад я прочитал очерк известной белорусской журналистки Светланы Алексиевич, который был озаглавлен «У нас сознание людей, выросших в землянке». Ей это чувство было понятным, так как у большинства белорусских семей землянка была связана с понятием «жилье» в послевоенные годы.

Наступала осень, предвестница годового отчета, который должна была готовить бухгалтерия. На эти осенние месяцы разрешалось выплачивать полуторный оклад за вечернее дополнительное время работы. Засиживались мы обычно до полуночи. Я, как и все остальные, под конец «клевал носом». В таком положении в вечерние часы однажды и застал нас на работе совершенно незнакомый человек. Он спросил меня: «Мальчик, а ты что здесь делаешь в такой поздний час?» Пришлось назвать свои обязанности. Он скомандовал мне идти домой, а главбуху учинил разнос за незнание кодекса о труде учеников при подобных учреждениях. Выяснилось, что мой рабочий день должен быть продолжительностью не более шести часов, а о сверхурочных заработках и речи не могло быть. Оказалось, что это был инспектор охраны труда краевого земельного управления. Главбух получил выговор в приказе, а я молчаливый упрек взглядом моего начальника. Он перестал посылать меня за папиросами, покупая их в магазине по пути следования, перестал давать задания, и я пенял, что пора писать заявление «по собственному желанию», что я и сделал по совету отца. Конечно, эта работа была мне не по душе, да меня и не учили ничему.