Приготовительная школа эстетики - Жан-Поль Рихтер

Вся эта крайне сложная ситуация и все эти «странности» исторического развития позволяют лучше понять специфику жан-полевской «Приготовительной школы эстетики». Никто не станет искать в ней эстетических рецептов и формул, никто не станет ставить ее в ряд отвлечённо-теоретических трактатов но эстетике. Вместо этого естественно будет видеть в ней перворазрядный по своему значению документ центральной и критической эпохи в истории немецкой культуры, такое особенное по своему сложению и содержанию произведение, в котором обычная для широкого жанра романа рефлексия в отношении самого себя, формы, изложения, стиля и т. п. дорастает до всеобщего эстетического самосознания и самопостижения целого поэтического мира. «Приготовительная школа эстетики» — это: 1) роман, 2) поэтика романа и 3) эстетика целого «романического» универсума. До сих пор она, так понятая, еще как бы заперта в себе. Но, с другой стороны, та же «Приготовительная школа» есть 1) образное сражение немецкой действительности самого начала XIX века; 2) отражение ее литературной реальности и 3) ее теоретическое осмысление в понятиях поэтики и эстетики — неотделимое от образного строя произведения. Наконец, такое неповторимо-своеобразное творение собралось в целое, призванное историей, — на сочетании и пересечении различных исторических линий и тенденций. По этой же самой логике исторического развития оно, это целое, и рассыпалось и разделялось на отдельные нити и линии на протяжении XIX—XX веков, так что, разумеется, нельзя просто оставлять без внимания любые обращения поэзии, эстетики и философии к жан-полевской эстетике.

«Состояние Германии в конце прошлого века полностью отражается в кантовской „Критике практического разума“», — писали Маркс и Энгельс[78]. Философское содержание и обобщенная теоретичность кантовской книги не помешали тому, чтобы в ней многообразно проявилась картина положения и умонастроения немецкого бюргерства. Духовное состояние Германии начала XIX века запечатлено и в несравненно более близкой непосредственным сторонам реального книге Жан-Поля, запечатлено специфически, в соответствии с самим противоречиво-разнообразным и разноликим содержанием и строением ее. Значение «Приготовительной школы эстетики» — в характерном сцеплении различных планов и пластов истории и культуры, в таком их подвижном соединении, при котором они указывают друг на друга, проявляют друг друга и позволяют высказаться друг другу. Богатство духовной ситуации находит в книге Жан-Поля свое неупрощенное и весьма полное выражение.

Ал. В. Михайлов

Приготовительная школа эстетики вкупе с несколькими прочитанными в Лейпциге лекциями о литературных партиях эпохи

Первый отдел

Предисловие ко второму изданию

Чтобы сохранить строгость формы и единообразие целого и в предисловии, я буду писать его по параграфам.

§ 1

Кто притворно или действительно решается отказывать публике в почтении, должен разуметь под нею всю читающую; но кто ценою наивысших усилий, на какие бывает способен, не выказывает наивеличайшего почтения своей собственной публике, часть которой он ведь сам составляет, тот совершает грех против святого духа искусства и наук по лености или самодовольству или из греховной бесплодной мести победоносным порицателям. Но быть неуступчивым перед лицом своей публики значит льстить худшей, и так автор переходит из общины братьев по духу в общину братьев сводных. А разве не положено ему уважать и потомство — как публику, оскорбление которой не оправдать уже никакой неприязнью к современникам?

§ 2

Сказанное послужит мне извинением, что в этом новом издании я очень интересовался мнениями четырех или пяти критиков (§ 1) и старался отвечать на их возражения, вычеркивая и добавляя: рецензент иенский, рецензент лейпцигский, Боутервек, Кёппен отыщут места, где я отвечаю им{1}.

§ 3

Особенно необходимы были в этой первой части дополнения в параграф о романтическом (§ 2) — с исправлениями, равно как в параграф о смешном — с объяснениями. И снискавшие похвалу программы по этой же самой причине (§ 1) были повсеместно расширены.

§ 4

В своей программе о романтическом (§ 2, 3) я уделил особое внимание превосходной «Истории искусств и наук и т.д.» Боутервека{1}, — принимая ее и оспаривая; труду этому по разносторонней учености и разносторонности вкуса его автора возможно притязать на еще большую похвалу, нежели та, что уже воздана ему, — как его же «Аподиктике»{2} за философский дух и прекрасный дар изложения. В эту торопливую на осуждение эпоху, в эти времена разобщенных островов, когда каждый хочет светиться лавою своего вулкана, вспоминаешь о многостороннем вкусе, и тебя освежают и утешают воспоминания о временах былых, прекраснейших, когда все были связаны между собой, словно один зеленый материк, когда у Лессинга были уши, чтобы слышать, — а позже у Гердера, Гете, Виланда[79] а уши и глаза, чтобы слышать и видеть красоту всяческого рода. Эстетические эклектики настолько же хороши, насколько философские худы.

§ 5

И однако менее, чем кто-либо, соглашусь я недопонять или равнодушно проглядеть новую систему эстетических упрощений (§ 4), которая сокращает и прореживает трубы поэтического органа, то есть поэтов, — как Фоглер трубы органа обычного{1}; равнодушие тем более несправедливо, чем дальше заходит упрощение, как, например, у Адама Мюллера, которому его восхищения великими поэтами (начиная с Новалиса и Шекспира) вряд ли достает на одну почтовую упряжку из четырех евангелистов, причем надлежит предполагать, что себя он тоже включает в их число{2}. Трудно даже подсчитать, сколько выигрываешь благодаря такому самоограничению, оставляющему для восхищения лишь немногих героев, — выигрываешь в легковесности суждения обо всем на свете и особенно в известной эстетической неизменности, или окостенении. Без последнего вынуждены поэтому обходиться даже такие хорошие головы, как Виланд и Гете (из-за неумения вычитать эстетически), которым не раз приходилось менять предмет восхищения и по-новому распределять свои восторги.

В подобную ошибку не так просто впасть более новым эстетикам, судящим посредством черепков и подвергающим остракизму; поскольку в суждениях и в писаниях своих они сразу же начинают с высшей точки, они не подвержены изменчивости, сопутствующей подъему на вершины. Хотелось бы сравнить их с каплунами, возвышающимися надо всеми домашними петухами благодаря тому, что, никогда не линяя, они всегда остаются при своих старых перьях. Более пристойным будет сравнить их с папским престолом, который никогда не брал назад единожды вынесенного суждения и поэтому еще в Римском государственном календаре на год 1782 поместил Фридриха Единственного среди простых маркизов[80].

§ 6

Весьма несправедливо Критиковали «Приготовительную школу» (§ 2; ср. § 11, 12), говоря, что она — не эстетика, а только поэтика; я без труда покажу, что она даже и не поэтика, — иначе здесь много должно было бы говориться о балладах, идиллиях, описательных поэмах и о видах стихосложения, но, как о том свидетельствует уже первое слово книги на титульном листе, — это proscholium, приготовительная школа. Остается только пожелать, чтобы всякий скромно начитанный человек лучше знал, что именовалось приготовительной школой в средние века; поэтому в этом втором предисловии я намерен более пространно объяснить то, на что следующая ниже глава первая лишь коротко намекнет. А именно, согласно Дюфреню (III 495) и, кроме того, по Jos. Scal. lect. Auson. 1. I, с. 15, — если только допустимо полагаться на Pancirollus de artib. perd.{1}, из которого я цитирую обе выдержки и привожу обе цитаты, — просколиум было место, отделенное от настоящей аудитории занавесью, и здесь проскол, то есть учитель приготовительной школы, подготовлял, подкраивал и подгонял своих питомцев для учителя, скрытого занавесью. Но разве я собирался выступить в своей «Приготовительной школе» не приготовительным учителем школьников, который юных ревнителей искусств натаскивает и школит, готовя их для настоящих наставников вкуса, а кем-то еще? Поэтому я полагал, что исполнил свой долг, если, будучи просколом, расшевелил, привел в божеский вид, причесал, научил стоять питомцев искусства и пр. и пр., так что теперь, после всей каллипедии, глаза и уши их будут открыты, когда занавес поднимется и перед ними возникнут бесчисленные настоящие занавешенные учителя, одновременно учащие с одной-единственной кафедры, и среди них act, Вагнер, А. Мюллер, Круг{2}, а помимо того — Пёлиц, Эберхард{3}, галльские обозреватели{4} и еще десятка с три. Ибо известно — эстетическая кафедра есть триклиний трех партий (trium operationum mentis{5}), именно партий критической, натурфилософской и эклектической.