Заговоренные - Лада Миллер

в школе немецкий учила.

– А я французский. Просто не представляю, как мы будем сегодня с этими колонизаторами разговаривать.

– Почему колонизаторами? – удивилась Ирка. – Ты же говорила туристы.

– Туристы и есть. Знаешь, это у них вроде паломничества. Все они, ну, или почти все, потомки английских колонизаторов, которые в прошлом жили в Иерусалиме. Интересно послушать, как здесь все было раньше, жаль только, что мы ничего из разговора не поймем.

– А мне кажется, поймем, и немало, – задумчиво протянула Ирка. – Знаешь… Она замолчала ненадолго, а потом продолжила: – Знаешь, все мы из одного яйца. Так мне кажется. А значит, и язык у нас должен быть один. И слова тут ни при чем. Вся правда – вот она где. Только выпусти.

Она положила себе руку на сердце и замолчала надолго, а сама про Илюшу своего думала, точно говорю.

И вот наступил торжественный вечер, большой круглый стол накрыт белоснежной скатертью, тарелки обмахиваются кружевными салфетками, вилки и ножи лежат в обнимку и никого не стесняются, бокалы тянут ножку, салаты пытаются убежать из вазочек, в духовке покрякивает яблочный гусь.

Папа с бабушкой возвращаются из ульпана сразу с шестью англичанами, и мы бежим к Шушанне за лишними стульями, а заодно и за самой Шушанной, авось поможет с английским.

– Откуда шесть? – шепотом спрашивает обалдевшая мама.

– Мы поздно пришли, – оправдывается папа, – остальных разобрали, а этих никто не взял. Куда же их девать-то?

И вот мы сидим за столом – двенадцать человек, каждый со своей историей, со своим прошлым и с прошлым своих предков: Шушанна, чьи родители однажды приплыли на эту землю, наши гости – Джон и Луиза, Симон и Берта, Альберт и Зои – потомки тех самых англичан, которые однажды позволили пристать их кораблю, и мы – шумное семейство, потерявшее свои корни.

Мы сидим, улыбаемся друг другу, раскрываем сердце, чтобы не было больше на свете вот таких кораблей, а все, что в пути, чтобы нашли свой берег. В самый разгар веселья, болтовни на трех языках сразу, шуток и бурной жестикуляции раздается звонок. Я иду открывать, это Ирка, она пришла с дочкой, и это здорово, мы усаживаем их с нами, и поднимаем очередной тост – за всех детей в мире, чтоб они были нам здоровы.

Машенька смотрит на всех серьезными глазами-сливами, потом начинает улыбаться тоже, и ночь заглядывает в окна, роняя звезды в розовые кусты.

И – как завершающий аккорд, чтобы уж совсем не скучно, – у меня отходят воды, видно, Данька тоже решил причалить, и это здорово, так здорово, что немного страшно.

Глава двенадцатая

В первый раз я увидела роды на третьем курсе медицинского. Акушерка была пьяна и орала на молоденькую роженицу так, будто хотела, чтобы ребенок передумал и залез обратно. Я смотрела на таинство, сопровождаемое матерным оркестром, и как будто раздваивалась, вернее, расстраивалась – от слова «трое». Было душно, все кружилось перед глазами, так кружилось, что мне казалось, что и эта мать в луже крови, и этот сморщенный младенец, который вот-вот задышит, – все они – на самом деле – я. Даже акушерка, которая орет не потому, что злая, а потому, что себя жалко, тоже – я, только совсем немного.

В тот день мне в первый раз захотелось уехать из этого города куда глаза глядят.

Глаза глядели в сторону Иерусалима. Вот он – ночной город, прекрасный, как невеста в первую брачную ночь. Улицы его прохладны, холмы душисты, небо синего шелка укрывает тебя от сглаза, а Бог, который един, зовет за собой.

Машина мчится по улицам, муж крутит руль, Данька торопится увидеть мир, мир торопится увидеть Даньку.

– Быстрее, быстрее, что ты еле ползешь, – ворчит брат с заднего сиденья.

– Ее нельзя трясти, – отвечает муж таким уверенным тоном, будто каждый день развозит рожениц по роддомам.

– Куда едем? К тебе в больницу? – только и спросил он. Я кивнула, подложила под себя две пеленки, и мы поехали, захватив, конечно, брата, потому что без брата я отказывалась ехать, а он без меня не умел оставаться.

Все остальные – и семейство, и растерянные гости – остались стоять на пороге, и было понятно, что некоторые из них еще долго не уснут.

Так и случилось. Только Ирку с малышкой отправили домой, потому что Машенька была совсем сонная, а остальные просто остались сидеть в саду, вынесли стулья, кресло-качалку, расположились на скамейках, а потом пришел рассвет, и сообщил, что младенец очень даже ничего, хоть и не дотянул до трех килограммов, ну да ладно, какие его годы.

А сейчас я скажу то, чему многие не поверят. Рожать было классно, вот честное слово. Мне понравилось все, а особенно то, что ребеночка кладут тебе сразу на живот и дают на него полюбоваться.

Данька даже не пискнул, просто раскрыл глаза и задышал. «А чего кричать без толку», – подумал он, и с ним все согласились.

Муж стоял рядом, был подозрительно бледен и еще более молчалив, чем обычно, зато брат вовсю веселился, его оставили снаружи, он сидел в предбаннике перед родильными палатами, пил кофе – стакан за стаканом, то и дело выходил курить, названивал подружкам, болтал с будущими папашами, сидящими рядом с ним.

– Первый? – сочувственно кивнул брату огромный мужик с черной бородой и пейсами до плеч.

– Кто первый? – обескураженно переспросил брат, которому недавно исполнилось шестнадцать.

– Ребенок, спрашиваю, у тебя – первый?

– Первый, первый, – усмехнулся брат. – А у вас?

– Четырнадцатый, храни его Господь, – ответил мужик и продолжил молиться, бормоча и качаясь всем телом над маленькой черной книжкой.

Как только меня перевели в палату, прибежала Ирка. Поглядела на меня, потом заглянула в прозрачную кроватку на колесиках, в которой беспечно посапывал новорожденный, довольно крякнула.

– Ну ты даешь! – воскликнула она. – Уже, что ли, отстрелялась? Вот я помню с Машенькой…

Потом сама себя перебила, посмотрела в мое глупое счастливое лицо и воскликнула:

– Молодец, но… Самое главное сейчас – не расслабляться. Будем работать над молочным производством.

Она умчалась, потом вернулась с чайником и большой чашкой, налила кипятка, положила пакетик.

– Ромашковый, – пояснила Ирка, – и таких ты должна в день минимум 10–14 выпивать. Хорошо бы еще молочка туда. Я принесу попозже. И сцеживай, сцеживай.

Она посмотрела по сторонам, кивнула моей соседке – толстой румяной женщине с косынкой на голове.

– Вон погляди, соседка у тебя бывалая, если будут какие вопросы – спросишь у нее, а я побежала. Сейчас обход, но ты не волнуйся, сегодня все равно