Небесные тела - Джоха Аль-харти

С тех пор как она стала девушкой, я не видел ее плачущей. Последний раз был, когда мать набросилась на нее и разбила ее мобильный.

– Доченька! Что с тобой? Что случилось? Это из-за Ханан? Ничего, с ней все будет хорошо.

– Это не из-за Ханан… Ее родня, боясь позора, отказалась идти в суд. Они не будут судиться из-за изнасилования. Ханан сдалась. – Она подвернула вышитые полы своей абаи[10] и легла на руль. – Мы с Ахмедом приезжали сюда. Он приказывал, чтобы я сидела смирно, не выходила из машины, не опускала стекло и не пялилась по сторонам, здесь парни прогуливаются в шортах. Я отвечала ему: «Ахмед, любимый, я никого не замечаю, кроме тебя». А он издевался: «Ты что, слепая?!»

Я пришел в ярость, не в силах справиться с подступившим гневом. Не мог успокоиться, мои эмоции не находили выхода. Я смотрел на ее лицо, когда она рассказывала, и у меня перехватывало дыхание. Никогда я не был настолько растерянным, когда дочь, плача, делилась со мной. «Я повиновалась ему, потому что боялась прослыть неудачницей». Таким беспомощным я выглядел, когда медсестра сняла с тела отца трубки и отключила провода, объявив о его смерти. Тогда от злобы я кричал без голоса и рыдал без слез. Гнев парализует меня, я начинаю задыхаться от невозможности что-либо предпринять. Подобных чувств я не испытывал, даже когда узнал, что Зарифа давно уже умерла. В тот момент земля ушла из-под ног, и я вновь ощутил себя маленьким мальчиком, которого Сангяр и Мархун подначили выкрасть винтовку, а затем не дали поужинать сороками. Я был уверен, что отец наказал бы меня за то, что я сидел сложа руки, а она умирала далеко от всех в одиночестве, он еще раз спустил бы меня на веревке в колодец. Мне вновь послышался ее громогласный смех на рассвете, затем шепот: «Твоя мать не умерла, Абдулла… Она жива… Дух базилика забрал ее, но она среди нас». Я открыл все двери в машине и прислушался к шуму моря, будто он мог заглушить стенания дочери.

– Почему не рассказала раньше? – спросил я ее. – Чего ждала целый год?

Всхлипы мешали ей ответить.

– Я не могла… Я сама его выбрала… Вы все были против… Но я уперлась… Ничего не хотела видеть. Поначалу была на седьмом небе от счастья, закрывала на все глаза… Но как теперь признать перед матерью, что я была не права? Что сейчас я могу вам сказать?

– Ты ждала, пока он побьет тебя, и только потом собиралась заговорить?

Она застонала еще сильнее. Я вспомнил, как кричала ее мать: «Он бьет ее? Она сказала, что он ее ударил? Этот аль-Бейдар дотронулся до моей дочери?! Мужчина поднял руку?! Во всем аль-Авафи не было такого случая, чтобы кто-то ударил женщину. Только пьяница Фарих: придет домой, проблюется, а потом жену колотит. И этот, образованный, ничем не лучше! Аль-Бейдар ударил мою дочь? Мою мать никто пальцем не тронул, ни сестер, ни меня никто не коснулся, и тут эта собака посмела мою дочь ударить? Как в глаза родственникам смотреть? Мы опозорены перед людьми! Что пьяница Фарих, что наш зять – один черт! Аллахом клянусь, он ее в жизни не увидит! Пусть сегодня же расходятся!» Он согласился, мы вернули ему калым, и Лондон стала свободной. Я сказал ей:

– С сегодняшнего дня ты свободна, Лондон. Ты врач, ты уважаемый человек. Его и вспоминать не стоит. Это был просто неудачный опыт.

Она вдохнула морской воздух и вытерла слезу, катившуюся по щеке.

– Ты прав, папа… Лишь неудачный опыт.

С набережной послышался смех подростков, они открывали банки с колой. Ветерок стал еще прохладнее. Обратно в аль-Хувейр машину вел я, повторяя про себя: «Слава Аллаху, что до свадьбы дело не дошло и все закончилось на помолвке. Слава Аллаху!»

Зарифа

На большом подносе Зарифа расставила блюда, приготовленные специально для кормящей Мийи: тарелку риса, курицу в топленом масле с гвоздикой, тонкие лепешки, смазанные медом, дольки яблок и апельсинов, бананы, вазочку со сладостями. Накрыв все это крышкой, Зарифа водрузила поднос на голову, вышла из дома Салимы, перешагнула через канал, по которому бежала вода, подгоняемая мельницей, и проследовала мимо крепости шейха Саида, школы и магазинов Хамдана в направлении делянок с зелеными насаждениями, где в жаркое время жители аль-Авафи, и стар и млад, проводили целые дни, возвращаясь в свои дома только под вечер, когда жара сменялась прохладным дуновением. Сейчас же, в начале восьмидесятых, нужда в таком массовом ежедневном исходе из аль-Авафи отпала. От необходимости выходить на поиски прохлады жителей избавили вентиляторы, а некоторые уже успели обзавестись кондиционерами – «бесовскими изысками», как называла их Зарифа.

Придерживая поднос рукой, чтобы он не давил всей тяжестью на голову, Зарифа миновала делянки и вышла к краю пустыни. Она на минуту остановилась, чтобы отдышаться. У огромного белого камня, местоположение которого Зарифа хорошо знала, она опустила поднос на землю и присела на колени. Вытерев полой пот, она позвала своим гулким голосом: «Бакиа! Дух Бакиа! Тебе угощение, а нам оставь пищу нашу. У вас одна доля, у нас другая. Вот вам со стола роженицы Мийи, дочери Салимы. Обходите нас стороной! Не трогайте ее, не губите ребенка!» Зарифа поднялась на ноги и проделала тот же путь до аль-Авафи. Сюда же она приходила два дня назад, чтобы увести беду от жены своего сына и новорожденной внучки. Наведывалась она к камню и раньше, и каждый раз ее мольбы были услышаны. Ни при Зарифе, ни при ее матери, тоже приносившей дары женскому джинну, Бакиа не проявляла гнева. «Если не считать того случая, когда на мать Абдуллы навели порчу», – вздохнула Зарифа. Она-то хорошо знала характер Бакиа, охотившейся за каждой роженицей, которая не прикормит ее, ведь свои знания Зарифа получила от матери, а та от своей матери, ее бабки. «Бедняжка! Помилуй ее душу! Никому вреда не сделала за свою жизнь, жила, что птаха Божья, да люди жестоки. Дала жизнь Абдулле, а из него ничего толкового не вышло. Разве мужик позволит жене так назвать ребенка? Да что говорить! Сказано: порицателя и проклянут! Да и у моего сына в семье кто ребенку имя давал? Мужики совсем бесхарактерные стали. Таких, как Сулейман, теперь днем с огнем не сыщешь. Клянусь Аллахом! Перевелись мужчины, как торговец Сулейман, как шейх Саид… Мать моя, да помилует Аллах твою душу! Если б ты видела, что сей день творится!»

Мать Зарифы за глаза называли «бамбучиной» за стройность и высокий рост, а настоящее ее имя было Паучиха. Отец ее,